Автор не рекомендует  читать сказку детям, обладателям ранимых душ, ханжам и принципиальным противникам нецензурной лексики.

Посвящается мужикам села
Тагай Майнского района Ульяновской области.



Глава 1. НУ, ПОНЕСЛАСЬ!
Здорово, честной народ, всяк красавец и урод, и мастак, и простак, и мудак, и просто так!
Довольно рвать рубахи, посылать друг друга на хуй, херами груши околачивать, мозги засирать, значит. Собирайся вкруг меня, друзья да родня, собака да кошка, муравей да блошка, молодой, пожилой, веселый да смурной, хомяк и коза, да и всяка пизда.
Все что ль расселись, напились, наеблись, наелись? Вот вам сказка без манды, слухайте сюды. В сказке ложь, и в ней пиздеж, но намек вы охуенный в ней найдете непременно.
Жил да был, не тужил, хуй на все положил, в стороне какой – неведомо, тихо и бедно, просто Ванька-дурачок, плевал через плечо, и говорил: “Ну и чо?”.
Ну, что о нем ввернуть, дабы не спизднуть? Вместо стада он пас облака, пил водку вместо молока, ссал против ветру, отрастил хер до метру, красил яйца на праздник, был затейник и проказник. Бывало, покуривает “беломориной”, идет тропкой проторенной, из бани да в избу, хуем да в пизду. Летом в треухе и фуфайке щупал девок и балалайку, коромыслом чесал пузо, в общем, всей деревне Семихуевке обуза. Вот в чем был Ванька силен: надевал на ступу гандон, наводил тень на плетень, да так и пиздил весь день. Он хоть и дурак дураком, но все ж учился как-то давно, и был с залупонистыми науками дружен, только кому он был на хер с ними нужен?
Но довольно пока о Ваньке, он человек маленький, хоть пиздюлей потом всем и навешает, ловко и успешно, это уж конечно.
А что в целом до страны, так снова слухайте сюды. Был в ней полный бардак и правил в ней редкостный мудак, звали его царь Борис, был он пьяница и мозгоебист. С похмелья вставал он не сразу, подписывал кучу указов, не глядя, не читая, один от другого не отличая. И пришло в государство разорение, развал и гниение, мудозвонство и коррупция, мастурбация и новая конституция. Боевая дружина лаптем щи хлебала, а Борис отожрал ебало, жить народу херово стало, был разбой и разгул криминала. Обложили страну басурмане, чурки, турки и англичане, узкоглазые китайцы, расплодились, словно зайцы, да и сами русичи приуныли и на все, на что можно забить, хуй забили. Казну растащили вельможи, богатства все спиздили тоже, дурь везли из-за моря, и народ дурел от горя и горевал от дури. А хули?
И были еще у царя советники, блядуны и бездельники, хитрые, что лисы, скользкие, что пизды, наглые, как хуи, каждый жулик и подхалим. Вот у кого была настоящая власть, кому шла карта в масть, они не могли пропасть: начинали они с наперстков, а спустя годы и версты, писали царю указы, разводили всякую заразу, купались в золоте и шампанском. Этих варягов блядских звали Березей и Чудейс, так и правили они страной чудес. И не было на них управы, ни пули, ни отравы.  
А царю было неплохо, то есть все до пизды, все по хуй. Гундел кроснороже, что он все может: повысить зарплату, и дать пиздюлей супостату, и рыбку съесть и на хуй не сесть, и для общего блага постараться, и не обосраться. Потом заливал бесстыжие бельма, и был невменяем, шельма. А страна жила своим макаром, разбазаривалась задаром. Жил в хоромах Борис, коронованный, а народ конский хуй жевал маринованный. И была бы такая поебень до сих пор, не зайди мандец и на царский двор.    

Глава 2. МАНДЕЦ
Была у царя Бориса характером крыса, фигурою бочка красавица дочка. Такая краса, ну лопни глаза! Кожа красная, титьки разные, на роже прыщики, ну прямо тыщами. Голос – пердеж, речи – пиздеж, ноги – педали, много пиздовали, руки что ласты, рот кривой, зубастый, взгляд мутный и жадный, вместо щек – жабры, нос – мухомор, в жопе – запор, вкруг пизды – высокий забор. А сама пизда – что бездонный колодец, туда не  суйся молодец. В общем, такая мисс, что просто с дуба ебанись.
