Театр отличается от кинематографа тем, что в последнем ряду в каком-то МХАТе никто вам минет не сделает. Это не самое главное различие, конечно, но достаточно существенное, чтобы обращать на него внимание. Из-за него даже самый авангардный современный театр превращается в банальное культурное мероприятие. Я несколько раз ходил на постановки, где актеры совокуплялись прямо на сцене, но зрители при этом сидели с кислыми академическими лицами, боясь лишний раз не потревожить свои эрегированные чувства и усилено выбивая из своих мыслей минеты, старпоны и латекс. Думаю, все дело в том, что театр ужасно лицемерное место. На какую бы постановку, пусть даже самую херовую, я не забредал: зрители всегда были благостны и единодушно позитивны. Даже кислые и сонные морды, не мешали им произнести «Великолепно!», «Другой мир!», «Замечательный спектакль!». Даже самые совестливые из них не могут победить это и, опустив глаза, лепечут «Игра актеров поражает, но не самая лучшая переработка романа Гари» или «Сегодня чувствовалось, что актеры устали, и не смогли полностью раскрыть замысел Чехова». Если же спросить зрителей выходящих из кинотеатра, то каждый десятый обязательно скажет: «Хуйня полная! Просто выбросил деньги!». К тому же во времена моей молодости в театрах испортились буфеты. Они либо закрылись, либо превратились в полное фуфло, с куцым ассортиментом и взвинченными ценами. Воспитанный на воспоминаниях отца о холодном пивке и вкусном коньячке, я с трудом смирялся с антрактами.
Поэтому я не понимаю людей, которые ходят в театр. Могу еще оправдать тех, кто забежал туда случайно, был затащен женщиной или решил попонтоваться перед коллегами. Но вот заядлых театралов отношу к людям странным и опасным для общества. Слава богу, они и сами меня избегали, угадывая во мне классового врага и нехристя. С одним я даже дрался. Правда до того как он стал театралом, авансом. Звали его Женя Мякишев и он был женат на некрасивой девушке Оле. В театр они ходили минимум один раз в неделю, а иногда и два. За неимением средств опускались до украинского театра, забитого и несчастного, хуже которого был только задроченный ТЮЗа. Реже они ходили в русский драматический, который скидок студентам не делал и драл, по полной, плюя на свою социальную значимость. Совсем редко посещали музкомедию, не знаю почему. Единственное, что они избегали – Оперный. Только поэтому я продолжал с ними общаться. Хотя выдержать то, как Оля говорила: «Побывали на «Чайке», мега-оздоровительное зрелище!» и не убить – было подвигом.
Я считаю, что манию они заработали, когда выбрались в город наш они из такой жуткой жопы, как Приднестровье, и в юности пропустили повальное увлечение видеосалонами. Не получив прививок зрелища, они велись на левые декорации и потные испитые рожи актёров, принимая их дрожащие после вчерашнего руки за драматический талант. Проклятые провинциалы настолько увлеклись спектаклями, что наблюдать за тем как Женя блюёт после левой водки без жалости стало практически невозможно, а Оля, впитав дух театральных интрижек, решила, что я в неё тайно влюблён и рассказывала эту гадость своему мужу и подружкам. В отместку я стал доказывать бессмысленность сопротивления театра и его скорую гибель от кинематографического цунами.
– И вообще искусство – говно, – радовал их.
– Ты пишешь стихи, – издевалось Оля. – Они значит тоже говно?
– Они – наивное говно. Это их извиняет.
– А театр это наивный фильм, – выстраивала она рубежи обороны.
– И это расценивается как отягчающие обстоятельства. Нельзя быть наивней Буратино. Быть деревянным больше, чем полено – это говно.
– Стихи значит твои не говно, а театр говно?! – возмутилась Оля.
– Да что вы к стихам моим привязались. Они говно потому, что плохие, ужасные, дерьмовые – что тут говорить? А театр говно потому что говно, – попытался объяснить я и вывалил на них свои мысли о невозможности минете в театре.
Я их оскандалил. Они, как честные люди, посмотрели на меня, выпучив глаза, и немного отодвинулись, словно от заразы. Собственно все в том галимом театральном буфете посмотрели на меня так, будто я прямо в этом храме большим ножом разрезал себе пузо и вульгарно вывалил кишки прямо на высокий столик. Хотя я считаю, что люди, которые пришли перед спектаклем пропустить рюмочку и скушать подозрительный пирожок не могут кого-либо осуждать.
