– Ну, здравствуйте, сутулые мои, – доктор Веселовский оглядел группу. – Сегодня у нас новенький. Представьтесь, пожалуйста.
    Со стула нерешительно поднялся нервный молодой человек с красными глазами.
  – Здравствуйте. Меня зовут Гаврила Носик, и я… графоман, – раздались жидкие аплодисменты.
  – Расскажите нам свою историю, – доктор жестом пригласил Носика в центр комнаты.
  – Недавно я написал роман «Трудовой резерв», в котором молодой, но амбициозный молдавский штукатур приезжает покорять столицу. Отправил на Литпром. Все хвалили, а какой-то чурка  обозвал меня плагиатором. Обидно, ведь это еще хуже, чем гомосеком. К тому же он что-то говорил про свой мусульманский, простите, член и соотношал его с моей ротовой полостью. Но я все же написал продолжение, в котором штукатур познает все ужасы богемной жизни, пробует наркотики и Ксюшу Собчак…  Снова меня ругали плагиатором и личным биографом Тимати. Но остановиться я уже не могу,  – Носик поник, опустился на место и завял, словно осознал всю гнусность своей натуры. 

    – Что ж, Гавриил, сбоянили так сбоянили, ничего страшного. Мы здесь собираемся, чтобы помочь вам хотя бы прислушиваться к критике, поменьше писать, побольше думать. А со временем и вовсе отказаться от писательства, – тут Веселовский усмехнулся: такого в его практике не случалось.
  – Так, невнятно глубокомысленные мои, все на этой неделе понижали самооценочку? На удавком засылали? В комментариях лягались? Молодцы! Давайте посмотрим, что у нас сегодня. Ага, трудолюбивая Анюта Безверхая. Так…Уже лучше, на этой неделе всего шестьсот страниц восьмым кеглем. О чём?
  – Как всегда – о любви, – зарделась страшненькая, вся какая-то сучковатая Безверхая.
  – Читаем: «Волосы Джулии развивались под соломенным канапе. Тучные облака предвещали грозную погоду, а это означало, что сегодня Альберт не пригласит её прокатиться в роскошной коляске с поднятым задом. И она подёрнула свой единственный глаз вуалью печали». Гм… А называется всё это «Колючая ветка любви». Почему не «Путь одноглазой»? Анюточка, вы меня разочаровываете. Такими темпами с благодатной нивы пиздостраданий вы рискуете скатиться в безграмотную поебень. А это уже медикаментозное лечение.  Я давно хотел сказать, что в вашем случае, графомания – это половая девиация. Говоря попросту, вместо того, чтобы писать, найдите себе некапризного мужчину с хуем. Он вас вылечит и высушит.
  Анна обреченно вздохнула, и украдкой взглянула на Носика.

  – Ну, пойдем дальше, борзописцы мои. Кто у нас тут? А…Петр Михалыч – крупный специалист по сутяжной графомании. Половина пенсии, насколько мне известно, у вас уходит на конверты. Вы – автор многочисленных писем президенту с наболевшими вопросами:  «Когда зацветёт багульник?», «Почему меня не кусают комары?» и «Куда смотрит милиция?». Кого же вы изводили на этой неделе, милейший?
  – Как обычно – пять ходатайств в конституционный суд, два – в верховный, четыре жалобы в прокуратуру и двенадцать – в ЖЭК, – скороговоркой выпалил маленький, сушеный старичок.
  – Удивительно, такой плодовитый и не калека! Какое лихо занесло вас суд, позвольте поинтересоваться?
  – Я хочу внести изменения в конституцию. Я считаю, что каждый человек имеет право на пруд. 
  – А жена не пробовала отбирать у вас пенсию?
  – Пробовала. Я начинал воровать и побираться, – было видно, что Михалыч даже гордится этим фактом.
  – Ну что ж, могу сказать, вы когда-нибудь допи…допишетесь, я даже советовать ничего не буду, всё равно без толку. Тут помогут только сильнодействующие препараты.

  – Кто следующий, бракодельные мои? Мизантроп Порфирий Кислый? Похвастайтесь нам, что вы там наваляли.
  – Эссе «Идиосинкразия на селёдочные кишки и человечество», –  привстал угрюмый мужчина лет тридцати, в застиранной клетчатой рубахе, заправленной в спортивные штаны, натянутые на круглый, как глобус, живот. 
  – Угу…- доктор бегло просмотрел несколько листков. – Вы уж не обижайтесь, Порфирий, но ваши литературные выделения – это сплошное мухоедство и тухлая заумь, лишенные всяких предметных опор. Вы продуцируете самого себя в цепи бесконечных версификаций, втягивая в бумагомарательство всех тех, кому не дано.
  – Чё?
  – Я говорю, хватит хуйню писать, это заразно!
  – А…