Звали эту милашку царевна Юмашка. Но была б она страшна не слишком, не стань она большой шишкой. Знамо, нет худшей напасти, чем баба во власти. И в мороз, и в зной распоряжалась казной, как своей мандой. Злато хранила за бугром, далече, а когда общерусское Вече, собравшись со всех концов Руси, возьми ее, да и спроси: мол, деньги где? Отвечала: в пизде. На что делегаты, лысый и волосатый, хромой и горбатый кричали с трибуны: “Манда ты!”. Она соглашалась: манда. И все продолжалось, да.
А Вече работало снова собранием пиздоболов. Один, делегат-мудозвон, вопит, например, про закон: “Мой закон, бля буду, неплох: подковать всех расейских блох, посадить крестьян на горох, лапти помыть в окияне, каждому хую по бабе!”. Другой орет с бодуна: “Пошел ты в пизду! Ни хрена!”. Вот так продолжалась дискуссия, как поднимать землю русскую, что делать и кто виноват, хуй на хуй, мандат на мандат. Была средь Вече и баба, по кличке Хламидомонада, злоебучая, остроязыкая, самурайским мечом истыканная. Что на Вече ей было надо, знала только Хламидомонада. Ну, хватит о Хламидомонаде, есть на свете другие бляди.
Ну а Вече все пиздоболило: царь Борис, он не правит, что-лива? Все бухает и мудозвонит. Не нахал ли он, не гандон ли? Значит, скинуть мудилу с трона, раз гандон он – долой гандона! И прознал о том царь Борис, поначалу слегка раскис, а потом произнес: “Раз гандон, то гандон нанесет вам урон! Ну, пошли все от трона вон!”. И созвал скорей своих пушкарей, те и стали палить по мандатам, по всем делегатам, по верхним и нижним палатам, по фракциям, членам, и партиям, и всей этой пиздобратии!  Аж говно брызнуло в стороны, разлетелись они, как вороны.
Знай, народ, своего гандона! У гандона власть и корона!
И с тех пор посланнички всей Руси, сколько их ни проси, слова худого о царе не ляпнут, словно во рту кляпы, сидят, пиздят, царю не хамят, а как речь про государя, так каждая харя, засунет язык в жопу, да изображает собой цивилизованную Европу.
И бывает же такое на свете, поднялся вдруг невъебенный ветер, налетели хуевы тучи, приключился ебучий случай. Пришел пиздец, откуда не ждали, оставив царя в печали. А вот и нехуй еблом щелкать, мудянку пороть. Еще бы! Прилетел злой волшебник Хаттабыч и Юмашку схватил за жабры, и с собой уволок в арабские страны, где в парандже даже путаны, насиловать не стал из соображений эстетических, как ее увидал, - смехом залился гомерическим. И решил Юмашку-кадушку обратить в царевну-лягушку, что большого труда не составило, лишь немного ее состарило и немного позеленило. Получилось довольно мило.
Вот Хаттабыч, наглец арабский, залупнулся на государство! Помочился на стену кремля, вот бля! Это видел столичный народ, ну ебт! А царю показал средний палец. Засранец! Мимо башен и куполов – прохуячил, и был таков.
И осталась царю записка: “Что, допрыгался, царь Бориска? Вот со мною теперь поборись-ка! Ебал я тебя и в трон и в престол, раз пятьдесят, раз сто! Вся прислуга твоя, все бояре – пиздюки, я их всех отхуярил! Все сынки предо мной, пацаны! И - блевота вместо страны. Ты и правишь этой блевотой! То-то! А Юмашку я взял в заложницы, в домработницы и наложницы. А чтоб было немного крови, принимай-ка мои условия: сделай гимном Руси лезгиночку, экономику сделай рыночной, шли рабов и девок получше (Змей-Горынычу надо кушать), а иначе царевну постылую так по жабры продефлорирую, что от дочки своей, Юмашки, не найдешь ни башки, ни какашки”.  

Глава 3. ЧТО ДЕЛАТЬ?
