...Ноги мои едва передвигаются. Болят ступни, гудят колени, ноют спина и плечи. Всё же здорово нашлялся за сегодня... Смотрю на часы – половина первого ночи. Значит - уже «за вчера».
К наступившему «сегодня» я равнодушен, да оно и не наступило еще толком.  Я и не заметил, как меня вынесло в район Хонкоу. Это радует – «автопилот» не сбился, и я ковыляю в сторону дома.
За моей спиной погасшие огни Пудуна и набережной. В густой мгле едва различим силует телебашни.
Справа от меня высокий забор, где даже ночью гремит стройка – забивают сваи, трещат отбойные молотки, в свете прожекторов описывает полукруг башенная стрела. Пахнет пылью, цементом и выхлопом.
На улице движения почти нет. Изредка пролетает мотоцикл или скутер, с шуршанием проносится одинокое такси. Выезжает со стройки неуклюжий грузовик, газует, по асфальту ползёт клякса вонючего дыма. 

В обеих руках у меня по бутылке пива. Я прикладываюсь то к одной, то к другой. Где-то час назад я еще сидел возле закрытого метро на Народной Площади, смотрел на жёлтую от фонарей дорогу, на мрачные без подсветки глыбы небоскрёбов. Общался – не помню, на каком языке и с кем... Слова и мысли сыпались из меня, как горошины, выскакивали в плотный городской воздух, падали на гладкие плиты площади, отскакивали и улетали в ночное небо, веселя и меня, и неведомых мне собеседников.
Так и сидел, пока не осёкся вдруг, не запнулся и не услышал опять: «Встань и иди!». Может, я сам себе это сказал. В таком случае, не стоило бы слушать. Но я встал и пошёл, с одержимостью отца Фёдора, осознавшего крах своего предприятия.
Заходя в каждый встреченный по пути <шандень> и отмечая путь пустыми бутылками, будто выросший и ставший плохим Мальчик-с-пальчик.

Можно взять такси, но у меня только семьдесят юаней, десятками. Я уже несколько раз пересчитывал их. С каждой купюры, глядя куда-то в сторону, но мне кажется, что прямо на меня – взирает серый в темноте лик Председателя Мао. На губах его джокондовская улыбка.
«Что, тёзка, как дела-то?» - дружелюбно спрашивает меня Великий Кормчий.
- Да так, как-то... – отвечаю ему негромко. – Всё как-то так...
Оставшихся десяток вполне хватает, чтобы добраться до дома. Но отдавать их за сэкономленные силы и время очередному <шифу> с длинными жёлтыми ногтями мне не хочется.

Силы и время - не те это ценности, чтобы беречь.

Я всё больше склоняюсь к тому, чтобы потратить остатки на развлечение.
Несколько раз мне уже попадались освещенные мягким розовым светом салоны с сидящими за стеклянными дверьми девчонками в коротких платьях. Иногда и не девчонки там, а зрелые тётки с напудренными лицами, но это если приглядываться и привередничать.
Пиво я допил, усмирив охватившую меня после уйгурского «косяка» жажду. Живот свисает тяжёлым бурдюком, выпячивается под футболкой.
На двадцатку я покупаю бутылку шанхайского бренди, и пакетик шоколадного драже на закуску. Бренди – некрепкое дерьмо, тридцать пять градусов. На этикетке написано, что укрепляет и оздоравливает организм, потому что настояно на особых видах трав, названия которых мне непонятны.
На ходу оздоровившись парой хороших глотков, я жую драже и прикидываю свои финансовые – в других я нисколько не сомневаюсь – возможности.
Денег мне хватает ровно «на подрочить», поэтому выискивать, разглядывая девок и интерьер через стекло, какой салон поприличнее мне откровенно лень. Не всё ли равно, что за девка уныло и равнодушно подергает член. Не знаю почему, но дрочка в таких местах называется «фэйчи» - «самолёт». Сначала предлагают формальный массаж – немного помять руки-плечи, но можно отказаться и перейти к главному. Девка стаскивает с клиента штаны до середины бёдер, берется за его естество и начинает процесс, держа наготове салфетку. Может страстно поохать и даже заголить свою грудь для ускорения процесса.
Обычно каждая пытается раскрутить на услугу подороже – ту же дрочку, но две девушки делают по очереди. Или могут помыть член теплым влажным полотенцем, смазать детским кремом и потереться о него грудью, до счастливого финала. Всё это не выходит за рамки понятий «массажа» и относительно легально. Можно договориться и на отсос, и на обычный секс. Не в каждом из заведений, но - можно. 