– Ты что ходишь в кино, чтобы там тебе сделали минет? – возмутилась Оля. – Это мерзко!
– Кому как, – вполне справедливо заметил я, пожимая плечами.
– Молодежь нынче распустилась, – воскликнула сзади какая-то бабка.
Я повернулся, посмотрел на неё, да возьми и ляпни:
– Наоборот собралась и определила жизненные ориентиры. Перестали разбрасываться по пустякам.
Она сжала губы и, мысленно посылая меня, отвернулась. Оля посмотрела на мужа с легко угадываемым слоганом «я же говорила» и даже пирожок надкушенный вернула на щербатое блюдце.
– И вообще Оля, – произнес я. – Ты, наверное, минеты в принципе осуждаешь. Тебе они «мерзко» везде, и в театре, и в парке, и дома.
И судя потому, как Женя скривился – угадал.
– А уж если начать сравнивать театр с минетом, то он тут точно конкурировать не сможет. В театр ходят тысячи, минет счастье для миллионов сограждан. По популярности он сравним только с латиноамериканскими сериалами.
– Бесспорно! – воскликнул какой-то пузатый мужик. – И по смыслу тоже самое!
Раздались смешки.
– Не совсем. Сериал, что для баб, значит лизинг в чистом виде, – поправил я и добавил по слогам, – кун-ни-лин-гус!
– Совсем парень охамел, – воскликнула какая-то дама с явными признаками потертости. – Что вы это быдло вообще слушаете? Мужики выбросите его их театра и дело с концом!
Экстремизм, однако, никто не поддержал, все дружно сделали вид, что им насрать на мою выходку.
– Ну, зачем ты так? – спросил тихо Женя. – Тут культурные люди...
– Культурные люди водку не пьют, – перебил я. – Они пьют коньяк. Да и не сказал я ничего такого страшного. Правду сказал. Тут среди зрителей опрос проведи: что предпочли минет или театр на таганке – большинство на словах театр выберут, а в душе минет. Так что важней?
– А кино ты зачем приплел? – спросил Женя. – Можно подумать ты в кинотеатры ходишь?
– Был один раз, – признался я. – И знаешь что?
– Что?
– Я тогда удачно зашел, мне минет сделали!
Он только головой покачал, а жена злобно щурилась.
– Что же вы тут делаете тогда? – спросил благостного вида старичок. Спросил вполне доброжелательно, что меня удивило.
– Не знаю, – честно признался я и ткнул пальцем в Женю с Олей. – Они притащили, обещали комедию и буфет. С буфетом уже обманули. Фуфло.
Буфет действительно был фуфловым. И внешний вид, и водка. Старик с этим даже спорить не стал, молча закивал.
– Но театр это не просто буфет! – продолжил он. – Театр еще и мысль, переданная нам визуально. Определенная философия, мировоззрение. Спорт разума, если позволите.
– А минет это взрыв разума! – заявил я. – Штука посильней Фауста Гете.
– И что? – с легкой усмешкой поинтересовался старик. – Вы предпочитаете взорванными мозгами на люстре висеть?
Наверное он бы меня сделал. Все же теорию тогда проработал не до конца, да и опыт его полемический чувствовался. Но меня спас звонок. Все как-то быстро засобирались и ушли занимать места. Женя с Олей меня тоже бросили, выразительно обматерив. Вскоре никого в буфете не осталось кроме буфетчицы, какой-то хмурой высокой женщины, которая куталась с шаль, хотя на улице было тепло, и меня. Я пошел за добавкой, мне нацедили еще одну рюмку и пожелав сдохнуть проводили тухлым взглядом. Я вернулся к столику, оглянулся, осмотрел внимательно стены, на которых весели на лесках фотографии актеров и с удовольствием выпил.
– Ты смелый да? Или глупый, – услышал я женский голос.
Рядом со мной стояла женщина с шалью и ехидно улыбалась.
– Я пьяный, – честно признался я. – Чего бы ради я вообще сюда бы пошел?
– А со стороны и не скажешь. Язык не заплетается, не шатаешься и глаза почти трезвые.
– Мистика, – согласился я.
– Знаешь, – она сделал паузу, – мальчик. Ты прав и не прав. Минет действительно сильней любого искусства. Именно поэтому он пробрался и в театр. Только не в зрительный зал, а за кулисы. Уж я-то знаю, я проработала тут восемь лет. Хочешь, я тебе это докажу?

Максим Усачев
2011 г

Tweet