Грехов, конечно, много.
Регулярно лгу, часто впадаю в гордыню, ещё чаще – в уныние; охотно ленюсь (особенно понедельничным утром), неутомимо завидую, в гневе отвратителен - пучу белые  глаза и дико ору. Чревоугодие, опять-таки… и так далее…
В общем, кроме канонического набора семи смертных грехов полно ещё всякой дряни.

В оправдание можно вякнуть, что и меня обманывают (причём, с развитием кризиса объём обманов растёт экспоненциально), ленятся выполнять обещания, а уж орут-то на совещаниях так, что слюна летит по всей совещательной комнате.
Как  довлатовский таксист, вдохновенно рассказывающий про своё меню: «…сациви, жареная курочка, шашлычок, помидорчики…» легко парирует коварный вопрос – что ж ты, мол, такой худой?
-    Я кюшаю, да. Но и меня кюшают!

Короче, в качестве частичного отпущения грехов (или в качестве последнего предупреждения) небеса послали мне на майские праздники остров Маргит в Будапеште. Посреди Дуная – лесо-парко-сад в цветущих каштанах, клумбах и зелени. Тишина, цветы и волшебный запах свежести.
И никаких машин (машин со спецсигналами и спецпропусками – тоже никаких), передвижение только на электро- и веломобильчиках. Отдельные дорожки - велосипедистам, отдельные - любителям пробежек (настолько классно-мягко-упругие - стоит только ногой потрогать, и в следующую секунду обнаруживаешь, что уже бежишь).

Никогда бы не поверил, что  способен ради этой чепухи встать в шесть часов.
Город спит, солнце только высовывается, в полной тишине слышно, как плещет Дунай и стекающие в него с берегов острова ручейки термальной воды (и ещё болбочут и посвистывают  шляющиеся в кустах дрозды, синицы, аисты и утки), от утренних запахов голова идёт кругом.
Паришь так потихонечку над цветущими каштанами, очищаешь себя от скверны и даёшь убедительные обещания немедленно начать избавляться от грехов.

    

     

     

     

     



Венгры встают очень рано, в шесть часов Маргитсигет уже полон сумасшедшими велосипедистами и бегунами, моё ленивое грешное естество очень раздражали эти утренние праведники-педанты.
Очень я возрадовался на второй день после приезда – Первое мая, народные гулянья. Вереницы мадьяр потянулись на поляны уже в семь утра – с узлами, мешками и рюкзаками.
Весь Будапешт потёк на остров Маргит, в скверы и парки, полез на гору Янош, где стоит башня королевы Эржебет, Эржебет-килато.

  «Ну, - думаю, - увижу сейчас всех этих постных бегунов без ретуши, сейчас загадят пустыми банками и бутылками все велодорожки, захаркают каштановый цвет».
Ничего подобного.
Впервые за много лет провёл в густой толпе битых три часа – с удовольствием, причём.

Никак не мог понять, почему не приходит обычное состояние раздражения и бешенства от плотного людского месива? В конце концов сообразил: каждый заранее уступает дорогу каждому, подбирает шаги и направление, чтобы никого не коснуться. Сделал опыт - попробовал сам идти напролом, все издалека расступаются, так никого и не задел плечами.
И вторая особенность – тихо.
Никаких воплей и визгов, все разговаривают вполголоса, аккуратно, никаких орущих колонок на столбах и в кафешках.
Жуют, кстати,  много, причём весь фаст-фуд свой, национальный, по-домашнему вкусный.
Невероятно вкусная разнообразная выпечка и сдоба, деревенские лепёшки-лангош, колбаски, варёная кукуруза. Пива полно, но пьют его мало и для этого как дикари, усаживаются за столики.
На ходу не могут, типа.

Вообще незаметно особого интереса к выпить-закусить. Довольно долго обходил поляны с отдыхающими, присматривался.
Мячи, ракетки, фрисби, велики, шахматы; очень много семей, разбирающих с детьми ручные приблуды-головоломки – сразу подумал, что неслучайно, пожалуй, кубик Рубика придуман именно в Венгрии.
Все эти тихие мягкие умиротворённые компании на траве (включая готов, рокеров и скинов) производят впечатление сбывшейся мечты безумного монаха Томмазо Кампанеллы - идиллического Города Солнца.

