Идем дальше.
Перестрелка потихоньку смолкает. Умственно отсталая Майя с любопытством выглядывает из-за дверки.
«Так и есть: четыре мертвых фрица валялись у окон. Пятый – офицер – посередине комнаты. Шагнула из-за двери. Присела на стоящий в центре комнаты стул, стараясь не смотреть на лежащего рядом офицера».

А вот тут хочется авторшу похвалить, наконец! Тут как раз все верно. Тот, кто во время боя так и сидит посередь комнаты на стуле и жалобно им, стулом, скрипит, может запросто схлопотать пулю. Дело нехитрое. Вот немец свою уже получил. Он и до этого хотел покончить с собой – когда подходил к окну, но не подфартило тогда. Зато идея со стулом сработала. А вот и героиня присела на заветный стульчик – свято место пусто не бывает. Но нет, мы же знаем, ее не должны сейчас убить – еще не реализована задумка «медсестра помогает подстреленному врагу».
В комнате добычи для нее нет – все мертвые, некому помогать. Но не может такого быть, чтобы не завалялся нигде фриц-подранок. Не может и все.
И, конечно, остается загадкой, чего это вдруг Майя от лежащего рядом офицера нос воротит, старается не смотреть. На лестнице-то, озорница, всех немцев перенюхала да перещупала. А этот, значит, не приглянулся... Впрочем, может, излишний вес офицера тому причина, понимаю.

Хорошо, что немцы не кончились – опять где-то рядом голоса и стрельба. Майя «порхнула в соседнюю комнату».
Порхнула она. Блистательна, полувоздушна, смычку волшебному послушна... она, одной ногой касаясь пола, другою медленно кружит... и вдруг прыжок, и вдруг летит... летит, как пух от уст Эола... то стан совьет, то разовьет... и быстрой ножкой ножку бьет... В кирзачах на пять размеров больше и с винтовкой, прижатой к груди.

Порхнув, Майя спряталась под столом, «замерла под длинной, почти в пол, скатертью... В квартиру вбежали еще люди».
Прямо нехорошая квартира, и все тут. Тянет сюда фашистов. Как говорил мой взводный: «Мухами, штоле-бля, намазано?»

«Несколько человек уже в комнате. Из-под бахромы скатерти она разглядела три пары ног. Жахнули выстрелы: несколько винтовок и пистолетов, стреляют почти в упор».
В кого? В кого, блядь, они стреляют в упор?!
«Кто-то со стуком валится на пол».
А-а, в друг друга стреляют в упор! Ну это понятно – фашисты же. Им что свой, что не свой - лишь бы кого-нибудь убить.
В общем, снова стрельба вовсю
.
«Столешница вздрогнула, словно гвоздь забили, – пуля. Какая странная мысль: я никогда не красила губы маминой красной помадой. Столько раз хотела попробовать – и не красила… Столешница вздрогнула еще раз – вторая пуля».
Тут психологизьм, понимаю. Розовой красила. Сиреневой, бывалоча, мазюкалась. Красную не смела трогать. Ведь она ж со знаменем цвета одного!
О чем только не подумаешь, вспомнив, как батя с одного маху гвозди в доски засаживал...

«Вдруг – Oh, Schande! – чье-то грузное тело валится к подножью стола с коротким вскриком. Его лицо оказывается совсем рядом, толстые, до синевы отбритые щеки колышутся студнем».
Это уже второй жиробас в подразделении! Первый, 90 кэгэ который, на стуле убился, теперь вот отбритый студень гикнулся еще. Понятно становится, почему они ее тогда, когда она в окне в раскоряку стояла, не пристрелили. Бодипозитивные разгильдяи вместо наблюдения за домом - бритьем занимались, отбривали себе синеватые студни щёк...

«Двое продолжают отстреливаться. У одного кончаются патроны, он швыряет пистолет в сторону».
Каким образом Майя видит швырнутый в сторону пистолет, если она лежит под столом с низкоопущенной скатертью и видит лишь три пары ног? Под плинтус в упор стрелял фашист, что ли? На тараканов охотился?

«Немец падает на колени у трупа, вырывает из податливых рук мертвеца .вальтер».
Ага, так и запишем – целиковый мертвец держит оружие вяло, а вот разделенный взрывом на части приобретает цепкую обезьянью хваткость.
Да, еще заведем отдельную графу, назовем ее: «Немцы – мудаки. Доказательства». Сюда запишем следующее: «Предпочитают палить из окна куда-то вдаль из пистолетов».