Опечалился царь Борис. И подумал: “Ну, заебись. Нынче всякая сука глумится над моею землей и столицей. Да и хрен бы с землей и столицей, коль не дочку мою белолицу, словно коршун злой голубицу, не похитил Хаттабыч мерзкий, да еще так ебуче и дерзко”.
И царь Борис, на себя не похож, позвал двух своих вельмож. Говорит с тоской и слезой: “Государство накрылось пиздой!”. Березей же в ответ: “Не печалься, мы спасем ее в одночасье, соберем с городов и весей, блядей сотен по десять, отдадим ему лес и землю, ну и вызволим дочку, наверно. Хаттабыч – говнюк и вандал, но есть контакты и есть каналы. Воевать с ним – бесполезняк: распиздяй он, паскудник и маг”. А Борис в ответ только ахнул: “Да иди, Березей, ты на хуй!”
Слово взял вельможа Чудейс, и за словом в карман полез, потому что ценил свое слово: каждый звук издавал за целковый. Говорит: “Наш народ ведь пьянь, увеличим оброк и дань, продадим всем по ценной бумажке, в четвертной номиналом каждая, как всегда, пробезмолвствует былдо, - соберем Хаттабычу выкуп. И Юмашка будет свободна. Резонно?”
Борис говорит: “А с гимном? Лезгинкой иль хаванагилой? Какой принародный позор!”. Чудейс: “Да с каких это пор? Символика – это хуйня, пошлем-ка ее в ебеня! Или есть еще предложение: объявим чрезвычайное положение, созовем внеочередное Вече, скажем: болит царска печень, отменим увеселительные мероприятия, и типа все по понятиям…”
Но Борис в жизни первый раз самолично пишет указ:
“Если кто царевну бы спас, тому жалую царскую дачу, к даче полцарства впридачу, в Альпах в банках счета, цветмет с именного щита, шубу с царского плеча, три бублика, два калача. Но самый мой суперприз: на царевне на той - женись!”. И пьяная подпись: “Борис, правитель всея Руси-с”.
И поскакали гонцы с указом во все концы. Орали: “Царевну украли!” и далее текст указа. Да только никто ни разу не аукнулся, не откликнулся, царевну спасать не кинулся. А народ зубоскалил: “Вы видели? У царя-то царевну спиздили! Так и надо ему, супостату, хуеплету и ебанату! А что спиздили – это пиздато!”. И на горе или на диво, не случилось интерактива.
А еще в довершенье всех бед царь Борис получил конверт. А в конверте – лапка лягушечья. У царя – так приступ удушья, вместе с лапкой записка арабской вязью, намалевана кровью иль грязью: “Dear Boris, вы прокололись. Не надо выебываться с указом, пугать меня спецназом, молодцами, что по углам попрятались, и всякими боевыми отрядами, в общем, или ты тихий, негадкий, или получишь по почте все лапки. И от Юмашки-невесты, этой кадушки с тестом, останется мокрое место. А будешь послушным, блядь, смогу ее расколдовать”.
Пуще прежнего тужит Борис: “Ну да пропадом все провались! Доигрался на скрипке хуй. Ну мудак я, ну мозгоклюй. Разве царь я? Гондон гандоном! На толчке сижу, вместо трона. Да и трон мой – и вправду толчок, вместо скипетра – хуй-смычок. Я указы пишу на рулонах, а их в жопу суют миллионы. Я указы скрепляю печатью, а их в жопу суют все чаще. Я и сам, как бездарный указ, в полном анусе, здесь и сейчас”.
Ну а в анусе, хоть под градусом, быть, ребятушки, ой безрадостно.

Глава 4. ВОЛК ПОЗОРНЫЙ
Ну а что же наш Ванька-дурак? А так: он рыбачил сидел, на воду глядел, отдыхал телом и душой, воздух, речка, - ой хорошо! Выстругивал ложки и колотушки, был под мухой, а не на мушке, песни не пел, а горланил, да глоткой, а не устами. И всем до него дела не было, да и сам не лез, куда не следовало.
И вот в Семихуевке однажды раздался окрик протяжный. Конечно, про царскую дочь, кто, мол, пожелает помочь попавшей в беду Отчизне, - откликнись! Царевну, мол, спиздили!