Последнюю попытку поймать мадьяр на пакости я сделал следующим утром (опять в пол-шестого встал): надеялся увидеть поляны, переполненные мусором, пакетами из-под чипсов, пустыми бутылками и прочей дрянью и батальон таджиков-уборщиков.
Нет.
Даже надгробие святой Маргит (XIII-й век) не загадили, не заблевали и не написали на плите всё, что о ней думают.

     

    

    

    

    



Две интеллигентные мечтательные женщины в очочках (по недоразумению одетые в униформу) романтично прогуливались меж цветущих кустов и  подсекали сачками единичные бумажки и бутылки.

Переиначив слова Высоцкого: «Слышу упрёк: он мадьярчиков хвалит….», его же словами и отвечу – да нет, я в обиде на злую судьбу.
Что нам-то мешает быть поаккуратней и повнимательней друг к другу?!
Загадка.
Мадьяры, в общем-то, практически свои ребята -  с нашего же Урала и пришли, собственно.
Тысячу сто лет назад князь Арпад вдруг подхватился, оторвал от уральских очагов семь племён и потащил за четыре тысячи вёрст -  через Поволжье, Дикое Поле, пра-Украину и Карпаты. Увидел благословенные зелёные холмы и остановился.



    



Особо писать про Будапешт нечего – всё по-старому.
Всё, что мог и хотел, описал раньше: http://www.udaff.com/il/93123.html

То же молчаливое кипение жизни в квартале глухонемых проституток - правда, теперь полиция активно их притесняет, запрещая аморально фланировать по скверу, поэтому девчонки берут с собой собачек, имитируя невинный выгул животных. Подъезжает клиент, договариваются, девчонка отдаёт собачку товарке (короткая ожесточенная мимическая жестикуляция), садится в машину, уезжает.
Подозреваю, что собачек тоже подбирают глухонемых – не лают, не визжат, не тявкают.

Так же шустрят валютчики-албанцы, рыбный суп халаслё по-прежнему душистый и наваристый, золотистая корочка форели как и раньше божественно похрустывает на зубах, разноцветные стёклышки средневекового свода купальни «Рудаш» так же мерцают в сернистом тумане, казино «Лас Вегас» остаётся фартовым и крупье радостно кричат «Бинго!!!», когда шарик падает в счастливую лунку.



    

    

     

    



И всё так же упорно пытаются хортистские недобитки осквернить монумент советским воинам  на Сабадшаг тер (площадь Свободы) – в этом году сорвали звезду.
Надо отдать должное властям города – звезду быстро восстановили, у памятника появились сплошное ограждение и  Рендоршигпост (полиция).

Я, кстати, вляпался с этим ограждением – притащился с цветами, обошёл вокруг.
Ни единой щелочки.
Металлические секции схвачены между собой скобами и накрепко прикручены здоровенными болтами на двадцать два.
Я к рендоршигам – где пройти, возложить цветы?
-    Нем.
-    Как «нем»? Всегда возлагали, а сейчас – «нем»? Это что ещё за новости?
-    Тилош. Зарва. – непреклонно покачал головой полицейский. – Раньше было можно, а сейчас – тилош. Не положено. Шэммикиппэн шэм (ни в коем случае).

В лице полицейского не было ни малейшей щелочки (как в ограждении), даже намёк отсутствовал на возможное исключение в  железном правиле «Тилош! - Запрещено!»,  лицо -  как стальные балки моста Эржебет-хид.
Не положено.
И что же мне - утереться и пойти, как проститутка ( -глухонемая) с невозложенными цветами прочь?
Шэммикиппэн шэм.




