Главный враг любого оккупанта,
ассимиляция. Бессмысленно вырезать
мужчин до колёсной чеки и при этом
покрывать всех баб,
если через каких-нибудь двадцать лет твоё
собственное семя пошлёт тебя на местном диалекте!

Вдыхая всей грудью бездонное, голубое небо я поднимаюсь на косогор. Буйное, кипящее разнотравье дурманит голову запахами полыни и ромашки. Ещё несколько шагов и бездна разверзается предо мной. Ревущий простор подхватывает меня тысячей рук.
Смотрю на могучие волны, а память подкладывает мысленному взору совсем другие места и совсем другая река приходит на ум. Проня, ширина реки в межень всего 15 - 20 метров, да сто семьдесят вёрст петель по цветущим лугам Белоруси. Калиничи, - деревня памятник, братская могила

Неприметная тропинка выводит меня к берегу Прони. Она от Калиничей самое большее в двух километрах. Стоит тёплый, пахнущий солнцем и небом день "бабьего лета". Осенний лес стеной протянувшийся вдоль берега видится мне пёстрым поясом, брошенным исполином, прилёгшим отдохнуть где-то здесь же, рядом: пожелтевшие березы перемежаются багряными кленами, а среди них инородными пятнами выделяются вечные в своей тёмно-зелёной стабильности ели.
Здесь живут герои и не герои моей, а впрочем, нашей истории. Отсюда и начнём наш поход за славой и за бесславьем. Закроем глаза и мысленным взором перенесёмся на шестьдесят пять лет назад.
                                                                      ***
- Марья, дзяркачу табе у сраку. Ты где шлындаешь вявёрка. Наскребёшь себе прыключений на задницу. Иди в хату коза, и пока фашисты не уйдут из деревни, не вздумай на улицу носа показывать. Видела, как на тебя этот «гансик» поглядывал. Може лучшее тебя вообще в лес, к «Батьку» отправить?
- Ну, шо вы такое говорите мамо. Гюнтер, он хороший, он мне шоколадки дарит, а ещё про своё детство рассказывал, как жил у деда в Поволжье. Если бы не война, так бы и жили каждый при своём. Это судьба мамо.
- Ты доню поостерегись, он жеж всё-таки мужик, да к тому ж фашист. А ну как «лесовики» наши узнают про твои шашни с немчурой. Берёзками, как жабу порвут, не помилуют.
- Мамо, ну что же мне делать, а если я его люблю? А если мне свет без него не мил. Да идите вы все со своей войной. Мы бабы, не воюем. Наше дело дитёв рожать, да хату в добре содержать.
- Шо ты такое доча говоришь, каки бабы, тебе ж всего семнадцать рокив? Они же враги, фашисты. О каких детях ты речи ведёшь? Ну ко, посмотри мне в глаза пострелёнок, не верти башкой….
- Да мамо, тяжёлая я, от Гюнтера понесла. А в темноте сарая  бальшевицкий от немецкого ни чем не отличается.  Что с вами, мамо?!
- Кто ещё знает? Подруги твои Иришка и Улька в курсе? Они ведь тоже все эти четыре месяца с немчурой возжаются.
- Мамо, вы только не переживайте и не говорите никому. Ульянка тоже тово, тяжелая. Сегодня в вечеру тётка Галя, с тёткой Анисьей к тебе собрались. Мамо, это само получилося, не нарошно. Ну, хочешь мамо я к старой Кыкымвре, той, что за мельницей живет, схожу. Уберём рабёначка и делов то. Ты же знаешь что тварытся в округе. Какой то Деленвангер с отрядом бандитов объявился. Деревни жгут вместе с людом, колодцы трупами забивают. А може то наш шанс выжить. На свою кровь рука то подико не подымется? Я жить хочу мамо!
                                                                        ***
А танки вермахта тем временем, не вдаваясь в национальные и религиозные диспуты, давили гусеницами беженцев, оставляя за собой кровавое месиво. Бригады факельщиков физически истребляли местное население. Людей загоняли в сараи, деревянные избы, наглухо забивали их, затем обливали горючей смесью и поджигали. Очевидец рассказывает: - Из горящего сарая выскочил подросток весь объятый пламенем и бросился к находящемуся рядом пруду. Радостно хохоча, каратели отталкивали его от водоёма прикладами и палками до тех пор, пока он не упал бездыханным.  Как прикажете забыть юных ребят и девчонок, подвешенных на крюках телеграфных столбов, за подбородок, за ребра….Не было у них своего Гюнтера, да и на шоколад не всё меняется.

