Утром Колбаса решает показать власть.
- Подъём, взвод охраны! - орёт он, дублируя дневального.
Духи выпрыгивают из коек и суетятся возле табуреток с одеждой.
Шнурки одеваются чуть медленнее. Арсен, как сержант, сидит на койке и растирает опухшее со сна лицо.
- Суншев, подъём, команда была! - орёт ему Колбаса. - Кому не ясно, щас объясню! Постарел невъебенно, что ли?
Арсен командовал духами в карантине, но сейчас, во взводе, Колбаса - его старый. Вчерашний случай сильно уронил Колбасу в его глазах.
Арсен молча одевается и идёт в сортир.
Духи и шнурки уже выстроились в коридоре, .
Осенники, поддерживая власть сержанта, суют ноги в сапоги и смотрят на нас. Укол и Гунько злые, рожи у них кривятся. После отбоя их долго не было в казарме, где-то они шарились почти всю ночь.
Чувство у меня нехорошее, что всё ещё только впереди.
Кица и Костюк о чем-то переговариваются, но всё же встают и начинают рыться в сложенной на табуретках форме.
В сортире, едва успеваю отлить, сталкиваюсь с Уколом и Гунько.
- Базар есть, - делает шаг и оказывается почти вплотную возле меня Укол.
Внутри нехорошо ёкает. Не готов к драке совсем. И Арсена что-то не видать.
- Короче, слушай сюда. Колбаса вчера датый был. Косяк спорол, хуле спорить. Это ваши бойцы, вам ебать их год целый. Бля, но мы - старше. Вам это всосать надо, если мирно жить хотите. И ещё раз такая хуйня будет - бля буду, утром мёртвыми проснётесь.
Укол понтуется, даже не замечая, какой бред он несёт. Но главное ясно - осенники включили задний ход и предлагают забыть вчерашнее.
Это хорошо, что драки не будет.
Теперь моя очередь понтоваться:
- Ни и какого хуя надо было быковать... Хавки - хоть жопой жуй. На всех ведь принесли... Ладно, проехали. Со своими поговорю.
Руки друг другу не жмём, но угощаем друг друга сигаретами.
Прав был Кучер, сравнивая армию с племенами Гвинеи. Всё один в один.
Макса и Нового назначают уборщиками. Молдаван Потоску, шнурок, у них за старшего. После уборки Колбаса разрешает им пойти в гостиницу к родакам.
- Это если убраться сумеете! - рычит на них молдаван. - Где швабры, бля? Меня ебёт, что нету? С ночи надо под кровать прятать. Пиздуйте к мандавохам, как хотите, чтобы швабры были. Минута времени, съебали!
Подмигиваю Кице:
- Олег, помнишь, как нам Старый с Костей “зачеты по плаванию” устраивал? Когда в щитовой жили? Повезло нашим духам...
После ремонта казармы пол в ней сделали паркетный. Ротный связистов Парахин обещал лично пристрелить любого, кто “по-морскому” полы мыть будет.
Теперь только влажной тряпкой елозить разрешается.
- А мне похуй, - отвечает Кица. - Хуёво уберут - будут “плавать” и на паркете.
- Ага, как там Костя любил говорить: “А мэнэ цэ ебэ? Мэнэ це нэ ебэ!” - говорю я интонацией Костенко.
Кица не улыбается.
- Ты мне про него даже не напоминай, - мрачно отвечает.
- Через туалет на выход шагом марш! - орёт старшина “мандавох”.
Связисты, кашляя и поругиваясь, тянутся к двери. Своих бойцов, кстати, этой ночью они не трогали. Выдерживают положенные три дня, так понимаю.
Строимся на улице.
Утро прохладное пока, без майки зябковато. Ржём над Васей Свищём - у того на загорелом теле белый отпечаток майки.
- Васыль, было ж сказано - голый торс форма одежды. А ну, сымай!
На подначки Вася отвечает, по обыкновению, простодушной ухмылкой.