Добровольцев, понятно, нема, все не выжили из ума за Бориску-царя надрываться, и сидят по сортирам в прострации.
Ну а Ванька – он дурачина, ему бы была причина. Выпил сто грамм для зачина, и собрался он в путь-дорогу, взял сухарей немного, взял узелок, посошок, “С богом!”, - сказал – и пошел.
Вот уж где хорошо! Птицы поют, коровы, солнышко, месяц новый, солнышко вновь, после – тучи, ветер могучий да дуб скрипучий, водица родниковая, леса сосновые да пространства новые! Филин ночами ухает, леший беседует с мухами, земля полнится слухами и пахнет ведь русским духом! Ночевал Ванька под звездами, купался под грозами, плутал березами. А что дураку еще нужно, коль в радость болота и лужи? Небо – не вычерпать ложками, и не придумать нарочно, даль – пропади-затеряйся и ослепи себя красками! Вот ведь земля-красавица! Ванька идет, хлопоглазится, там – сорока-проказница, там и грибы, там и ягоды, насобирать их надо бы! Варят дурман и снадобья, видимо, ведьмы-бабы. Лес, поля и болота, дух захватило! То-то! Вот благодать первозданная!
Есть еще.
Даже странно.
Шел Ванька как-то лесом, ни в чем не бельмеса, так, ради интереса. Вдруг видит: лежит волчище, здоровые глазищи. Деревом придавило. Ну все, могила. Лежит, кряхтит, стонет, с жизнью прощается, а проститься совсем - не получается.
“Выручи, - говорит, - молодец  добрый, смилуйся над моею утробой, жизнью убогой! Как человека тебя прошу – я тебе еще пригожусь!”.
Ванька и вызволил волка, да спросил его только: “Как звать тебя, серый? Сломанный клык да бок обгорелый?” “А зовут меня просто и скромно: Волк Позорный” “И за что ж тебя так прозвали? За проступки иль за глаза ли?”. “Ох, Ванюша, такой я по жизни, будто я невезухой пронизан. За двумя зайцами погонюсь, – ни одного не поймаю, - судьба такая, не дает ни одна волчица, - хоть утопиться, то медведь оторвет мне ухо – вот непруха! А теперь придавило березой, все лежал в интересной позе, а тут лешие всякие ходят, на грех наводят. Но лежал в одиночестве, к счастью. Уж не щелкать, думал, мне пастью. Ты пришел – и долой напасти. Только, знаешь, я ведь голодный. Съесть тебя, пока нет народу? Или нет, не буду позорится, хоть Позорный я волк, как водится. Ты куда, Ванька, держишь путь? Пособить тебе чем-нибудь?” “Вот иду вызволять царевну, хоть не стоит она того, верно”. “А придется на ней жениться?” “Это фигушки, как говорится. Не похож я на знатного принца. Я же русский, не заграница!” “Ну, Ванюша, сядь мне на спину, направимся в ту долину, да не бойся, я хоть Позорный, но порядочный волк, даже скромный”.
И во всю они прыть понеслись, и казалось, что даже ввысь, мимо звезд, полей и речушек, волк бежал, не касаясь ничуть ведь, ни земли, ни травы, ни пашни, и забыт был и день вчерашний, и сегодняшний как-то пропал…
А волчище бежал и бежал, и следы его в небе стыли, лапы волка, как будто крылья. Ванька только за шерсть уцепился, и дивился, дивился, дивился…

Глава 5. РАСПИЗДЯИ ВСТРЕЧНЫЕ-ПОПЕРЕЧНЫЕ
Долго ли, коротко ли шли или летели они, но однажды в лесу, ковыряя в носу, завидел Иван разбойников, собравшихся на поляне за столиками. Сидят набычившись, пальцы гнут вычурно, две кучи приличных братков, что-то делят, - не понять что. Одни цедят сквозь рот: “Ну, это, типа того, короче, типа ништяк, в натуре, короче так”. Другие в ответ, растопыря пальцы, пытаются улыбаться: “Ну, типа, короче, опа, в натуре, короче, жопа”. За этой беседой пространной застали их волк с Иваном.