-    Нем, - сказал я, - я должен возложить цветы. Это наш монумент, русский. Оросул.
-    Ну, перебрось, - говорит, - через ограждение.
-    Хуясе, - сказал я, - «перебрось через ограду»! – и продолжил на смеси англо-мадьярского, - если бы я был внуком битого салашистского офицера, я бы может и бросал бы через ограду свои рваные ципё без подмёток.
    С какой стати? Звезду, значит, ломать можно, а цветы возлагать – тилош?!
    Сейчас тогда сфотографирую тебя и опубликую этот материал в прессе с соответствующим комментарием.

Всех оттенков смыслов он, может, и не понял, но «салашистский офицер», «брокен ципё» и дальнейшие угрозы фотоскандала  до него дошли.

-    Фотографировать рендоршигов – тоже тилош, - обрадовался сержант. - На законном основании оштрафую, изыму аппарат, потом тебя, скандалиста, визы лишат. Шенген вето.
-    Давай, давай, - сказал я и от борта загнал его в заготовленную лузу. Не стоило бы ему тягаться в камментах без удаффкомовской закалки. – А вон из того кафе со стеклянными столиками всю эту безобразную сцену на фоне памятника снимут – думаешь, я сюда один пришёл? -  и будет тебе сыден иш дялазат!

Рендоршиг задумался. Яркое солнце выдавило из него обильный пот, шестеренки в его голове зажужжали так надрывно, что заглушили щебет и свиристанье многочисленных птиц.

-    Зови старшего, - сказал я, будучи уверенным, что поведенческая схема работы полиции одинакова в любой стране. Спихнуть проблему на начальника – святое дело.

Рендоршиг облегчённо вздохнул, промокнул платком пот и вызвал по рации старшего, тот подлетел буквально через три минуты.
Разговор повторился в расширенном формате, но по той же запретительной схеме: «Тилош – нем – зарва  - шайнош, нем – фотографирен рендоршиг тилош».
Я настаивал на своём.
Мне ещё на руку сыграли несколько поздравительных деньрожденческих звонков из Москвы – я, мерно кивая рендоршигам, извинялся: «Бочанотат керек» и выслушивал поздравления, перемежая ответную благодарность словами «Будапешт», «тилош!», «Сабадшаг тер!», «рендоршиг!!!».
Атмосфера межгосударственного скандала с неприятным политическим оттенком густела.
Московские знакомые, конечно, недоумевали, переспрашивали: «Чего-чего?…что ты сказал?…уже поддал, что ли?!…ну ты хоро-оош!!!».
Я охотно повторял про тилош и рендоршиг Будапешт.

-    Короче, этот запрет оскорбителен и незаконен. Я вас фотографирую! – я возвысил голос и взялся за фотоаппарат, - а если будете препятствовать, из кафе это всё и снимут!

Валяющиеся на газонах отдыхающие мадьяры – с собаками и без - заинтересованно повернули головы на шум… рендоршиги провели короткий взрывной диалог – может, обсудили оперативный план-экспромт идентификации и захвата человека в кафе с одновременной нейтрализацией меня?… их спокойное солнечное дежурство на глазах превращалось в тоскливый кошмар, чреватый непредсказуемыми оргвыводами.

-    Зовите старшего офицера, - двинул я следующую фигуру.

Старший офицер приехал тоже быстро – даже в гражданской одежде было видно, что чин не меньше полковника. Жёсткое угловатое лицо, цепкие глаза.
Как почти все венгры старше сорока неплохо владеет русским.
Я излагал ему свою позицию, не отводя взгляда от его пристального и цепкого взора,  внушая полковнику интонацией и выражением глаз, что человек я законопослушный и богобоязненный, но в борьбе за свои права неумолим и непреклонен.
-    Иген, иген, - кивал полковник, - да, да. Нинч кифогашом эллэнэ, я не против... Я понимаю, но вы нас тоже должны понять. У вас здесь захоронены родственники? Как ваша фамилия?…

Ну нет, на такую примитивную приманку я не повёлся.