  – Кто еще не сдержался и кропал помалу, строчкогоны мои? М? – снова Веселовский обратился к аудиторию. – О-о-о! Эпигон журналистки, маэстро Рафаэль Услышкин.
  – Я  Уссышкин.
  – Извините. Что у вас сегодня? Всего четыре статейки? Ну-ка, поглядим. «В московском метро найдены гигантские анальные хомячки», «Филипп Киркоров в детстве избивал свою безногую морскую свинку», «Леди Гага подтирается только живыми шиншиллами», «Застрявший в лифте пенсионер неделю питался катышками со свитера». Прекрасно! Куда всё это? В «Аргументы и факты»?
  – Ну, это так – халтура, надо же как-то жить, – пожал плечами журналист. 
  – Не оправдывайтесь деньгами, за вашей якобы «халтурой» скрывается бездарность. Вы всё ещё собираетесь написать большую книгу? Я вас расстрою – это вам вряд ли удастся. А если, не дай бог, такое случится, издавать вы её будете за очень собственные деньги. 
  Рафик недовольно поморщился. 

  – Давайте продолжим, непризнанные мои. Что нам поведает юное дарование по имени Андрей Безымянный?
К столу Веселовского подошел скромный и прыщавый упырёк.
  – Вот, – протянул он несколько листков, – такая себе вещица, знаете ли…
  – Ага…Читаем: «Он присел на скамейку рядом с хорошо одетой, миловидной девушкой. Она смотрела на озеро, на проплывающих мимо уток, на пожелтевшие ивовые листья, зябко дрожащие в воде, и чуть заметно улыбалась своим мыслям. «Вы знаете, я – пророк. И сегодня видел сон, в котором вам оторвало голову», – приветливо сказал он ей. «Что?» – испуганно отшатнулась она. «Успокойтесь. Не уходите, прошу вас. Я…я это придумал только что. Просто настроение препоганое, захотелось с кем-то поговорить», – сказал он в спину быстро удаляющейся девушки. И снова остался один в этой сырой осени, с её дождями печали и туманами людского безразличия».
  – Таак…Что-то автобиографичное, как я понимаю? Неужели вы думаете, романтичный мой, что ваши жидкие сопли, размазанные на десяток страниц, кому-нибудь интересны? Хватит брызгать любовью к собственным переживаниям. Это всё уже было, и сотни таких же юношей писали подобную хуету. Вы такой же, как и все, но поймете это, к сожалению, слишком поздно.
  В это время дверь открылась, и вошел ещё один пациент. 

  – Ба! Неужели это сам Всеволод Недоноскин? – фальшиво обрадовался доктор.– Многократный обладатель звания «опущенец всея Руси» и премии  «тунгусский Буккер». Очень запущенный случай, осложненный мазохизмом. Как известно, символ вашего творчества – это истыканный хуями анус макаки. Подумать только, если бы ваш папа не поскупился на парочку хромосом, вы бы действительно были макакой! О чем мы вам и говорили на прошлой встрече и уговаривали больше не писать. Вы же, примат недоделанный, закидали наши собрания калом в одном из своих как бы произведений. Некрасиво – вам помочь хотят, а вы развонялись, как феминистка после изнасилования.
  – Вы все убогие, ничтожные и пошлые людишки. Я вас выведу на чистую воду, – заявил Сева, резко вскакивая. Собравшиеся неодобрительно загудели.
  – А давайте дадим Всеволоду по сусалам? Ударим ногой по отвисшему пафосу и апломбу! – предложил журналист.
  Повисла непродолжительная пауза. И вдруг:
  – Хря! –  Порфирий подкрался сзади  и с размаху уебал табуреткой Севу по плешивому темечку. Последний тут же бессмысленной буратиной грохнулся на пол.
  – Порфирий, фу какой вы грубый и… сильный! Теперь у него кровь, – заволновалась Безверхая.
  – Это – не кровь, это – желчь. Пусть вытекает.
  – А пока Всеволод симулирует обморок и кровотечение, в целях профилактики посмотрим фрагмент из фильма «Казино», в котором шулеру ломают пальцы молотком,  – и доктор включил телевизор. –  Представляем себя на месте шулера, а в роли молотобойца - благодарного читателя, обчитавшегося плодами вашего литературного ануреза. Пальцы корёжат так, что теперь придется учиться писать и дрочить ногой.
  – Как же я вас всех ненавижу, сборище посредственностей, – Сева прервал просмотр лечебного кино, поднялся и, держась за разбитую голову, направился к двери. – Когда следующая встреча? – остановился он на пороге. –  Как обычно, в четверг? Я приду…
  – Приходите, Сявочка, – пискнула Безверхая, и доктор объявил об окончании занятия: 
  – Ну, что ж, мои маленькие оппозиционеры синтаксиса и здравого смысла, когда болезнь неизлечима, остаётся только одно – клизмить. Будем избавляться от говна в туалете, а не на бумаге. Пойдёмте, друзья мои, пойдемте…

Tweet