Немцы зарегистрировали всех евреев и на рукавах сделали им нашивки "Иуда"
Старожилы очевидцы помнят специфический акцент и первые слова на языке, на котором говорили люди, гнавшие их в плен: "Рутту, рутту, курат!..." (Быстро, быстро, черт! - перевод с эстонского)
                                                                        ***
- Шо будем робыць девки? Паблядушки наши наскребли, а батьки из лесу вернутся нам ответ держать.
- Ты Галю нэ суетись. Може взаправду до Кыкымвры их сведём, да и дело с концом? Бают, што она так то много душ загубила, на свово хозяина отрабатывает.
- Я вам девки вот што скажу, - в разговор вступила самая старшая из трёх собравшихся матерей, Анисья Мовчан. – Не гоже это, дитёв нерождённых убивать. Мы бабы, наше дело маленькое, знай, рожай и не балакай много. Земля одна, Господь на ней один, люди сами делятся на чёрных и белых. Девок прятать надо, а вот куды? Давайте бабоньки думать станем, сильно думать. Есть у меня мысль, в дальнее урочище уведём шаболд, может, и схороним от смерти. От греха, да от позора то уже не уберегли, не успели. На том и порешили.
                                                                      ***
А в это время, в тридцати верстах к северу отряд карателей, составленный из уголовников и эстонских националистов, проводил зачистку маленькой деревушки. Настолько маленькой, что и на карте места ей не нашлось. Назовём её Кузьминки. Гитлеровские мерзавцы подвергли беззащитных крестьян неслыханным пыткам. Забитых до полусмерти женщин, стариков и детей бросали на землю. Палач, приехавший в Белорусь на заработки из братской Литвы, неторопясь шёл вдоль распростёртых тел и методично с европейской аккуратностью пробивал жертвам стальным ломом кому грудь, а кому живот. Садисты издевались над людьми за деньги и за удовольствие. Женщинам, оставшимся в живых, немцы вывернули кисти рук, скрутили их колючей проволокой, а затем связанных по три бросили в реку. Поверхность реки покрылась кровью. Несколько раз женщины то всплывали, то вновь погружались на дно, уносимые вниз по течению. На глазах у матери трёхгодовалую девочку затравили овчарками.
                                                                        ***
В четыре утра, когда деревня ещё спала маленький отряд, состоящий из двух молодых девок и Анисьи Мовчан, огородами спустился к реке и растворился в лесной чаще. Шли долго, весь световой день. Избегая охотничьих троп и лесных дорог. Урочище «Глухое» было местом недобрым, а по утверждениям старожилов заколдованным. Когда-то давно, в тех местах скрывались беглые каторжане, а много позже поселилась семья сектантов-староверов. Официальные власти туда носа не совали, охотники обходили стороной. Больше из-за удалённости, отсутствия дорог и троп, да огромного количества волков.
                                                                      ***                                                                                         
К завершению Смоленской и Брянской наступательных операций линия фронта достигла восточных рубежей Белоруссии. 26 сентября 1943 года в сводках Совинформбюро впервые появилось Могилевское направление
Операция “Зимнее волшебство”, проведенная с 15 февраля до начала апреля 1943 года и более известная как Освейская трагедия. Целью операции было создание нейтральной зоны шириной 40 км, между Дриссой на юге, Зилупе и Смольнаталь на севере и охватывало район Освея – Дрисса – Полоцк – Себеж – Рассоны (Белоруссия, Россия). Эта полоса земли без жителей и населенных пунктов должна была лишить партизан их опорных пунктов. В операции участвовали 7 латышских батальонов, одна украинская рота и одна литовская рота. Общая численность составляла примерно 4000 чел.
                                                                      ***
Всё когда-то кончается. Кончаются слёзы и скорбь, кончаются войны. Ценой огромных потерь, рек крови пролитых на берегах Прони земля, многострадальная и скорбная тяжко вздохнув, освободилась от тяжести фашистского сапога. Драпает немчура, драпает, бросая обозы с награбленным, вооружение, технику. Регулярные части Красной Армии гонят варваров прочь. За всё рано или поздно наступает ответственность. Лучше конечно, чтобы вовремя.
                                                                      ***
В изорванных войной Калиничах потихоньку налаживается мирная жизнь. Мирная ли? Партизанские отряды, сгруппированные в мощные соединения, уходят дальше на запад, гонят зверя, чтобы добить его в собственной берлоге. В деревню возвращаются некомбатанты. Старики, перешагнувшие призывной рубеж, да мальчишки подростки, как ни рвавшиеся добивать фашиста, но всё же не взятые в силу возраста. Возвращаются к руинам, к воронкам, смердящим порохом и тленом. Застают пустые хаты, либо вовсе пепелища с жирными неподъёмными воронами. Анисья Мовчан, - сгорела заживо вместе с домом и тремя младшенькими. Галина Добровойт, - растерзана пьяными карателями за укрывательство дочери и её подруги. Наступила мирная жизнь?!