“И чьи же вы будете, хлопцы?” – не стал Иван церемониться. Разбойники, офигевая, спрашивают: “А ты чей будешь, не наш ли?” Ванька в ответ: “Не ваш я. Ищу я царевну страшную, ее Хаттабыч похитил – да только его и видели”. “Далась тебе эта пизда! По ходу, ты опоздал. Раз спиздил ее Хаттабыч, то так ей, пизде, и надо! А мы тут сидим и базарим, и типа вопрос решаем, кто будет доить окрестности, кто типа хозяин местности”. “А вы, значит, будете, хлопцы, как дояры и торговцы? Базарите и доите, а после того пиздите, и чиста на бабки разводите?” “Ну, типа того, ну вроде бы. Мы чудейские и березейские. Вот и делим поселки и веси мы”.
И тут Иван предложил: “Послушайте, мужики, давайте решу я, кто круче, кто могучей и злоебучей? А то вы будто бы на охоте, друг дружку здесь перебьете. Вот какая у вас пальцовка?” – обратился к одной группировке. “Ну, в натуре, двумя перстами, как завещано сверху братками, мощи их не мощны уж давно, они сами давно - того”. А другие: “А мы - тремя! А вот ваша пальцовка – хуйня!”. “Рассужу вас по совести, братцы, на меня, чур, не обижаться!” И Иван безо всяких сомнений показал всем браткам палец средний. Это было действительно круто, а Ивана что бес попутал. Заорал: “Вы, братки, - уебища, вам, как стаду, место на стойбище, вы людей обижаете стоящих, ну а сами - говнище то еще!”. Охуели разбойники полностью, оклемались, на Ваньку бросились, тут уж он бы совсем не жилец! Только волк, ах, какой молодец! Уж какой он ни был Позорный, но ввалил им пизды с хороводом! Уж задал браткам этим перцу, потрепал их, да так, что не верится! Мало кто уберег свою задницу, только цепи златые останутся по дубам висеть да по кленам. Не гулять уж бандитам в районе, не тиранить уже население, а сидеть по кустам на измене!
Ну не волк, а небесная конница! Полетели-ка дальше “позориться”!
Вдруг им словно мерещится: не мужчины, не женщины. Откуда взялись – непонятно. Занятно. Руки молитвенно сложены, глаза настороженны, с грустными рожами. Одеты в балахоны, и все делают синхронно. “Кто вы?” – их тут же Ванька спросил, кто вас так чудно нарядил?”. “Мы откроем вам истины свет, - монотонил один в ответ, - мы – влиятельная из сект: дианетикоебуниты, нам любые дороги открыты. Иебун, наш великий учитель, научил нас ментально дрочить и нас по миру благословил, чтоб учили дрочить мы других. Мы – свидетели Иебуна, нам ментально дрочить нетрудно”. Они встали вокруг Ивана. И вот что странно: заходили они, причитая, а Иван дурел, засыпая. Они стали его касаться, бормотать, в волосах шевыряться, а что хуже – в его душе. Вот Иван в отключке уже, как они, пошел он с приплясом, вот одел такую же рясу, как они, и язык он высунул, закричал: “Иебун есмь истина!”
Так пропала бы буйна головушка, так бы выпили бесы кровушку. Только тихо и зло из зарослей снова вышел волк и оскалился. Вот миссии тут и описались, позабыв прописные истины, и по лесу размиссисипились. Только пятки сверкнули сразу, ебунитов лихих, узкоглазых. В эти пятки забились душонки, и не вышло привычного шоу.  
Волк Ивану: “Тебе не стыдно? Ты позорный, не я, как видно!”. Ну а Ванька глаза протирает, и мучительно вспоминает, где он, кто он, какой день и час, пелену словно сбросил с глаз, вот те раз! “По Руси ведь, поганые, ползают и мозги засирают полностью, вот и я чуть не лохотронулся, а теперь будто бы опомнился. Волк: “Да ты не печалься, братец, ведь в дерьмо может каждый вляпаться. Не спасет тут ни вой и ни лай. Ты их на хуй всегда посылай. Это, Ванька, отродье адово, их уж на хуй всегда вот надо бы!”.
