Коли вырос ты, сердешный, агрессивным дураком,
чистить мир берясь поспешно – начинай с себя, конечно,
и не спрашивай: по ком…

Кто-то из поклонников Старины Хэма

История имела место в командировке. Не спрашивай, куда ездил, ответа не будет: замечательно добрые люди, с которыми я там общался, вовсе не заслуживают худой славы. Да и произойти подобный разговор мог, полагаю, в любой точке нашей Необъятной. И не только нашей.
Но сначала – немного об антураже, пейзаже и расстановке фигур.
От меня ждали хорошую, позитивную статью о регионе и его руководстве. Как они тут с кризисом успешно борются, как за простой рабочий люд душой болеют, и прррррр… А руководству, естественно, требовалось, чтобы корреспондент хорошо отдохнул в его регионе, уехал довольным. Обычный сюжет, да и программа этого «хорошо-довольно» практически везде унифицирована: достопримечательности показать, вкусно накормить, крепко напоить, сауна, девки. Обычно же, под сопровождение гостей выделяется т.н. рабочая группа – автомобиль и группа ответственных от администрации.
Но если первые четыре пункта программы я одобряю, то пятый – нет. И не только потому, что женат и обожаю свою жену. Еще будучи холостым, я велся на такие замуты, но и тогда не понял прелести общения с покупными девками. Этот секс представляется мне актом, в принципе лишенным какой-либо сексуальности. Баба делает тяжелую нелюбимую работу, мысленно клянет и поторапливает клиента, и практически не дает себе труда скрывать эти свои мысли… пожалуй, даже дрочка vulgaris как-то увлекательнее, что ли, и больше оставляет простора для фантазии… Имхо, конечно.
И ладно еще, если едешь с пресс-пулом: групповуха тем и хороша, что можно где-то сачкануть. Одинокий же мужик, отказывающийся от халявной шлюхи, нередко вызывает вполне булгаковские сомнения. Если не хуже.
В этот же раз я – как раз таки один, а везут меня, и именно в сауну – трое сопровождающих. Потому ли, что москвич, что само по себе скверно; и потому, что я развлекаюсь, а они работают; еще и потому, что похабность такого развлечения очевидна для всех присутствующих; наконец, потому, что вечер уже, поздно, и всех дома ждут дела, семьи-дети, а вместо детей приходится ублажать этот (не пойми за какие грехи на их головы свалившийся) кусок пафосного говна (меня) – все трое испытывают к гостю чувства, далекие от теплых. Однако же, держатся – каждый по-своему.
Представительница администрации области – милейшая дама поздне-бальзаковских лет. Интеллигентна, хорошо начитана, очень хорошо одета. По всему видно – жалование получает солидное, и местом своим дорожит. Потому – толерантна на все сто, шутит и смеется, ни одной фальшивой ноты. Глаза ее немножко выдают. Но куда ж деваться, глаза – зеркало души, а в душе ее – копоть от собственного соучастия в грязном деле. За деньги.
Замруководителя службы по связям с общественностью – мужчина помоложе и попроще. Честно движется из грязи в князи, да вот незадача – притомился в дороге. Ну и харчи его – средненькие. У него – проскальзывает раздражение (да когда ж ты нажрешься наконец, и уже съебнешь отселя?!). Впрочем, негатив компенсируется сугубо мужской солидарностью и светлой мыслью о том, что когда-нибудь и ему по штату будут полагаться бесплатные бабы (он-то, как раз, ничего худого в шлюхах не видит, даже наоборот, и глазки масляные). А поскольку я – очередная ступенька к лучезарному тому дню, со мной замрук по связям ворчливо-дружелюбен, без заискивания.
Наконец, шофер. Из тех еще, рабоче-крестьянских, типовой коммунист б/у, пожилой. Оклад – сами понимаете, да и машина не та: налево не сгоняешь. Поэтому ненавидит заезжего барина всей кровью пролетарского своего сердца, до стенокардии и скрежета зубовного. Смотрит волком, дай ему волю – размазал бы гниду (меня). Но – молчит, сдерживается до поры. Безработица в регионе – каждый пятый, а баранку крутить и дурак умеет.
