Гугл в помощь, православные! Но сегодня и он, всемогущий, будет вам бесполезен, как эрудиция молодого провинциала в столице. Начнем, пожалуй, со стихов:

Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами;
Между колесами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле. (с)

  Эти несколько строф великого поэта не имеют никакого отношения к фильму. Они здесь по одной причине – задать некий вектор вашему рассеянному вниманию в поисках крупиц смысла в потоке моего словоблудия. Сегодня хотелось бы рассказать о легком кинематографическом безумии. Точнее, о том, каким увидел его я через призму собственного утреннего приапизма и алкогольных интоксикаций, а также после употребления накануне просмотра сокрушительных для желудка яств, вроде чебуреков с бараниной и петуха в вине. Смена формата и резкий переход на русский язык обусловлены только одним – идеологией картины, воспевающей идеалы, духовно близкие загадочной русской душе, и проповедующей святой похуизм и тотальное распиздяйство. 

  И вот уже под замечательную музыку Горана Бреговича всплывает первая картинка. Большая река, на берегу стоят деревянные барские хоромы, интеллигентные отец и сын, похожие на членов общества любителей вереска, на открытой веранде чинно играют в преферанс. Сын, давно и безнадежно влюбленный в барыньку из соседского поместья, подглядывает за ней и в игре участия почти не принимает. Глаза барчука то и дело застилает пелена семенной жидкости – ему отчаянно хочется схватить именно эту красавицу за невнятно-вторичные половые признаки и насиловать на залитом солнцем поле подсолнухов. Экспрессивный отец, для которого такая моногамия кажется мещанством, в душе разъебай, пройдоха и вор, только посмеивается в жидкие усы, глядя на эти прыщавые страдания и вспоминая, как в юном возрасте ебал все, включая соломенное чучело женщины в натуральную величину. Его больше занимают карты и деньги.

  Именно из-за денег разыгрывается эта матримониально-криминальная трагедия со счастливым концом. Склонный к мотовству, живущий по принципу «взять все и проебать» отец приобретает в долг энное количество материальных ценностей, имеющих свойство свободно конвертироваться из жидкого состояния в бумажное. Он собирается нажить немалые барыши, а наживает только хуеву тучку неприятностей на свою юркую жопу. Восторженного лохопеда кидает его партнер – искусствовед и бесчеловечное быдло. Кратко этого негативного персонажа можно охарактеризовать контаминацией таких понятий как человек и пенис. Получившийся пенис-мэн, или человекохуй, олицетворяет в картине вселенское эрегированное зло, готовое подло выебать любого в спину, из-за угла.
 
  Негодяй весомыми аргументами давит на хрупкую психику отца, обещая написать уничижительную рецензию на его остро-социальную пьесу «Ноги гудят». И сыну, дабы избежать инфаркта кровного родственника от лицезрения губительных для его репутации инвектив, приходится отвечать за папу-долбоеба. Мечтающий о грязной ебле в луже и  подсолнухах сын вынужден отрабатывать папины долги собственным хуем, ртом и прочими торчащими из его организма конечностями в сексуально-брачном рабстве с уродливой родственницей оголтелого искусствоведа. А возлюбленную юноши сватают за другого.       

  И вот истекающий семенем через все шлюзы главный герой с фанатизмом Савонаролы противостоит алчному диаволищу, пытаясь отстоять свое священное право на еблю. После долгих злоключений, испытаний и передряг, в поместье друга своего родного дедушки он все-таки учиняет расправу над мерзавцем хитроумным способом. Зло наказано, не сходя с деревянного отхожего места на две персоны. И в сухом остатке все хорошо и лепо, как в хрустальной мечте зоофила, – хуй, коза и гавно. 
 
  Тонкая, чувственная игра актеров настолько поразительна, что местами кажется, будто смотришь любимый всеми «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Ан нет. В смысле – хуй. Хотя между шекспировскими персонажами, старым отцом пройдохи и его другом-миллионщиком прослеживается некая параллель. Оба деда в конце концов делают куни старушке с косой, но в отличие от повешенных насмерть англичан, полежав денек другой в холодке, чудесным образом восстают из мертвых. Ошибка патологоанатома – немного не дорезал, недовскрыл – и вуалябля: «снова пьют здесь, дерутся и плачут» и «гоп-гоп-гоп, чи нэ гоп, мы вєсєло спиваем». Гульбень идет полным ходом, виски льется рекой, все ебутся и танцуют. Конецъ

  Коричневый финал и таки состоявшаяся подсолнухоебля главных героев пробудили во мне противоречивые чувства – захотелось срать и размножаться. Что я и сделал в разные временные промежутки, конечно. Чебурек с петухом вышли легко и обильно, после чего, уснув, я грубо выебал унылую страдалицу Кармелиту. Почему именно ее? А просто так, чтоб место знала, сучка сериальная. Ваши версии, дамы и господа.

Tweet