Тут навстречу еще одна куча. Все прилизанные, в костюмчиках, а в руках – изящные сумочки. Скрыты взгляды очками черными, в черноте этой – холод бездонный. Да и лица нездешние, мертвые, и глазницы на вас упертые. Белозубые улыбки сверкнули, волк с Иваном в голосах потонули, механически ровных, но вежливых, и лапшу они стали вешать: “Добрый день, вас приветствует фирма, совместная, “Польша-Бирма”, ну а мы – дистрибьюторы брэнда, повезло вам неимоверно! Наш промоушн-маркетинг-консалтинг уже очень раскрученный, кстати, дилер-менеджмент-мониторинг, - и у вас никакого горя, толерантный, окей, марчендайзинг, - и у вас ежедневный праздник! Презентуем вам оптом, бесплатно, эксклюзивно, со скидкой, приватно: чайник, утюг, кофемолку, под кофемолку полку, хрустальный капкан тараканный, жопу под Гжель с ушами, удобен, надежен, красив гранитный презерватив! Ведь есть у вас огород? Вам дарим куриный помет! Для вящего прецеденту даем вам мешок цемента. Мухоморов сушеных связку, строительную каску, расческу электрическую, многоскоростную зубочистку, член сувенирный из слоновой кости, набор из мышиных хвостиков! Вот дарим вам клизму, чтобы не было в попе катаклизму. Дарим вам занавески из Франции, чтобы было куда сморкаться. Дарим перо Жар-Птицы, чтобы у вас были расписные ягодицы. Дарим вам подсвечник, чтобы вы жили вечно. Дарим вам “Кама-сутру”, чтобы добрым было утро. Возьми все это бесплатно скорей, не задерживай добрых и честных людей, всего за девятьсот девяносто девять рублей! Все честно, ни капельки лажи! Фирма веники вяжет даже!
Ну Ванька-то рот и разинул, говорят они больно красиво! Ну а волк вновь на помощь спешит, говорит: “Тебе нужен щит, только щит не простой, а рекламный. А без этого, Ванька, пропал ты!”. Ванька: “Странно: щит без меча. Может, хватит меня поучать?”. Только волк – из какого логова? – вынес щит, на котором слоган: “НУ-КА ВСЕ СЪЕБАЛИСЬ В ПИЗДУ!”
Вот и все. Тишина в лесу. Развелось же вокруг уродов. Слишком часто и слишком много.
Так и шли, неизвестно, как долго, наш Иван с удивительным волком.

Глава 6. БАБА ЯГА
Говорит как-то волк Ивану: “Дальше идти не стану. Впереди – волшебный лес, страна страха и чудес. Я и так тебе помог, как мог. Дальше – один ступай. Лихом не поминай”. “Ну, спасибо тебе, волчище, серый большой дружище! Может, и свидимся когда, ежли какая беда”. И подался волк восвояси, ну а Ванька – в чудную чащу.
А и правда, тут лес иной. Окутан туманом и тьмой. Птиц не слышно. В ногах – болото. То смеется, то плачет кто-то. Долго Ванька плутал по чащобе, словно леший водил. Еще бы! Вот и косточки человечьи. А уже наступает вечер. Ну а Ванька идет беспечно, хоть мурашки в спине и забегали. Так он брел между былью и небылью. И добро, куда бы глядят глаза! Так ведь не у кого узнать, куда дальше идти Ивану в этом жутком лесу и странном. Ну нет ни одной души. Видно, сгинули в этой глуши.
Увидал избушку Иван. И подумал: ведь я не пьян. Неужели тут кто-то живет? Здравствуй, елка, блин, Новый год! Но, однако, голодный, усталый, так охота ночлега, привала. “Ну-ка, изба, шевели окорочками, так-то ты меня встречаешь, повернись ко мне крылечком, к лесу – задницей, конечно. Правда, если лес кругом – в полной заднице весь дом. Проскрипела изба несмазанно, и к нему обернулась разом. Дверь, словно челюсть, открыла, окошки-глаза засветила, захлопала веками-ставнями, допотопными, стародавними.