/ Ваша фамилия?… паспорт? Очень хорошо.
Давайте проедем в участок, там зарегистрируемся (как минимум), потом, в рабочий день, вы пойдёте в муниципальную комиссию по захоронениям…. или в департамент разрешений посещений, или в отдел выдачи пропусков на проход к охраняемым объектам…. Там сверят списки, выдадут пропуск и вот тогда, безусловно, я буду рад разрешить вам…/

-    Нет, - сказал я. – Нет родственников.

Здесь  пришла нежданная поддержка с Удаффкома – деньрожденческий звонок. Продолжая законопослушно смотреть на полковника, я бодро сказал в трубку, что, мол, да, цветы к монументу в Будапеште УЖЕ возложил, да, всё в порядке… да… спасибо, мол.

Пока я договаривал, полковник уже вызвал сержантов, они смотались за инструментами и отвинтили стяжки на одной секции, сделали проход.

-    Только три минуты, - попросил полковник. – Я иду на серьёзное нарушение. Быстро, пожалуйста.

Да если б и не просил, что там делать дольше трёх минут? Положил цветы, постоял, перекрестился и вышел.
Не знаю, что надо думать или шептать в таких случаях… наверно – «Подвиг твой священен, имя твоё неизвестно» или «Слава, слава героям!»?
Я не знаю.
Восемьдесят тысяч солдат, погибших в Будапеште – это сколько? Когда говорят –  восемьдесят тысяч – это население небольшого города, я не понимаю.
Город – это дома, прохожие на улицах, дети, женщины, машины бегают. Это я не могу представить.

Восемьдесят тысяч молодых мужчин – это стадион «Лужники». Полный стадион молодых мужчин.
Полный стадион наших пацанов в форме лежит в мадьярской земле.
И что мне им говорить?
Про священный подвиг и вечную память героям?
Конечно, можно сказать, что обращение к тысячам погибших -  лишь скорбная метафора, тела давным-давно стали песком и тленом, а монумент – лишь вытесанный камень с буквами.
Но если так, тогда и огород с возложением городить нечего.
Я вообще уверен, что про эту войну точнее всего сказано у Стругацких в совершенно неформатной книжке «Парень из преисподней»: «…но как они дрались – я видел. Дай бог нам всем так драться в наш последний час».

Вышел из загородки и протянул рендоршигам руку – кёсёном сэпен, висонт латашра. Нормально так пожали, крепко.
Чрезвычайно тронуло то, что полковник отдал честь.
Ну, не по-уставному, конечно, а так - обозначил резкий ход полусогнутой правой руки к виску. Кто служил – поймёт.

Дальнейшее наблюдал из кафе  - на полицейских мгновенно наскочили трое из фашистского пикета, который пикет из пяти молодых уродов и двух седых недобитков я заметил сразу, но раньше не упоминал, дабы не придавать своему рассказу искусственный привкус неуместного драматизма.
То-то, подумал я, полицейского так скрючило при упоминании о салашистах.

/ Историческая справка: в конце войны немцы вынудили регента Венгрии, адмирала Хорти (похитив его сына), передать власть «фюреру» Ференцу Салаши, который гарантировал абсолютно прогерманский курс Венгрии./

Седой недобиток петушком наскакивал на полицейского и ожесточённо верещал.
Я сидел далеко,  но по гневной жестикуляции суть претензий фашиста-пенсионера была понятна:
-    Ах ты, сучонок, выблядок овечий! Какой же ты мадьяр после этого?!...
    А?!
    Нам, значит, ради светлого праздничка нельзя ни звезду сорвать с монумента, ни калом его вволю помазать, а оккупантам с цветочками – на здоровье?!
      Так что ли получается, оборотень в погонах?!
      За это ли наши доблестные мадьярские дивизии прошли от Будапешта до Воронежа ( - и обратно )?! ….предаёшь память отцов и дедов!… за это ли наша славная 2-я армия сдалась в плен под Сталинградом?!…. Шестьдесят три тысячи пленных?!… А?!…
За это ли наши бравые гонведы в Коротояке Воронежской области разом расстреляли больше тысячи мирных жителей и угнали в Германию 11 тысяч детей?!
За это ли мы отрывали от себя для СССР эшелоны зелёного горошка «Глобус», за это ли мы в 56-м году вешали коммуняк на каштанах вдоль проспекта Андраши?