Мы едем. Едем, едем в далекие края (роскошный пансионат на территории областного заказника, гостям покруче меня тут и мишку бурого под выстрел выгонят, ничего особенного). Хорошие соседи, толерантные друзья… Вот и огонечки замелькали справа, чуть в глубине, за деревцами. Мотель?
- Ага, - оживляется по связям с общественностью. – Ща заскочим в одно местечко тут. Банщицу захватим. Хорошую (облизнулся малька, не сдержался). Чтоб уж попарила, так попарила…
Ну вот. А я уж думал было, что одной сауной дело и ограничится. Жаль. Так хорошо ехали, со вкусным ветерком, пейзажи опять же красивые… А сейчас в салон втиснется «банщица», от окошка меня ототрет, прижмется горячим трудовым бедром, и огромной (уж это непременно, это – повсеместно, здоровое вымя – эталон, хуй знает с какого гвоздя) грудью… Всем в машине сделается очень неловко. Все будут чувствовать себя полными мудаками, и главным мудаком буду, несомненно, я… Нахуй, нахуй.
- Это совершенно лишнее, - говорю негромко. – Едем прямо, куда ехали.
- Чо…, - спотыкается по связям, - …это ты вдруг, товарищ корреспондент?
Поворачивается ко мне. В полусумраке дорогого автомобиля лицо его – недоумевающее чуть, но тут же и готовое расплыться в улыбке в ответ на хорошую шутку. А вот и некоторое озарение нисходит на него…
- Да ты не подумай чего…
Я молчу. Теперь и представительница оборачивается ко мне с переднего сиденья. А я молчу. Что мне им – что жену люблю, а от шлюх меня тошнит? Что я и так все хорошо напишу, потому как мне уже уплочено? Ты ври, да не завирайся, товарищ дорогой, знаем мы вас ублюдков, журналистов из Москвы. Еще ни один не отказывался, чего там, и жены ваши – такие же, шлюхи, разве только побогаче нашенских. А скажи ты лучше честно – не понравилось тебе у нас, не угодили, а вернее всего – сунул тебе на лапу кто-то еще, и теперь ты думаешь про нас гадости всякие писать, промахи наши подсчитываешь да матерьялец, сука, собираешь…
Не поверят ни в жисть! Еще всю ночь потом перезваниваться будут, гадать: как бы им эту суку подмазать, какой, может, подарок ценный гаду впихнуть, чтоб не слишком дорогой гостюшка хозяевам на голову нагадил…
Стена между нами – железобетонная. И вроде б никто специально ту стену не строил, и никто в ней не виноват, а если разобраться – все мы виноваты, и я не меньше других. Уклад тысячелетний, всеобщий, подлый, сучий…
Не обойти стену. Остается – напролом, с шутками да, блять, прибаутками.
- Видите ли, я – гей… - говорю еще тише.
- Вы… хто?
- Гей, - погромче, отчетливо. – Гомосексуалист. Пассивный гомосексуалист. Мне не нужна банщица.
…ииииииижжжжжж-помм! Это шоферюга вдарил по тормозам – да так, что АБС вынуждена была вмешаться. Плавно останавливаемся. Теперь уже три пары глаз смотрят на меня. Три лица – и они, наконец, совсем одинаковые.
Пауза – чугунная. Нет – плутониевая! Медленно щелкают сверхтяжелые атомы времени на чьем-то окаменевшем от гнева запястье.