Всю прошлую неделю он вкалывал на огороде у штабного прапора Мартына из секретной части. За ударный труд тот обещал ему отпуск. Вася, себя не жалея, с радостью взялся за привычное дело и пахал как трактор. Прапор слово сдержал. Договорился с Вороном и Вася послезавтра едет к себе на хутор. Десять дней плюс дорога.
Васю хоть и подкалывают, но любят и уважают.
Парадку готовили ему всем взводом. У кого что получше - всё несли на примерку. Я отдал Васе свои нулёвые ботинки сорок пятого размера. Всё равно не могу в них влезть, а Васе даже чуток свободны.
- Взво-о-од! Бего-о-ом! Марш! - командует Колбаса.
- Поскакали, кони! - добавляет Паша Секс.
- Иго-го, бля! - орут наученные уже шнурками духи.
Бежим по дороге мимо спортгородка, мимо клуба и штаба, сворачиваем к ГСМ, пробегаем через автопарк и влетаем в лес.
За год настолько привык бегать, что начинаю получать удовольствие от пробежек, особенно когда больше никто не пинает тебя. Ноги лёгкие, сапоги как кроссовки, удобные, привычные. Грудь дышит ровно, ловит утренний воздух - чистый, вкусный, прохладный. Прибежишь обратно, умоешься, курнёшь, полежишь на койке, а там и завтрак.
Можно жить, можно.
Давно разогрелись уже, ломим мощно, не трусцой. Задор в душе играет. Поглядываем на духов. Те сосредоточенно бегут, экономя дыхалку. Колбаса ухмыляется на бегу и командует:
- Взвод, стой!
Останавливаемся и отходим на обочину, все, кроме духов и шнурков.
Шнуркам Колбаса выделяет Арсена и те бегут дальше. К ним присоединяется и Свищ, под наши шуточки и свист.
Мы остаёмся.
- На месте бегом марш! - говорит Колбаса.
Четверо бойцов начинают стучать сапогами.
- Шо за хуй пойми? - деланно удивляется Кица. - Резче бежим, зайчики ебанные!
Духи изо всех сил мельтешат ногами.
Усмехаюсь - нет ничего нелепее бегущего на месте человека. Только тут, в армии, в здравом уме можно приказывать людям совершать полную бессмыслицу. И только тут эту бессмыслицу будут исполнять. Прав наш взводный - “солдат обязан не думать, а тупо исполнятьприказания”.
Кица и Костюк закуривают. Колбаса морщится, но ничего не говорит - его дружки Укол и Гуня тоже лезут за сигаретами.
Я курить на зарядке не люблю, натощак вообще не в кайф. К тому же - воздух такой... Солнце, птицы, озеро рядом.
Бойцам не до романтики.
- Упор лёжа принять! Тридцать раз отжались!
Мой знакомец Кувшин отжимается неплохо, быстро сгибает-разгибает руки, резко и негромко выдыхая воздух. Гудков и Славин на третьем десятке сбавляют темп, за что получают от Кицы сапогом по ногам.
Осенники лишь поглядывают молча и курят.
- Кувшин! Тебе лично ещё двадцать, в честь Москвы-матушки! - говорю я.
- И за Винницу ще столько же! - подхватывает Кица.
- Ливны город маленький, но двадцатку за них сделаешь тоже! - смеётся Паша Секс. - Мы тебя родину любить научим, не ссы. Армия - крепкая семья народов. Правильно я говорю?
- Так точно... Товарищ... Черпак... - сипло говорит Кувшинкин, вставляя слова между отжиманий.
Самый долхлый из молодняка - Надеждин. Не добив и двадцатки, упирается коленями в землю.
Вот это не дело.
- Э, воин! - присаживаюсь перед ним на корточки. - Ты не охуел, часом?
Надеждин молчит.
- Я не понял, боец. Тебя твой старый спрашивает, а ты молчишь. Ты в хуй не ставишь старых своих, что ли?
Надеждин пытается ещё несколько раз отжаться. Опять же молча, лишь кряхтит в ответ.