Но сержант отстранённо скрестил руки на груди и отвесил недобитку Универсальное Полицейское Заклинание: «Так надо».
Что надо? Кому надо?! Почему надо?!!! Зачем «так надо»?!... – все разговоры с полицией на этом оканчиваются.
Это голос небес.
Так надо - и всё.
Никаких апелляций.
Здесь – конец перспективы.
Салашист поплёлся в кусты.



Я вообще слабо верю в дружбу народов, а тем более в межгосударственные благодарность и братство. Даже среди людей это чувство встречается крайне редко (гораздо реже, чем любовь), ещё царь Соломон пытался рассудить бешено сцепившихся из-за наследства братьев.
А уж дружить народами…
Вон  болгары: уж куда как исконно братский народ, а как мировая война - аккуратно переходят на сторону Германии.
Так что регулярно вспыхивающие войны – явление, увы, нормальное.
Полезет Европа ещё, вломим ещё.

Проще развивать тёплые отношения на личном уровне. Например: сижу за столиком, элегантно так (настропалился, фигли) делаю заказ: «ки:т деци барацкпалинка, вёрёш бёор, хортобадь палачинта, иуди: тё:итал».
Пожилой хозяин притаскивает двести грамм абрикосовой водки, бутылку красного вина, минералку и вежливо интересуется - хорошо, мол, по-венгерски шпарю, но акцент немножко тово… Господин - австриец?…или хорват?…
-    Господин - русский, - говорю. – Оросул.
-    О! – сказал мадьяр. – О!!
Немножко подумал и говорит:
-    Поне-дел-ник!!!
-    Да, - отвечаю, - понедел-ник. Манди. Хитфё. Хотя на самом деле суббота сегодня. Сомбат.
-    Поне-дел-ник!!! – настаивает хозяин. – Игор Нет-то! Чис-лен-ко! Бы-шо-ветсч!
-    А-а! Виктор Понедельник?! Нетто?
-    Иген, иген!!! Поне-дел-ник!!!

Я напряг плывущую в абрикосовом тумане память, потянулся дрожащей рукой в ту дальнюю комнату черепушки, где стоит пыльный ящик «Спортивная статистика».

-    Ференц Пушкаш, - говорю. – Смертельная Левая Нога. «Реал», 60-й год. Четыре мяча в финале. Ныдь.
-    Иген, иген!!! Ныдь мяча в финале!!! Только не 60-й, 62-й! Ференц Пушкаш!!! О-о!!! «Панчо»! Болезнь Альцгеймера, потом умер. Да.
-    Плохо. 

А сам вспоминаю ещё кого-нибудь.
-    Агнеш Келети.
-    О-оо!!! Агнешка! Иген, иген! Лев Я-шин!
-    Тамаш Дарньи. Эдит Полгар.
-    О-оо!!! Юдит Полгар! Юдит!!! Шахматы!… Сты-рел-тсцов! Хар-ла-мов! Пет-ров! Бот-вин-ник! Карпов!

Всё, забил он меня. Не знаю я никого больше. Не Илону же Сталлер – Чиччолину называть.
-    Иген, иген, - говорю. – Давай за Ференца Пушкаша вмажем. Чтоб земля пухом?
-    Нем. Тилош. Я на работе, Базука Базукович. Ни в коем случае! Ни в коем случае! Тилош!
А, - говорю, - Шэммикиппэн шэм.
Да, да! Шэммикиппэн шэм.
-    Да ладно, хуле ты. Давай. Чтоб ещё в Венгрии появился такой футболист как Пушкаш. А?
-    Нем. Всё равно не будет второго Пушкаша. Ах, «Панчо»…
-    Вот чтоб появился, давай выпьем, Габор. По одной. Так надо.