Первой спохватывается представительница. Она здесь старшая, жалованье богатое ей не за начитанность платят: так ей же и латать пробоину. В одной лодочке мы все плывем, да каждый по-своему…
- Ну-у-у… (по кусочку плутония на веревочках – к уголкам рта, перекинуть за уши, и губы сами раздвигаются в улыбку, хочешь ты или не хочешь) …ТАКОГО мы вам тут так сразу, пожалуй, и не найдем…
- Да уж, - подхватывает в очередь и по связям с общественностью, по ранжиру и окладу он второй, все верно, - чего бы доброго, а активных ГОМИКОВ (сорвался малька) по вызову у нас в штате нет пока…
- Да как НЕТ, когда ЕСТЬ!!! – шоферюга рычит-хрипит, не выдержал. – Да ведь МЫ же С ВАМИ с пид-дареспондентом с ентим, цельный день в машине в одной, да будьте так любезны, только не в обнимку что – так МЫ С ВАМИ выходим – кто? Самые эти пидарасы и есть, хучь в жопу ити, мать… - и сплевывает сочно, густо, не глядя и не жалея казенной обивки.
Сильна мать советская правда! Заметим, впрочем – за то и душой чиста.
Неловкость снова. Но уже – полегче, не так, как прошлая: по удельному весу на олово тянет, где-то. Отвели душу, выплеснули накипевшее, правду-матку рубанули, отдышались – ладно. Работаем дальше, а хуле.
- Так, Дмитрич, - подмигивает шоферюге по связям с общественностью (работает). – Так и прав ты выходишь, мы и сами получаемся, как вот товарищ корреспондент – пассивные… С нас – прибытку нету, мы товарищу корреспонденту не годимся, ему другого надо, активного!
Хохочем. Все четверо. Хорошая шутка, честная самоирония – известное дело, людей сплачивает. Хоть бы и таким, кривобоким, образом. Даже и разговор у нас в машине завязался, а до того день все больше молчали.
Напряжение – исчезло, и злоба испарилась куда-то. Чего нам, пидарасам, делить? Все работаем, каждый на своего хозяина, дело житейское.
Ну, конечно, не совсем уж так. Хоть и все мы четверо – шутейные пидарасы, а товарищ корреспондент, вроде как, и натуральный вдобавок. И снова они трое – все разные со мной, но и общее появилось. Этакое снисходительное, сострадательное презреньице в глазах, в словах. Как ко псу хромоногому, лишайному – погладить его западло как бы, а все ж пока брешет – нехай двор сторожит, ничего.
Мир не рухнул. Мировоззрение твердочугунное, тяжкокаменное не только выстояло, а и лишний камень в фундамент приобрело. Правда, всё правда: все журналисты – пидарасы. И москвичи все – тоже.
И хохлы – пидарасы, до одного. Братья гей-славяне.
И грызуны – пидарасы конченные. И хачики с урюками.
Вообще – все чурки, четыре миллиарда душ с половинкою.
Да ладно бы только чурки. Вона, гляди за океан, американцы – пидарас на пидарасе сидит, пидарасом погоняет!
Крутится, вертится шар голубой – планета Земля.
И только мы – посреди этого потопа, промеж Содома с Гоморрой – пронесли в сохранности жопу свою! В духовности, в православии, в державности, но главное – в целости. Мы – не чета всем прочим, которые пидарасы.
А добро б задуматься – да откуда их столько, пассивных, взялось? Кто бы их всех ёб? Где же толпы активных? А ты риторических вопросов не задавай, голову себе не забивай – знай прищуривайся зорче, высматривай врага.
Да как вышло, что все «они» - опидарасились поголовно, и только мы одни – сохранились вдруг? Какой бог нас миловал, за что? Уж не ошибка ли?
Да ты сам-то – кем служишь? Где? Должность какая? А оклад?
Пустое все. Не отвлекаемся, работаем дальше. Шеф по головке не погладит.
Шеф погладит по………………………

                                                        * * *
Шутка шутке lupus est. Ну, авось чести моей не убудет.
Ведь нету же сил, как тоскливо порой бывает в дороге!
Особенно – в той дороге, которая никуда не ведет.

Tweet