Когда сидишь один в китайском ресторане, с его шумными компаниями, крутящимися блюдами в центре стола, крикливыми фувуюанями–официантками, орущим телевизором и звоном посуды – чувствуешь себя не в своей тарелке. Да еще если учесть, что рожа твоя выделяется на общем фоне точно красная задница у обезьяны. И хотя никто и никогда тебя не напряжёт сакраментальным «зачем ты сбрил усы, дурик» и не съездит бутылкой по башке – всё равно неуютно.
Одиноко.
Можно, конечно, быстро залиться пивом. Я так и делаю обычно.
Именно для одиночек и придуманы «KFC» и «Макдоналдс».

Это замечательные места. Оазисы для никчёмных людей. Я обожаю ходить туда. Меня всегда мучает изжога после, но я туда хожу. Там-то можно сидеть одному, жевать свой бюргер и пялиться в окно.

Заведения типа «Макдональдса» в Китае к сети «быстрого питания» отношения не имеют. Нарушен самый главный принцип – «быстро взял, быстро съел и ушёл». Хотя персонал обычно  работает в хорошем темпе. Но вот клиенты – особая песня. Сидят подолгу, едят не спеша. Часто просто спят за столиками. В жару там народ отдыхает в прохладе. Школьники собираются человек по десять-пятнадцать и делают уроки. Один со страдальческим выражением лица что-то пишет, решает, остальные тупо переписывают друг у друга. Зимой, когда дома промерзают, в «бигмачной» любят собираться пенсионеры из соседних домов, посидеть в дармовом тепле, пообщаться. Они ничего не заказывают, но их не гонят. Наоборот, могут предложить им стакан горячей воды.

В таких местах есть и существенный недостаток – нельзя курить и не продаётся спиртное.

Ресторан я выбираю самый заурядный. Без пафоса. Как выбрать хороший? Просто пойти туда, где больше всего народу. Рядом может быть еще несколько ресторанов – совершенно пустых. Они тоже заполнятся в обеденное время до отказа. Народу много ведь. Но надо прийти чуть раньше и пойти в тот, где уже сидят люди. Китайцы могут не разбираться во многом, делать некачественные товары, откровенно халтурить, но уж в еде – они спецы первоклассные. Раз все идут имено в этот ресторан, значит, неспроста.

Две девчонки в длинных красных платьях с разрезами по бокам стоят на входе.
- Хуаньин Гуанлин! – кричат они мне. Точь в точь как те, что звали подстричься.
Пожрать и в самом деле не мешало бы. «Байдзю» натощак - не самая правильная мысль.
Девчонки распахивают дверь. Вхожу в прохладу, нет – холод – зала.
Стойка с кассой и непременной пучеглазой киской, помахивающей лапой. Такие штуки продаются повсюду – похожи на наши киски-копилки, только золотистого цвета. Одна лапа приподнята и качается вверх-вниз. Их ставят в магазинах, ресторанах и частных конторах для привлечения успеха. Сама по себе кошка может не справиться с такой важной задачей, и в помощь ей устанавливают будду – или лысого и толстого, или воинственного, в доспехах и с копьём.

Народу пока ещё немного – занято несколько столиков у окна и один большой, круглый, в глубине зала. Там сидит компания мужиков в тёмных пиджаках и две тётки лет сорока, с начёсами и блузках с блёстками. В центре стола, на стеклянной подставке, клубится паром здоровенная кастрюля. Вокруг неё куча тарелок с закусками. Самый старший из мужиков - плешивый и очкастый, очевидно, лаобань – листает меню и комментирует его. Вся компания дружно, корпоративно смеётся.

Коротышка-официантка, на вид совсем подросток еще, пытается усадить меня за столик для двоих. Ряд таких столиков идёт вдоль боковых стен. Мотаю головой и усаживаюсь за свободный столик у окна, на четверых. Выкладываю на стол пачку «Шанхая», закуриваю. Девчонка приносит меню. Картинок в нём нет. Но не беда – я давно питаюсь одним и тем же. Всё равно в каждом ресторане готовят по-разному.
- Пива, два, холодных, «Сантори», сейчас, - говорю девчонке.
Кивает, записывает в блокнотик.
- Сейчас! Пива – сейчас! – повторяю ей.
Почему-то всегда разговариваю с официантками вот так – на манер Терминатора.