Колбаса демонстративно отворачивается.
- Встал! - командую бойцу.
Поднимаются все четверо.
- А вы какого хуя? - ржёт Паша Секс. - Упор лёжа принять!
Бойцы падают на землю.
- Встать!- командует Паша. - Чё не резко? Будем тренироваться, если так. Упор лёжа принять! Отставить! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь. Какого хуя встали - команды не было. Тормоза, бля... Вспышка с тылу! Вот так лучше будет. Упор лежа принять! Делай раз! Ниже, суки, ниже! Жопу опусти, как тебя, Славин! Делай два. Раз! Два! Полтора! Полтора, я сказал, Гудок, не тормози, блядь! Два-а! Полтора! Полтора держим!
Передо мной стоит Надеждин. Тощая шея, острые ключицы, при этом - какой-то рыхлый, выдающийся вперёд живот. Обритая налысо голова, острый подбородок, низкий лоб и густые, мохнатые брови. Под ними часто моргают испуганные серые глаза, которые он скашивает на замерших в позиции “полтора” товарищей.
- На меня смотри, воин, - тыкаю Надеждина кулаком в живот. - Не дёргайся, стой нормально.
Бойцы в упоре лежа кряхтят. Над их спинами суетятся радостно-встревоженные комары. Вспоминаю свою вечно искусанную лысину прошлым летом.
- Так охуел или как? - спрашиваю снова Надеждина.
- Нет, - выдавливает боец.
- Что нет?
Один из духов, Гудков, не выдерживает и опускает колени на землю.
- Давай, говори яснее. Видишь, товарищи страдают! - киваю на Гудка.
- Я не охуел.
- Тогда упор лёжа принял резче, сука! - замахиваюсь на бойца. - Гудок, коленки-то подними, форму нехуя пачкать. Взвод охраны - лицо части. Чуханов у нас не держат. Надя, упор лёжа, я сказал!
Надеждин кидается вниз.
- Я не Надя...- не поднимая головы, вдруг говорит он.
Тихо так говорит.
Но все слышат.
- О, хлопчик, да ты, я вижу, бурый у нас? - радостно поднимает брови Кица. - Уже есть один Бурый, второго на хуй не надо...
Надеждина спасает сержант.
Колбаса отходит от своих и нависает над духами:
- Хорош, всё. Подъём.
Бойцы с облегчением поднимаются, но не тут-то было.
Колбаса заставляет их делать “слоников” - садиться на корточки и выпрыгивать высоко вверх, хлопая над головой в ладоши. Дыхалка сбивается быстро, и как только они начинают хрипеть, сержант командует “бегом марш!”
Бежим к озеру через лес. В просвете видна заброшенная спортплощадка.
- Сворачиваем туда! - командует Колбаса.
На площадке видим сидящих на бетонных плитах шнурков и Васю Свища.
- Э, бойцы, не рано расселись, а? - оттопыпив губу, цедит Уколов. - Съебали на брусья!
Шнурки с явной неохотой поднимаются. Понимаю их прекрасно - им даже хуже, чем духам сейчас. Тем нечего терять, кроме здоровья, и нечего ловить, кроме пиздюлей. Шнурки, как никак, заслужили право на большее.
Укол сознательно унижает их, свидетелей вчерашнего позора старых. Отыгрывается, как всегда, на безответных.
Впрочем, тот же Арсен таким не кажется. Вижу, как он едва сдерживается, подходя к ржавой перекладине.
Помочь Арсену я ничем не могу - им командует старший по званию и призыву Колбаса.
Достаю из кармана отобранные вчера у бойцов сигареты, усаживаюсь на перекладину для пресса и закуриваю. Ебись он, этот свежий воздух.
Первая затяжка слегка кружит голову, по пальцем пробегает приятное покалывание. Нет, курить в армии бросать смысла нет никакого.