Немец, хоть и мудак, но Майю под столом замечает, глаза его становятся тигриными и он пытается Майю пристрелить, но – осечка! Передергивает затвор... И тут его сражает меткая советская пуля, залетевшая в окно. Немец, до этого стоявший на коленях, «падает лицом вперед. В падении успевает перевернуться и приземляется на спину, делает еще несколько выстрелов»
Артист больших и малых академических театров, а не немец. Ему бы в цирк советский пойти, клоуном Клёпой. А он, дурень, воевать поперся. Каких таких «еще выстрелов» он делает, если до этого лишь одна осечка была, не знаю.
Да и хрен с ним. Нас ожидают куда более интересные события.

«Майя выскакивает на балкон. Прижимается спиной к стене. Балконная дверца остается незатворенной – не успела прикрыть»
Запомним момент с дверью.
На балконе Майя занимается любимым делом – размышлениями:
«Догадается ли последний немец, что она здесь? Или ее раньше с улицы возьмут на мушку?..
Слышит, как он входит в комнату. Шагает мягко, легко – крадется, сволочь!
Майя плавно открывает затвор: патроны в обойме есть!»

То есть до этого она ползала, бегала, пряталась, обнимала винтовку, терлась о нее маленькой грудью – и даже не знала, есть ли в оружии патроны? Нормально. Я ж говорю – умственно отсталая.
Отдельное слово яхинским редакторам. Насчет обоймы. Умоляю, – да уймите вы ее! Она ж в каждом тексте, где винтовка появляется, заставляет своих героинь в эту самую «обойму» в винтовке и заглядывать... Понятно, что слово «магазин» она не может осмыслить шире значения «супермаркет», ну а вы-то на что...

Ну что, помните про балконную дверь? Вот вы, читатели, помните, а Яхина, писательница, уже ничего не помнит. Поэтому ее героиня «отрывает спину от стены и толкает дверь балкона стволом, та бесшумно распахивается»

Майя входит в комнату и видна ее «длинная тень с ружьем наперевес».

Куда она дела свою винтовку – не спрашивайте. Может, на балконе нашла ружье и оно ей больше понравилось. К ружьям у нее явная страсть. Как у немцев к пистолетам.

Кстати, последний фашист оказывается человеком явно со странностями.
«На слегка согнутых ногах он стоит боком к ней посередине зала – невысокая худая фигура в коричневом. В напряженно вытянутой руке – черный люгер.»
Пишем в графу «Немцы – мудаки. Доказательства»: «Еще один пистолетчик».
Куда целится напряженно стоящий в легкой раскоряке фашист в коричневом – остается загадкой. Но Майя решает в него стрельнуть.

«Удар пули разворачивает немца, как жестяную фигурку в тире. Люгер летит в сторону и ударяется о стену. Раненый сильно выворачивает шею, находит глазами Майю и начинает медленно оседать на дрожащих коленях»

АГА! Вот и он, вот и он, наш фашистский почтальон! Дождались! Есть раненый!
Что ж, мои скитания с посохом откладываются до лучших времен.
Займемся вместе с Майей фашистом-подранком. Выглядит он колоритно:

«Мамочка, да он же совсем ребенок!.. На Майю смотрят огромные, полные ужаса серые глаза в дрожащих ресницах, зрачки – как монетки. Лицо – белое, ноздри – еще белее... Большая пилотка с блестящим серебристым черепом сползла на затылок. Одно ухо торчит чуть больше второго. Из-под коротких шорт – длинные ноги»

Имеем: юный эсэсовец-дитя (это всё Гиммлер – понабрал в СС школоты по объявлению) в коротких шортах и в чем-то еще коричневом.

«Мальчик валится на пол, подвернув под себя лодыжки, лицом вверх. Становится совсем тихо. На груди справа – темное пятно, влажное, сочится, расползается. Сильное ранение. С таким – сразу на операционный стол…
Что же дальше?»

Нюхай его! Нюхай! Должен вкусно пахнуть! А то за «сильное» ранение сейчас наполучаешь, медицина...

Майя долго переживает, что не разглядела, что подстрелила мальчика. Но понимает, что мальчик-то плохой.
«И все-таки – неужели добить?.. Делает еще шаг к нему, не опуская винтовку».
То есть мальчик лежит на полу, а тетя идет на него, «не опуская винтовку». Куда она целится?

«Он скашивает глаза – увидел Майю. Красивые глаза, в длинных ресницах – как подведенные. Брови изогнуты.
– Du hast Mamas Haare, – шепчет.
Майя опускает оружие. Нет, не могу.»

А вот как раз теперь я бы на месте пацана сильно забеспокоился – он же на полу лежит, а тетя винтовку-то - опустила.