Девчонка кричит громким и неприятным голосом копошащимся у задней двери другим официанткам. Одна из них идёт к холодильнику.
Приносят пиво.
Раньше я пробовал научиться пить его из стаканчиков. Но вот в чём проблема – или пиво пить, или постоянно его наливать в эти стаканчики, граммов на сто восемьдесят. Поэтому пью всегда из горла. Да и как эти стаканчики мыли, мне неизвестно. Но могу догадаться.
Меню откладываю в сторону и спрашиваю официантку, стараясь произносить с правильными тонами:
- Тебань нюжоу йо-мэйо?

Вкусная вещь – мясо на горячей сковородке. Да к тому же не осточертевшая свинина, а говядина. Нежная, сочная, с грибами. Сковородка – больше напоминающая плоскую утятницу – приносится накрытая крышкой. Под крышкой всё бурлит, шипит, шкворчит и булькает. Надо выждать минуту-другую. Снимается крышка – к потолку взвивается столб пара. Масло ещё пузырится, но мясо уже можно есть. Иногда, когда при мне это блюдо пробует кто-нибудь из лаоваев в первый раз и удивляется особой мягкости мяса, я рассказываю способ приготовления. Чтобы добиться такого качества, повар держит во рту нарезанные ломтики, где-то с полчаса. Не жуёт, а именно держит, смачивая слюной. Мясо подвергается обработке ферментами, размягчается. Потом только его жарят. Но в ресторане одному повару с этим не справиться. На кухне есть специально обученные люди – вся их работа в том, чтобы держать во рту мясо и сплевывать его на сковороду.

Вид слушателей-едоков меня всегда веселит. Замершие в руках палочки, приоткрытые рты с недожёванным мясом. А чего стоит взгляд... Такой, наверное, бывает у ребёнка, если купить ему игрушку, которую он просил, и на глзах у него же её разломать.

По секрету скажу – всё это чушь, конечно. Никто мясо во рту не держит. Но лучше вам всё равно не знать, почему оно такое мягкое. Вкусное – и хорошо, кушайте. Не пожалеете.

- Йо дэ, йо дэ! – кивает официантка.
Это хорошо, что говядина есть. К ней я заказываю «гумбаоцзидин» - мелко порубленное мясо курицы с арахисом. На Хайнане это готовят отвратно – с куриной кожей, да ещё крошат туда огурцы. На Хайнане вообще готовят ужасно, особенно – для туристов. В шанхайском «гумбаочиди» важен соус, кисло-сладкий, как и положено. И в меру перца.
- Да, и еще вот что... – говорю с деланным раздумьем. – Флакончик «байдзю» принесите. Один. Для начала.
Приносят флакончик. Скручиваю пробку, выливаю в стакан для пива. Сто пятьдесят граммов.
- Ганбэй! – говорю сам себе.

Замахиваю стакан. Будто ком влажных салфеток проглотил. Прикладываюсь к пивной бутылке.
Интересное чувство. Обжигающая водка и ледяное пиво играют вдогонки внутри организма.
Они сошлись, вода и пламень.
Образовавшийся пар расползается по жилам, обволакивает, сочится невидимым маревом сквозь поры кожи. Мне даже кажется, что вокруг моей головы образуется подобие нимба.
Желудок несколько раз прыгает, но смиряется. Глаза слезятся. Вытираю их салфеткой и замечаю, что на меня смотрит вся компания за круглым столом и парень со страшной очкастой девкой с соседнего столика. Плюс несколько официанток у стойки.

Да, ребятки. Вот на таком топливе я и работаю.
    