Я тяну на себя стеклянную дверь.
Да, конторка явно не из лучших. Низкие продавленные диваны, невнятного цвета стены, старый вентилятор на стойке. Дверной проём в дальней стене прикрыт серой шторой. В щель видны несколько кушеток, похожих на медицинские. Накурено.
Четыре девицы сонно поглядывают то на меня, то на экран телевизора в углу зальчика. Две из них, в блеклых ночных рубашках - страшные тетки с костлявыми коленками. Третья, тощая и маленькая.с короткой стрижкой, склонилась над бумажной тарелкой и ковыряется палочками в заварной лапше. Мой взгляд останавливается на последней, в сиреневом платье с глубоким вырезом на груди. Простая причёска, круглое лицо, миловидное и юное. Хотя, может, просто так кажется в неярком освещении.
- Пойдём? – коротко говорю ей.
Отпиваю еще из бутылки, стараясь не морщиться.
Девица нехотя встаёт, не отводя глаз от телевизора. Там два седобородых китайца в ярких халатах летают над верхушками деревьев, размахивая мечами в обеих руках. Принцесса с набеленным лицом истошно голосит, бегая среди зелёных суставчатых стволов бамбука. Историческая драма, не иначе.
Девица отодвигает край занавески, приглашающе показывая рукой.
Я прохожу во внутреннюю комнату, такую же крохотную, как и зал. Три кушетки. Укладываюсь на одну из них. Бутылку ставлю у изголовья.
Звенят кольца еще одной шторы, у стены - девка тянет край ткани, огораживая нашу кушетку. Усаживается сбоку и задирает мне футболку. Вид у массажистки усталый, словно у врача в поликлинике. Я бы не удивился, если сейчас вдруг в руках её появится стетоскоп и она начнёт меня выслушивать, командуя: «Дышите. Не дышите». Но лжеврачиха механически пощипывает мои соски, покручивает, будто настройку у приёмника. Взгляд у неё пустой, как у молодой собаки.
- Тебя как зовут? – спрашиваю, хотя мне совершенно безразлично.
Она что-то отвечает, но я не улавливаю и не могу повторить её имя. Зато потом следует традиционное:
- С двумя девушками не хочешь массаж?
- Нет. Они мне не нравятся, некрасивые слишком. С тобой хочу.
Кивает, продолжая массаж. Одной рукой тянется к брюкам. Нащупывает сквозь ткань мой член и принимается поглаживать, сжимая и разжимая пальцы. Член безмятежно лежит, и не думая интересоваться происходящим.
Девица расстегивает пуговицу на моих брюках, вжикает молнией и проворно запускает прохладную руку внутрь. Ухватив крайнюю плоть, теребит и подергивает, вытянув губы трубочкой и эротично сопя.

Я приподнимаюсь и кладу руку на её грудь, мягкую и большую, особенно для китаянки. Снимаю бретельки платья с её плеч. Грудь плюхается мне в ладонь, и какое-то время я с видом мясника, оценивающего кусок, держу ее на весу. Разглядываю крупный темный сосок, поглаживаю его большим пальцем.
Но держать так руку неудобно, я утомленно ложусь обратно.
В ушах начинает звенеть. Пробую закрыть глаза, но меня тут же начинает вращать классическим «вертолётом».
Как бы не проблеваться прямо тут. 
- Туалет... – слабо говорю я.
- Что?
- Туалет есть у вас?
- Сейчас?
- Да.
Поправляет платье, закрывая грудь. Отодвигает штору. Показывает на узкую лестницу вверх.
- На втором этаже.
Застегиваю ширинку. По-стариковски кряхтя, свешиваю ноги с кушетки. Едва пролезаю в лестничную щель. Ступеньки шириной с ладонь, не больше. Темно – хоть глаз коли. Наконец появляется полоска света, я толкаю хлипкую дверь и замираю.