Майя разглядывает добычу. Помните наших советских раненых – грязных, пористых и вонючих? Которые ну просто фу-фу-фу!
А тут – совсем другое дело. Европа, понимаете ли.
«Лицо свежее, кожа нежная – наверняка еще не брился ни разу. Шея тонкая, кадык не прорисован. Волосы – как сосновая стружка. Подумалось, до чего же похожи на мои…»

В общем, Майя принимает важное решение. На пятнадцатого «совка» и прочих, которые там, на чердаке – забить. Они ж наверняка грязные и старые.
Майя решает тащить мальчика-фашиста в коричневых коротких шортах.

«Шагает он плохо: ноги не держат. Ботинки – черной блестящей кожи, с толстой подошвой (не чета ее кирзачам!)»

В каком смысле не чета? Голенища у кирзачей тусклы или подошвы тонковаты? И почему раньше всюду все грохотали по лестницам и комнатам сапогами, а мальчик-фашист оказался в ботинках? А-а, понимаю: это потому что у нас коммуняки-командиры выдали бабе с 35 размером ноги – сапожищи из кожзама. А вот заботливые дяди-фашисты своего мальчика обули в подходящие ему берцы из натуральной кожи. Еще и начистили до блеска. Ну война же - а на войне все должно блестеть. Немец чистоту любит.

Героиня тащит на себе немчонка. И – вот оно, долгожданное!
«Его кожа пахнет пороховым дымом, а еще еле слышно – кофе с молоком. Майя хорошо помнит этот запах: им всегда в школе давали по средам.»

Вот так-то, перегарный бывший пятнадцатый, на чердаке пылящийся. Сдохни там, неудачник, со своими боевыми товарищами.

«Прислонились к дверям квартиры. Мальчик стоит плохо, ноги подгибаются. Рука, которой он зажимает рану, стала густого красного цвета. Ну вот и твоя кровь у меня на сумке, пятнадцатый… Осталось полпути, пацан, держись!»

Сука, пятнадцатый – это который наш! И он все еще ждет тебя, на чердаке, вместе с другими. Их хотя бы перебинтовать надо. Ты чего, падла, творишь-то?

А немчик, почуяв, что неожиданный фарт ему выпал, оживляется и начинает бормотать:
«– Ich hatte drei Brüder. Alle im Krieg gefallen, – выдыхает он, слов почти не разобрать.
Вот болтун, горе какое! Силы береги, кому сказано!»

Брось его, последний раз тебе говорю! На чердаке несколько наших раненых, кровью истекают! Беги к ним, кому сказано!
.
«Терпи, пятнадцатый, почти пришли. Майя сажает его спиной к стене, поправляет на плече винтовку. Сейчас одолеем последний этаж – и…»

Как я обрадовался, что в дом внизу снова вошли коллеги спасаемого Майей фашиста! Никогда так фашистам не радовался, ей богу! Наша отважная героиня, аккуратно усадив подопечного, решила бежать прочь, к нашим (тут приходится уже уточнять – к красноармейцам). Майя надеется, что фашисты своего найдут и тому повезет, его спасут.
При спуске по пожарной лестнице Майя падает, потому что «очередная перекладина проламывается под ногой, еще и еще одна» - понятное дело, какой металл выдержит такую сволочь, бойцов своих на шкета-фашиста променявшую... И земля, надеюсь, носить не сможет.

Но нет, земля остается равнодушна. И по ней, по земле, Майя ползет к своим. То есть к нашим, к советским. Ну, в общем, к тем, кто против фашистов.
Запутано стало все, согласен.
А винтовку Майя утратила – та повисла на преломанной пожарной лестнице и раскачивалась, как маятник, что-то для авторши Яхиной символизируя.

Рассказ завершается так. Майя ползет на противоположную сторону улицы. Тут слышится рев самолетов, появляется какой-то капитан, который ругается на Майю – неужели она не слышала приказа, сейчас будут фашистов бомбить! Капитан, слышавший приказ, прячется за автомобилем на противоположной стороне улицы – ну чтоб получше рассмотреть, как точечными ракетно-бомбовыми ударами наши славные парни из ВКС отработают по домам напротив. Не, ну а чо? Координаты заданы, бортовые компьютеры включены, системы наведения работают.

И впрямь начинают бомбить – умными снарядами обрабатывают немецко-фашистскую сторону улицы. В труху.
Сердитый, но шустрый капитан, пользуясь случаем, покрывает своим телом Майю, как бык овцу.

«Бомбардировка заканчивается внезапно. В резко наступившей тишине отчетливо слышен гул улетающих самолетов».
Тишина – это когда нет отчетливо слышного гула, уважаемая авторша. На то она и тишина.
«Земля перестает толкать Майю. Она выползает из-под капитана, с волос сыплются камушки и мусор».
Камушки и мусор... Какая милая и трогательная деталь. Камушки...