Неожиданно я громко и протяжно рыгаю. Желудок опять дёргается, но я еще раз прикладываюсь к «Сантори».
Лаобань в компании за круглым столом показывает мне большой палец. Лицо его восхищенно-недоверчивое, как у третьеклассника, разглядывающего Деда Мороза.
Остальные кивают, о чём-то лопочут и возвращаются к еде. Кастрюля уже убрана. Официантки приносят всё новые и новые тарелки. Половина стола завалена объедками и выпавшими из блюд кусками.
По европейским меркам едят китайцы неаккуратно. Это еще мягко сказано – неаккуратно. Почти все поголовно чавкают, сплёвывают кости и хрящи на стол или пол. Рыгают, ковыряются в зубах, разбрасывая зубочистки. Плюются и пердят. Курят как заведённые. Объевшись, блюют без смущения.
Рафинированные лаоваи морщатся и делают вид, что не видят.
Так когда-то делал и я.

Теперь я делаю всё то же самое, что и местные. Разве что не чавкаю – просто не вижу в этом смысла. А всё остальное – не грубость и не бескультурье. Максимальная приближённость к собственному удобству, только и всего. Нет даже правила, как держать палочки – как хочешь, так и держи. Как хочешь, так и ешь. Главное – ешь. Много ешь. Шумно и весело. И делай это удобно.
Европеец держит в левой руке вилку, правой отрезает ножом от мяса кусочек, отправляет в рот и промакивает губы салфеткой. Американец поступает рациональнее – держа приборы на европейский манер, нарезает весь кусок мяса на мелкие, откладывает нож, берёт вилку поудобнее, в правую руку, и с аппетитом ест. Китаец намного практичнее их обоих – он поручает нарезку повару. А потом ест в своё удовольствие, причмокивая, порыгивая, и разбрасывая всё по столу.
    
Что за блюда у лаобаня и его компании, мне не видно. Зато я вижу, что они пьют. Классика жанра – красное вино, кажется, «Династия», по франзузской лицензии делается. Это вино они пьют вперемежку со спрайтом. Разбавляют прямо в стакане, кричат: «Ганбэй!» и выпивают. Вина немного, пара бутылок на всех. Всё же ещё не вечер. Но со спрайтом на каждого получится по стакану-другому. Без всяких заморочек, что под вино есть. Сладкая свинина, острая говядина, пресные креветки, вареная рыба и жареная утка – всё одинаково хорошо и вкусно. Фруктовый салат – яблоко, киви, банан – всё это полито майонезом. Свежие огурцы в арахисовом соусе, огурцы жареные с чесноком, огурцы черт знает с чем ещё....

Мне приносят еду.
Есть много вещей, которых трудно добиться от китайцев. В еде - чтобы не клали лёд в стакан с колой в «Макдональдсе» и чтобы принесли рис сразу, к основным блюдам в ресторане. Как бы настойчиво это не говорить, сколько бы не повторять. Лёд всё равно положат, а рис принесут в самом конце.
- Мифань! Сендзай, мифань! – говорю официантке. – Рис, сейчас! Принесите рис! Сейчас!
Кивает и пробегает мимо.
Раз на третий рис всё же приносят. Принимаюсь за еду.
Всё очень горячее, сочится и пышет. Хорошо, что в зале вовсю работает кондиционер. Но еда обжигает, поэтому заказываю еще пару «Сантори» на запивку.
Пока уплетаю действительно вкусное «тхебань нюжоу», вспоминаю один случай.