Возвернулись девки из лесу, уходили двое, а вернулись втроём. Улька не выносила своего первенца. Как ни крутились девки в лесу, в охотничьей избушке, как ни старались, а только лес батюшко видно тоже ополчился на них за грех вселенский. Конечно, мамки ихние раз в месяц приносили им муку, масло постное, а только много ли унесёшь на хребте по чащобе дремучей. Приходилось самим вертеться. Собирали грибы, ягоды впрок. Научились ставить силки на птицу боровую, на зайца. А всё одно, не мужики, да ещё и тяжёлые.

А деревня стала потихоньку оживать. Появился красный флаг над сельсоветом. Зашевелилось колхозное хозяйство, а вместе с ним зашевелились, поползли слухи.
- Слыхала кума, потаскушки лесные вернулись. Не одни вернулись, а с приплодом фашистским. У Маруськи то Добровойтихи видала оглоеда? Рыжий, носастый и орёт противно, как Гитлер, батько ихонный. Подожди, ишо нас с тобой расстреливать поведёт.
- Ну, уж ты сказала. Дитё всё же, чё то мы с тобой кума разошлись. Господа, не прогневим ли?
- Господа не трогай соседка, ему дела нет до наших местных разбирушек. А только я тебе так скажу, не буду я жить в одной деревне с фашистскими выродками. И людей подобью и сама не дам им наш хлеб исть. А подстилок фашистских надо в НКВД сдать.

Ох, много горя принесла та война народу. Официальная статистика называет цифру в двадцать семь миллионов убитых Советских людей. А кто сочтёт погибших в первые послевоенные годы от ран. Кто назовёт количество матерей потерявших навсегда своих чад в горниле битвы. Потерявших, но не похоронивших. Где статистика по беспризорным? Да есть все эти цифры. И если хорошенько покопаться в архивах то всплывут они, куда денутся. Но ни одна статистика, ни один архив не даст цифру по ублюдкам, бастардам, надавышам.

И значит, опять звучит тот же самый вопрос. Кто вправе объявить человека, рождённого другим человеком ублюдком. Кто такой отчаянный, что имеет право вмешаться в промысел божий, у кого хватит смелости заявить во всеуслышание, что тот или иной человек не имеет права на существование. Чем и перед кем провинился малыш, мамка которого сбляднула с врагом, топчущим её же родную землю. Безусловно, у меня есть на этот счёт своё, субъективное мнение. На востоке существует присказка, и она наиболее точно отражает суть всего живого и имеющего место быть. «Всё в руках Аллаха, и кто мы, чтобы спорить с ним».

10 мая 1945 года в одном из сёл М-го района местными жительницами был растерзан грудной ребенок, прижитый их односельчанкой от немецкого офицера. У кого из ныне живущих поднимется язык и рука, дабы осудить их?!

25.07.07г.  Е.Староверов.

Tweet