Арсен командует духами и своим призывом. Укол пытается загнать на турник и его самого, но вмешивается сержант. Всё же Колбаса не такой мудак, каким вчера был, многое сечёт правильно. До Бороды ему как до Луны, конечно, но Арсена лишний раз напрягать он не хочет.
Задрав голову, выпускаю дым. Слежу за летящим облачком и вспоминаю прошедшую зиму...
...Совсем недавно ведь было. Неужели?..
...Февраль. Сизые холодные сумерки. Захожу с чёрного входа на пищеблок. Обещал начальнику столовой принести что-нибудь почитать. Гордый, что раскопал в библиотеке прозу Есенина.
Гуливер недоверчиво листает книгу:
- Быть такого не может!.. Он же поэт! А тут - гляди-ка - рассказы!.. Хотя... - мосластой ногой в блестящем сапоге Гуливер пинает зазевавшегося бойца из наряда. Боец, хватаясь за задницу, скрывается на мойке. - Вот Пастернак, бля, тот стихи и романы ведь писал. Но Есенин чтобы... - прапорщик качает головой и, на ходу листая книгу, отправляется на склад.
Справа от двери замечаю несколько поставленных друг на друга коробок.
Нижняя слегка порвалась и просела. Сквозь прореху призывно блестят масляными боками банки тушёнки.
Вокруг никого нет.
Блядь, ну не позволяет душа взять и украсть. Гуливер не друг мне, конечно. Но всё же доверяет...
Закуриваю и выхожу, от греха, наружу.
Нос к носу сталкиваюсь с идущим на обед Пашей Сексом. Паша неделю уже не вылезает с наряда по КПП. От постоянно болтающегося при нём штык-ножа пола его шинели приобрела заметную рыжую вытертость.
- Курить есть? - здоровается со мной Паша.
Сую ему свою сигарету, и пока он докуривает, ненароком роняю:
- Там у Гуливера коробки какие-то у двери стоят...
Паша ныряет в пищеблок.
Через пару минут вываливается, весь раздувшийся и бугристый. На лице - смесь настороженности и счастья.
- Съёбываем! - не оборачиваясь, говорит Паша и колобком-мутантом скатывается по тропинке в сторону клуба.
Консервы - дюжину банок, мы сдаём на хранение клубнику Витьке, парню с чудинкой, религиозному слегка.
Тот долго артачится, не желая связываться с ворованным, но в конце концов сдаётся.
Смешно - всего неделю назад я поспорил как раз с Витьком насчет правила “не укради”. Утверждал, что легко можно прожить, не нарушая. Даже в армии. Утверждал, что готов доказать личным примером. Спорили на пачку “с фильтром”.
- Нет, ну фактически - я не украл. Просто сообщил Паше информацию. Даже не намекал. Так что ничего я не проиграл тебе.
После ужина мы - я, Паша, Витька и Арсен Суншев отправляемся к Кучеру в санчасть. Банки разделили между собой поровну, и под шинелями их не видать. Витька свою долю взять отказался.
- Всё равно, содействовал краже. Значит, гони пачку! - Витька неприклонен.
- Вот к Кучеру придём сейчас, он рассудит! - не сдаюсь я.
- Совсем себе башки заморочили - украл, не украл! Какая разница?.. Главное - сейчас похаваем хорошо! - смеётся Арсен.
- Арсен, ты ж мусульманин! Как свиную тушёнку есть будешь? - подначивает Паша.
- Э, - машет рукой Суншев. - Аллах далеко, там, в Кабарде. Как узнает?
И то верно.
Кучер выслушивает нас, разогревая тушенку на плитке.
Забирает у меня спорную пачку и кладёт к себе в карман.
- Солдат не может красть, - наконец изрекает он. - Это его обкрадывают со всех сторон. А солдат лишь пытается возвратить себе маленькую толику того, что ему положено.
Мы с аппетитом жуём, думая каждый о своём.
- А скажи, Кучер, - я отпиваю из горячей кружки крепкий и сладкий чай. - Вот мои сигареты - ты с ними что сейчас сделал?