Был у нас ужин-знакомство. В начале каждого учебного года такой организуют для преподавателей-иностранцев.
Шикарный ресторан. Зал оформлен в китайском понимании слова «роскошь» - красная парча, золотые шнуры и кисти, позолоченные кривые ножки тяжёлых стульев, посуда золотого цвета, пурпурные скатерти.
Беседовал с соседками по столу – новозеландкой и американкой. Молодые девчонки, только закончили колледж и приехали в Китай. Спрашивали меня, что я могу им рассказать «эбаут чайниз калчер». Лучились желанием узнать и впитать.
«Я свою-то, рашен калчер, и то плохо знаю... А уж китайскую... Жизни не хватит, чтоб узнать», - махнул рукой тогда.
«Как же так?!» - удивились. «Ведь это безумно интересно!»
Вышли повара и вынесли на огромном блюде лобстера на льду. Поставили в центре стола.
Лобстер был разрублен пополам. Но – живой. Медленно и печально шевелил усами.
«Итс элайв!» - вытаращила глаза американка. «Омайгад! Итс элайв!»
«Конечно, живой. В этом-то весь шик» - я потрогал палочкой одну из суставчатых ног бедолаги. Нога вздрогнула.
«Плиз, донт!» - закричала вдруг новозеландка и принялась в голос рыдать.
Американка схватила салфетку, склонилась под стол и стала как-то подозрительно дёргать плечами.
У организаторов вечера – китайцев – расстерянные лица. Было их жаль. Ребята ведь постарались, от души. Да и блюдо очень дорогое.
- Вэлкам ту Чайна!» - сказал проблевавшейся американке. «Вэлком в настоящую жизнь...»

Хотя что я могу знать о настоящей жизни… Бывшая жена была права, ещё тогда, на Каширке. Я не знаю жизни, не знаю людей. Не знаю себя. Просто плыву по реке событий, отравляя всё вокруг алкогольным выхлопом. Были периоды, когда я пробовал что-то писать. Занимался спортом. Увлекался кино. А теперь я перестал даже читать.
Иногда я пытаюсь трепыхаться, делаю какие-то кажущиеся мне осмысленными поступки, но это лишь осложняет мой дрейф, закручивает в созданных самим же собой водоворотах. Порой пытаюсь понять – что я делаю не так. Почему со мной не уживаются любимые мной люди. Почему я не уживаюсь в любимых мной городах. Взять ту же Инну – ведь трижды пытался склеить разбитое, начать заново. В разных городах и в разное время. Непонятно на что надеясь – на магическое «бог троицу любит» или на смену среды. Но бога нет, это я знаю точно, а среда – её легко изменить. Надо лишь выпить ещё.
Танцуй, танцуй, не останавливайся.
Дэнс, дэнс, дэнс.
Дринк, дринк, дринк.

Эка поволокло… Надо действительно выпить немного, совсем немного.
Подзываю официантку и тычу пальцем в пустой флакончин из-под «байдзю»:
- Ещё один.
Принесённую водку я вновь выливаю в стакан и уже без всяких «ганбеев!» выпиваю. Даже запивка не требуется – так хорошо идёт в этот раз. Может, на меня опять пялится весь ресторан – а народу заметно прибавилось, почти все столы заняты, но я лишь разглядываю свой стол. Серые крошки пепла на скатерти, пара капель тёмного соуса и скомканные салфетки. Закусываю курицей и арахисом, отгребая к краю тарелки крохотные красные колпачки перца – точно так же в армии черенком ложки вытаскивал из каши крысиное дерьмо. Сдаётся, что и меня всё время кто-то отодвигает ad marginem, на задворки, и я не знаю, что с этим поделать. Я ищу свой град Китеж, место, где смогу нормально жить – поняв, что вавилоны, свои или чужие, не про мою честь. Как шарик на резинке, бестолково мечусь туда-сюда, ударяясь и отскакивая, отбивая себе бока. Слева болит сердце, справа – печень. По утрам болит голова. Осталось подцепить какую-нибудь заразу у девок в массажном салоне, и можно размашисто креститься у доктора, показывая свои больные места.