Картина маслом, заключительная: «Майя продолжает сидеть на земле. Ей кажется, что сквозь дым и пыль по-прежнему видна та самая стена, та самая лестница, та самая перекладина, на которой качается тяжелым неустанным маятником оставленная ею винтовка»

Это последний абзац истории о санинструкторе Майе и похеренном ей задании помочь бойцам Красной армии.

Не знаю, зачем госпожа Яхина постоянно лезет в темы, в которых ни бельмеса не смыслит. Не знаю, зачем ее кураторам нужно пропихивать вот такое в литературу. Поверьте, мы еще увидим это в сборнике малой прозы нашей лауреатши.
Но хуже всего – огромен риск, что ей закажут «большой роман» на подобную тему. Ну вы понимаете – мальчикам Колям из Уренгоя нужна своя литература.

Ведь есть прекрасная и пронзительная повесть Виталия Закруткина «Матерь человеческая». Да, идеологически она архаична сейчас. Да, за пятьдесят лет много чего изменилось, в том числе и сама проза. Но ведь когда мы читаем историю о потерявшей всех родных и близких Марии, узнаем о том, как она выхаживает раненого юного немца, - это не вызывает отторжения, мы понимаем героиню. А потому что это написано человеком, знавшим жизнь и смерть очень хорошо. Автор повести «Матерь человеческая» был не только писателем, это был человек, который добровольцем ушел на фронт, освобождал Прагу, брал Берлин, за личную храбрость был награжден орденом Боевого Красного Знамени.
И повесть автору принесла заслуженные награды.

Опубликован бездарный рассказ «Винтовка», как уже говорилось, в майском номере журнала «Октябрь» за 2015 год. В том же году авторша одарила нас всех своей знаменитой нынче «Зулейхой».
Как хорошо, что спустя пару-тройку лет этот журнал приказал долго жить.

Думал ли я, регулярно читавший «Октябрь» с середины 80-х, что буду искренне радоваться его закрытию? Нет, не думал.
Считается, что настоящее художественное произведение всегда меняет что-то в человеке. Теперь я знаю, что и мутная стряпня типа яхинской прозы тоже способна на это. Мой внутренний мир после прочтения рассказа Гузель Яхиной «Винтовка» необратимо изменился – сожаление о закрытии одного из любимых литературных журналов сменилось торжеством и радостью. И надеждой, что те, кто тиснул в праздничном номере эту графоманскую гнусь, будут гореть в аду.

Но этого ведь мало.
Они же отравляют наших детей. Тянутся к их душам и сердцам. Вот посмотрите:

***
Подготовка к итоговому сочинению по литературе в 11 классе
Рассказ Гузели Яхиной «Винтовка»
Малышева Татьяна Юльевна
Несколько причин побудили выбрать для обсуждения на уроке литературы рассказ Г.Яхиной «Винтовка»:
- заставляет волноваться и следить за сюжетом;
- утверждает вечные ценности в их противоречии: разум-чувства, жизнь-смерть, добро-зло, война-мир, дом-бездомье;
- художественные особенности маленького рассказа.

Вопросы, предложенные учащимся.
- О чём рассказ?
- В чём особенность маленького рассказа?
- Какие мотивы, смыслы развиваются в рассказе?
- Какие стилистические особенности обнаружили в рассказе?

В прошлом году обсуждали роман Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза», поэтому имя и факты биографии автора ученикам знакомы.
***

Не знаю, кто такая эта учительница Малышева. И знать не хочу. Может, просто недалекая энтузиастка, поддавшаяся магии «громкого имени» свежеиспеченной лауреатши больших премий.
Не знаю даже, знакома ли эта учительница с упоминавшейся выше прекрасной повестью «Матерь человеческая» и проводила ли она по ней занятия с детьми.
Но что-то мне подсказывает, что нет. Иначе бы ей и в голову не пришло отравлять школьников яхинской поделкой. Представляю, каким «вечным ценностям» и «художественным особенностям» обучились ее выпускники. А потом они, повзрослевшие, с оловянными глазами эти ценности начнут реализовывать.

Все, что нам нужно знать – это то, что мы должны беречь наших детей. От учительниц малышевых. От писательниц яхиных. От актрис с острой гражданской позицией – потому что те слова из ночного кошмара про Великую Отечественную – это подлинные слова Чулпан Хаматовой.
Нам нужно беречь и себя. Свою историю, свою культуру.
Потому что мы в большой опасности.

Есть ли у нас гарантия, что «Винтовка» - всего лишь глупый и дрянной рассказец в почившем журнале, а не ждущая своего часа заготовка для очередного «Великого Произведения о Великой войне» и очередных премий и наград? А потом и нового сериала про "вечные ценности в их противоречии", к очередной годовщине Победы?

Таких гарантий у нас нет.

Tweet