После пятой рюмки палинки Габор заметно оживился, бурно жестикулируя, он преобразил проём барной стойки в створ ворот и показывал бокалами точные удары Ференца Пушкаша в 1952, 1953, 1954 и прочих годах.
При этом он вёл комментарий нон-стоп.
Впрочем, я задрёмывал; с той же степенью вероятности бокалы могли служить  реконструкцией расположения фигур  в комментарии Габора к сицилианской защите Юдит Полгар.
А может просто показывал, где у него раньше (до 1952-го года) висела сушилка для стаканов.
К чему это я?
А, это я про дружбу народов. Расстались мы настоящими камрадами.
Уверен, что приеду я в следующий раз - он меня узнает и будет рад. Равно как и ресторатор Томаш, продавец мужской одежды Шандор, официантка Ани.
Это, впрочем, не отменяет неизбежного «вломим», если снова полезут.



А дедушка мой, Семён Михайлович, действительно воевал в Венгрии, участвовал в Секешфехервар-Эстергомской операции, капитаном артиллерии окончил войну в Вене (помню красивые настольные часы, фарфоровые фигурки принцесс на этажерке. Дедушка как-то умудрился притащить из Австрии черенки яблонь, называл их «шампанскими». Ни у кого в посёлке таких не было, много позже узнал, что это сорт «Джонатан»).
Но «окончил войну» - в смысле войну в Европе.
Потом – эшелоном через всю страну на Дальний Восток. Большой Хинган, Квантунская армия.

Пробравшись через сарай, любил слушать через заднюю стенку летней кухни его субботние разговоры с Мамаем, бухгалтером Шейко и Васей Капустиным:
–    … капитан Колобок научил: мадьярку главное нежно за руку взять, и руку на ширинку положить. Она как почувствует, что там горячо и твёрдо – а там всегда как Тула-Токарев: горячий и твёрдый – не оттащишь потом, как клещ впивается!
–    Гогого!!! Ахахаа!!…

(«Шпионка, что ли, - думал младшеклассник Базучка, - зачем ей пистолет нащупывать?»)

–    А мы - когда через Польшу шли!… польки… – сама уже голенькая, с тебя китель снимает, а сама шепчет: «Матка боска ченстоховска, гржех есть великий, гржех…. встыдливожч, негодзже…»…Эх-ххх!
-    А у нас, перед Днестром удачно продсклад немецкий подломили, штабы ещё не подтянулись, а там на складе – шнапса, коньяка! Держите меня семеро...

И ещё какие-то рассказы про полек, захват банков, винные погреба, сигарный магазин в Зальцбурге и растирание сигар на махорку, и снова польки, мадьярки, немочки.

Ни разу не слышал от них  рассказов про выбор огневой позиции, ожесточенный штурм высоты, подрыв «Тигров» гранатами, яростные атаки и священную ненависть к немецко-фашистским оккупантам.
Прямо пальцы кусал от обиды, что мой дед и его гоп-компания были на какой-то другой войне.
Там, где только пьют, гуляют, щупают мадьярок и полек, а два ордена Красной Звезды, Красное Знамя и четыре медали он получил каким-то обходным путём (у Мамая с Шейко и Капустиным иконостас на груди тоже был славный – как бы не почище, чем у деда, в поссовете увидел их как-то при полном параде).
Только много позже понял, что значило для парней, отпахавших нечеловеческую работу войны, войти победителями из выжженного разрушенного Союза  в раннюю весну кукольной Европы 45-года.
Пусть ещё стреляли и убивали – но это уже была победа. Награда и победа.

Потому-то и молчал танкист дядя Вася Капустин.
Его комиссовали после Сандомира с обожжённым лицом и скрюченной левой рукой – что он мог рассказать компании? Про отступление 42-го, про немецкие штурмовики – охотники за танками, атаку с ходу, артподготовку, про ночные марши?
На хер были нужны друганам такие его рассказы.
Я и про Эстергомскую операцию не от деда услышал, а много позже прочитал в военно-исторических книжках.
Впрочем, его установочные данные относительно тактики поведения с мадьярками с течением времени нисколько не устарели.


Всем, кто поздравил меня с днём рождения – искреннее спасибо.



«Эгесшигере», кстати – «На здоровье».

Tweet