Первые две части куда-то проебались, т.к. у Замульды свая папка мала-мала нет.


Искрящийся наст ломко похрустывал под неспешными лыжами старого оленевода, а танцующий под свистящий напев Баргузина хоровод белёсой мошки снежинок легким гагачьим пухом оседал на его вислых усах и кургузой бородёнке. Латаная кацавейка, перехлёстнутая дедовским ещё башлыком, не давала ледяным уколам студить ревматическую спину, а рано облысевшее в заботах по своему беспокойному хозяйству темя, грел большой олений треух, надвинутый по самые кустистые брови, из-под которых живыми угольками, напрочь лишёнными столь узнаваемой у городских стариков пенсионной белёсости, блестели, привыкшие щуриться встречному ветру, глаза.
Смеркалось. Бледный диск луны уже висел низко в сером небе, напротив тускло-кирпичного заходящего солнца, что не было такой уж редкостью в этих широтах.
Стойбище встретило Замульды кострами и тревожной суетой, которая бывает только в двух случаях: когда в стойбище завезли водку, или когда в назначенное время её таки не завезли. Водки на этот раз, по поводу вручения стойбищу переходящего пасхального семихвостого бунчука, завезли много.
У яранги переминался с ноги на ногу геодезист Василий, зябко похлопывая себя по прорехам лоснящейся шёлковым отливом нестиранности майки, которая наряду с сатиновыми семейниками до колен и с унтами на босу ногу составляла весь его нехитрый гардероб.
- Ну, что, господа урюки и прочая нерусская сволочь? Предлагаю от прений переходить к банкету.
- Однако, мала-мала, ждать нада. – затараторила, шамкая цингозубым ртом, Арюна, дочь шамана Сэсэгхэна (на людях – батюшки Сергия) – Пизда ночь ебаль, днёма тиха-тиха сиди!
    Сам же батюшка, по исамбетовски растопырясь в нерповом подряснике, колотил кадилом в бубен, читая псалтырь-реп  на мотив известной песенки в исполнении Кола Бельды. Наконец он замер и блеющим голосом возвестил:
    - Великие духи Сенгри посалали нам  сегодня не только водку, но и дазэ больсый ладостя. Палаездом из Даляня в Улюпинска нас посетитя песателя, однако. Такая больсый саман наса якутских песен, извесная фелолага…- он замялся и, тщательно, по-слогам прочитав мятую бумажку, продолжил: - Дей-мос Че-куш-кин. Парасу любиця и заловацця.
    Застенчиво, бочком вышел из-за шаманова чума двухметровый верзила  с лицом обиженного ребёнка. В правой руке он нёс два ведра написанных им за последнюю неделю сочинений,  левой нервно мял жестянку из-под китайского пива.  Повертев непропорциональной для своего могучего сложения лемурьей головкой, он зашептал на ухо Василию:
    - Я, вообще-то, идиот с рождения, если чё. У меня в предисловии так и написано. По нерусски, правда, чтобы поклонники не могли прочесть и расстроиться. Но это информация на крайний случай, если тут не мужики окажутся, а злые, бесталанные алкоголики. Но тут, вроде, моя аудитория.
    Хрюкающая, чавкающая, ковыряющаяся в носах толпа аборигенов уже расселась вокруг костра, ожидая встречи с любимым автором, который порывшись в одном из принесённых с собой вёдер, уныло загундосил:
    - Мы с вами – одна семья, родные мои почитатели. Я не из тех людей, кто привык оценивать себя сам. Пусть же ваше объективное и непредвзятое восхищение докажет в очередной раз всё убожество тех, кто не желает быть не только почитателем моего бессмертного таланта, но даже и просто читателем. Итак, сегодня я ознакомлю вас с очередным моим шедевром под названием «Яловка». Знаю, с каким нетерпением вы все ждали выхода этого долгожданного бестселлера. Так внимайте же.
    Содержание опуса было привычно занудным и бессодержательным. Автор неутомимо живописал своё похмельное пробуждение, отправление естественных надобностей, подробности процесса рыгания и пускания газов, прогулки по  городу без особенностей, встречи с людьми без лиц и беседы ни о чём. Причём проделывалось это с тщательностью хронометра и заунывностью диктора РБК.
    К третьей минуте декламации старый Замульды задремал. Ему снились мохнатые олени с влажными глазами, то превращающимися в дрожащие сквозь пар их тёплого дыхания звёзды, то вдруг оказывающимися  вывернутыми зеркалами другого мира, непонятного и расплывчато теряющегося в непрерывных метаморфозах сменяющихся причудливых образов…
    - Эй, ты, старый мудак в телогрейке! – раздался гневный окрик заезжей знаменитости. – Я гляжу только тебе неинтересно моё захватывающее повествование?
    -  Нет, – ответил разбуженный, - не интересно.
    -  Да кто ты такой, нелюдь, тупое животное, чтоб судить о моей гениальности? Вы же, пастухи,  однозначные ебанаты, только у одних ремиссии бывают, а другие так и не очухиваются. Ты думаешь, что я не смог бы оленей пасти? Да я в юности пас, и даже книжку издал про это, только мне потом стыдно стало. А вот ты попробуй напиши так, как я, чтобы все эти люди зачитывались. Что, сможешь ли ты так?!
    - Нет, - спокойно сказал старик, - ТАК не смогу.
    Он поправил свой треух и, устало опустив плечи, побрёл прочь от костра, где закатив побелевшие глаза и воздев к небу руки, стойбище, на время забыв о завезённой водке, молилось новому идолу.

Tweet