Кучер поднимает указательный палец:
- Кражей называется тайное хищение чужого имущества. У нас же с тобой всё общее и к тому же я внаглую, открыто сунул пачку себе в карман. Какая же это кража?
Вечером - неприятность. Залёт.
Кто-то стуканул нашим старым о тушёнке. Кто - нет смысла выяснять. В части сотни глаз и ушей, ты всегда на виду.
Пашке и Витьке повезло - они заступили в караул. Остались я и Арсен.
После отбоя нас поднимают и подзывают к себе.
Больше всех кипишует Соломон:
- Суки, голодаем, да? Не наедаемся, падлы? - всё это под методичные удары в грудь и по голени. - Нет, Борода, ты прикинь, какие бойцы пошли!
Рябоконь отвешивает нам фофаны:
- Надо старых уважать! Старых надо угощать!
Борода лениво щурится с койки:
- Сколько банок спиздили?
Строптивый Арсен огрызается:
- Сколько надо, столько и спиздили!.. Все наши...
Через полчаса в туалете я помогаю Арсену умыться и остановить кровь.
- Я его, суку, зарежу! - цедит сквозь зубы Арсен, промывая нос. - Я не я буду, если не зарежу!
Почти не сомневаюсь в этом. Сам готовился с Черепом утопить в болоте падлу. Но Арсен - другое дело. Такие редко отступаются.
Дверь распахивается и на пороге возникает дневальный:
- Соломон зовёт. Обоих.
Старые готовятся варить чай, разматывают провод кипятильника.
- Где лазите, бля? Я чё, вас ждать должен? - начинает заводить себя по новой Соломон. - Взяли, нашли две кружки и бегом воды принесли!
В другом конце казармы, у тумбочки дневального, стоит бачок с питьевой водой.
Мы с Арсеном, переглянувшись, пробегаем мимо.
Убедившись, что в туалете никого нет, склоняемся над одним из очков и в несколько приёмов начёрпываем обе кружки.
Арсен предлагает ещё и поссать туда, но вода и так подозрительно тёмная.
Моем руки и несём воду Соломону.
Поили мы таким образом старых ещё много раз - и для чая им носили, и просто сырую они пили.
Никто из них не сдох. Даже не заболел.
Суншев и зарезал бы Соломона, как пить дать, но судьба опять вмешалась и отвела. Сначала Соломон лежал в госпитале с дыркой в спине после драки, потом Арсен отправился в сержантскую учебку...
Удивительно, до чего везёт некоторым...
...Но воду лучше буду теперь наливать себе сам...
...Сигарета истлевает наполовину. Оглядываюсь по сторонам, щурясь от тёплого уже солнца, всё еще находясь там, по ту сторону. Забудется это когда-нибудь, или так и будет вязко шевелиться на дне памяти?..
Шнуркам, наконец, разрешили отойти поссать. Духи вновь отжимаются под счёт. На этот раз считает Арсен, под наблюдением Колбасы. Проходит науку “ебать личный состав”.
Теперь начинаю понимать “доброту” тех осенников-дембелей, что встретили нас во взводе в прошлом году. Основную грязь они просто свалили на черпаков и шнурков. Те и ебли нас, каждый в меру положенного по призыву.
Бежим обратно. На сегодня хватит, завтра - Гора Смерти, или Ебун-гора, как её называют курсанты.
Бойцы топают впереди, размахивая локтями.
Я смотрю в спину Надеждина. Злости у меня к нему никакой нет. Парень физически дохлый, но с характером. Сглупил он или всё же смелый?
Вот вопрос - надолго ли его хватит... У нас ведь не забалуешь, это уже всем ясно, даже нам самим.
- Резче шевелимся, кони, бля! - кричит Кица. - Надя, тебя особенно это касается.
Надеждин прибавляет ходу.
Интересно, сказал Надеждин сейчас что-нибудь, или смолчал.
За топотом ведь не слышно. Но ничего, зато ночи тут - светлые и тихие. Посмотрим и послушаем ещё. Времени у нас - целый год.

Tweet