Туалет – узкий вертикальный пенал с дырой-очком посреди кафельного пола. Бугристая и облезлая труба от потолка до пола, с вентилем и резиновым шлангом. Очевидно, по совместительству, это еще и душевая кабинка. Голая лампочка тускло освещает неприхотливый санузел.
Возле самой двери – розовый тазик с замоченным бельём. Я смотрю на жалкие кружева цвета бульонной накипи и едва успеваю повернуться в сторону «унитаза». Горький пенистый коктейль из пива и настойки полынных трав вырывается из меня, частично попадая в дыру. Всё остальное разлетается куда придётся, даже на мои кроссовки.
Как человеку интелигентному, мне за причиненый ущерб немного стыдно. Трогать вентиль и шланг не решаюсь, просто вытираю рот многострадальной футболкой и выбираюсь из гадюшника. Осторожно спускаюсь, боком, по-альпинистски.
Девка стоит возле двери в зал. Отодвинула занавеску, смотрит телевизор. Слышен свист рассекаемого воздуха и звон мечей. Принцесса замолкла – или убежала, или злодеи уже коварно убили её.
Я откашливаюсь.
Оборачивается.
- Пожалуй, я пойду. В другой раз...
Пожимает плечами.
Лезу в карман и достаю пару десяток.
- Пятьдесят, - качает головой девица.
Свист мечей сменяется музыкой и сладкоголосым женским пением. Пение прерывается выстрелами и полицейской сиреной.
- Это если всё хорошо, - мягко возражаю. – А мне что-то не очень.
- Давай, ложись. Я закончу. – кивает она на кушетку.
- Нет, не хочу. Устал. Двадцать, за труды, и я пойду.
Она что-то говорит громким голосом в зал. Я не понимаю ни слова. Из зала отвечает сразу несколько голосов, и среди них – один мужской, что мне сразу сильно не нравится.

Кажется, влип.
Отступаю вглубь комнаты. В голове - мутный туман и сумерки. В теле – разбитость и слабость. Можно сдаться – пусть пыхтит и пыжется, хоть до утра, если такая настырная. Вспоминаю упорного таксиста, готового обосраться прямо в машине, но сначала доставить клиента. Можно разбежаться, оттолкнуть, рвануть к дверям, а если мужик попробует встрять – заехать кулаком. Уж куда попаду, боец из меня сейчас неважный, но в росте и весе правда на моей стороне, в этом-то я уверен, даже не видя противника. Хотя печальный опыт битвы с обезьяной попрошайки показал - не всегда помогает это... На ноге до сих пор мелкие белые шрамы от зубов той сраной мартышки.
«Бутылка!» - вспоминаю чуть ли не с криком радости. «Бутылка!»
Бренди по-прежнему стоит у стены возле кушетки. По форме бутыль напоминает винную – длинное конусовидное тельце и удобное, если взяться за него рукой, горлышко. 
Давно уже не булыжник - оружие пролетариата. Даже Татарин во втором «Брате» швырял в полицейских бутылками..
«Русские не сдаются!»
Я подхватываю пузырь. Пока за шторой слышатся раздражённые возгласы, свинчиваю пробку и припадаю к горлышку. Для куражу, и чтобы не жалеть, когда разобью.

Выпятив подбородок, выхожу в зал. Стараюсь излучать агресивную мощь и решимость. Насупясь на манер гориллы-доминанта, из-подлобья разглядываю враждебный мир.
Среди всё тех же девиц на диване сидит, расставив полные ноги в синих семейных трусах, лысый китаец лет сорока-пятидесяти. Кроме трусов, тапочек и грязной майки на мужике ничего нет. В одной руке его сигарета, в другой - пульт от телевизора. На экране полицейский с мужественными чертами лица строго отчитывает типа в очках и костюме – близнеца давешнего сутенёра..

На меня никто не обращает внимания.
Я начинаю догадываться, что причина воплей из-за вторжения этого мужика и захват им пульта. Кто он - <лаобань> или обычный клиент – не понятно. Но вся женская часть лишена своего сериала, за что визгливо костерит наглого джентельмена.
Под шумок мямлю «до свидания» и вываливаюсь на улицу, сэкономив двадцатку.
Ночь.
Улица. Фонарь.
Массажня.
Я вдыхаю свежий – после затхлости крикливого салона – шанхайский ночной воздух.
В домах почти нигде не горит свет, видна лишь пара тусклых окошек.
Замечаю яркую луну над изломами крыш.
Её свет стекает с неба, струится по листьям платанов, бежит по светлым стволам, призрачными лужицами расплывается по тротуару, теряется в натиске фонарной желтизны.
- Тиха украинская ночь... – вдруг с чувством произношу я. Нелепица ситуации меня не смущает: – Тиха украинская ночь...
Потрясённый, иду по замершей в душном ночном сне улочке.
Моя тень то вырастает, убегает вперёд, то сжимается и прячется мне под ноги.
- И звёзды блещут... Чего-то там... небо ясно... нет... прозрачно... Да, прозрачно небо...
Когда я вскидываю к губам бутылку бренди, на темном стекле видны отражения фонарей.
- Своей дремоты превозмочь... не хочет воздух...
Я бы тоже подремал немного. Не помню, когда я спал нормально.

Tweet