Я изумлённо оглядываюсь на гомонящий зал. Лезу в золотистую пачку за сигаретой.
Вы только полюбуйтесь на меня.
Со стороны, наверное, я здорово походил на замеревшего в анабиозе варана. Этакое бревно непонятного цвета с невыразительными глазками-буркалами, скрытыми под серой плёнкой. Не сразу разобрать - чучело или настоящий. Хотя со мной-то как раз проблем нет – настоящее чучело. И совершенно очевидно, что живое. Потому что только живое чучело может так хотеть ссать.
Вылезаю из-за стола, с ловкостью далеко не вараньей, а скорее, жабьей. Жабы, кстати, или лягушки, я не очень разбираюсь, сидят совсем недалеко от меня в специальном аквариуме, рядом с рыбами и креветками. Проходя мимо них, я вдруг узнаю в одном из земноводных мистера Ву. То же надменное выражение морды и тёмный, непонятный для меня взгляд.
- Зажарьте мне. Вот этого, - тычу пальцем в стекло аквариума.
Стоящая неподалёку официантка подходит.
Повторяю ей, и прошу не ошибиться. Именно вот этого, толстого, и назовите его мистером Ву, прежде чем пожарить.
Конец моей тирады официантка явно не понимает, но мистера Ву извлекают за заднюю ногу из аквариума – мелькают его светлые ляжки - и уносят на кухню. Он пытается извернуться и злобно посмотреть на меня. Я отправляюсь на поиски туалета.

Туалет оказывается на втором этаже.
В мужском две кабинки для «большого дела» и три писсуара.
Одна кабинка пуста – я вижу типичное продолговатое «очко» с несмытой кучкой чьих-то трудов. Во второй – дверь нараспашку – сидит на корточках парень в чёрной футболке и увлечённо тычет в клавиши мобильника.
- Хелло! – взглянув на меня, приветливо говорит парень и возвращается к своему занятию.
- Не отвлекайся, - бурчу ему по-русски.
Это уже мой второй контакт за сегодня с присевшими по нужде людьми.
Отливаю в писсуар.
Выхожу.

Между дверьми мужского и женского туалетов раковина и зеркало над ней.
Перед зеркалом стоит мадам в бриджах и летней курточке. Симпатичная, лет тридцати, с модной до сих пор в Китае причёской «бабетта». Мадам склонилась к зеркалу и выдавливает на носу прыщ.
Терпеливо жду, покачиваясь. Раковина-то одна на всех.
Но мадам слишком занята. Переходит к области лба, придирчиво рассматривая кожу.
- Вы весьма привлекательны! – делаю ей комплимент, по-китайски.
Она поворачивает голову. Презрительно оглядывает меня. Цокая каблуками, уходит. Спускается по лестнице. Оглядывается.

Мою руки и замечаю, что ширинка моя распахнута. Из прорехи грустно выглядывает рисунок на трусах. Блеклое море и чёрные пальмы.. Трусы эти мне купила Инна ещё два года назад, на Хайнане.
Вытерев руки о футболку, застёгиваю ширинку и осторожно спускаюсь по лестнице. Перекрытия низкие. Об этом предупреждает табличка. «Сяо синь». Есть и английский перевод. Если с первым всё ясно – «Осторожно», то второе – местная экзотика. «Чинглиш» - китайский английский. Умельцев и специалистов хоть отбавляй. Одни делают русское меню в моей «Нокле», другие пишут по-английски в ресторане.
В метро, кстати, написано правильно – «Mind your head».
А тут «Don’t bump!»
Хотя и так ведь тоже можно. Как это перевести?
Почему-то кроме «Не ёбнись!» ничего в голову не приходит.
А вот китайская письменность и впрямь поэтична. Помните ту нашу тётку, с «дёшево» и «вкусно» на титьках? Ведь она была права. Взять хотя бы слово «осторожно». Два иероглифа. «Сяо» - значит «маленький», похож на полураскрытый зонтик, и «синь» - «сердце», чем-то смахивает на монтировку и три капли крови вокруг неё. Может, особой поэтики в моём описании иероглифов нет, но вдумайтесь в смысл – «маленькое сердце».
Лас – а мы общаемся с ним по-английски, объяснил это так – «don’t be so brave, have a small heart».
Умерь свой пыл.
Имей маленькое сердце
Мое сердце большое.
Когда я напиваюсь, оно почти не болит. До самого утра.

Tweet