Вот заходит Ванюша в избу, а изба нечистой пронизана. Все пучки загадочных трав, зелье в печке кипит в аккурат, кошка черная глазами сверкает, сушеные поганки вонь источают, а внутри тишина. Никого. Вдалеке лишь протяжный вой. Или смех, или шепот какой-то, или кто-то мучительно стонет.
Тут Иван посмотрел в окошко, видит: кто-то летит. О боже! Это в ступе старуха с метлой, приземляется пред избою, дымный шлейф распылив за собою.
“Чую дух человечий, занесет же беспечного, - и мне опять людоедствовать, этих визитов вследствие. А Иван: “Не ворчи, бабуля, ненадолго к тебе заглянул я. Мне б ночлег да пару картох, не ищи ты во мне подвох”. “Кто таков и путь держишь куда? Я - понятно, что Баба Яга”. “А ищу я царевну, бабушка” “А ты, значит, дурак-Иванушка? О тебе уже ползают слухи, есть, мол, Ванька такой лопоухий, он пошел против злого Хаттабыча, я в газете читала давеча”. А Иван: “Пресса делает пакости, потерял элемент внезапности...”. А Яга: “Да какой такой элемент? Над тобой смеются в Кремле, и Хаттабыч, поверь, насмехается, мол, подвешу его за яйца”. И Яга, видя, что не верится, стерла пыль со старого зеркальца. Ну а в нем, - уголки России. Вот хлеба там заколосились, вот деревни, вот царская стража, вот его Семихуевка даже, вот столица, народ недовольный, царь Борис со стаканом холеный, попрошайки, шуты, скоморохи, перед Ванькой – страна и эпоха. И о нем говорят тут и там: “Ну какой же дурак Иван!”. Проглядел Ванька все безучастно и сказал: а мне главно – участие. Мне ни денег не надо, ни славы. А царевны - подавно не надо”. “А какая твоя корысть?” “По стране по родной пройтись”. Тут Яга говорит: “Ну что ж, ты на подлого не похож. Помогу я в такой беде, мне уж этот Хаттабыч – вот где! Потеснили русскую нечисть, постреляли шишиг беспечных, изловили русалок-прелестниц, не играть им, не петь им уж песни, рубят лес, ни зверья там, ни леших, мне одной одиноко, конечно, водяной умирает от жажды, дети нас не боятся даже. Змей Горыныч – и тот долетался и Хаттабычу в слуги продался. Эх, Иван, а что же творится, как смотрю, в этой самой столице! Ой, позор на мои седины! Мне, Яге, за державу обидно”.
Оказалась хорошей бабка. Вот грибочки, настойка сладкая. Крендельки, пироги с малиной, разговор задушевно-длинный. “Ну-ка, Ванька, еще наливай-ка!” “Что за славная ты хозяйка! Вот тебе бы сбросить лет триста, мы б с тобой, Яга, поеблись-то!”.
Посмотрела игриво Яга, глядь – а где костяная нога, где морщины и нос закорюкой, где же горб да иссохшие руки? Перед Ванькой стоит красавица. Обалденная! Улыбается. У красавицы грудь вздымается, волны-волосы вьются-кудрявятся. И такая вся жгуче-зовущая, и как будто ждущая будущего. Ни пером описать, и ни в сказке сказать, нам тут надо совсем промолчать. А она -разомкнула уста: “Что, Ванюша, как вкопанный встал? Что же челюсть отвисла до пола? Ну, иди же ко мне, бестолковый! Вот, тряхнула чуть-чуть стариной. Ну, Ванюша, теперь ты – мой. Мужиком тут не пахло лет триста. Так войди же в меня ты быстро! И в моей глубокой мандище ты найдешь, ты найдешь что ищешь”.
А что было меж ними потом – как всегда: ни сказать, ни пером.  

Глава 7. В ПИЗДЕ
Это было оргазмодостойно, что за чудо-женщина знойная! И Иванушка славно ебся. И до того увлекся, до того на ней оторвался, что забылся и затерялся. Он кончал и кончал бесконечно, эта ебля казалось вечной, ведь бывает такое блаженство, до чего горяча и женственна! Нет избы – вокруг только космос, только стоны нездешним голосом!..
Вдруг разверзлась ее пизденка,  Ванька крикнул с испуга – и только. Полетел он куда-то вниз. Что за на хрен? Хоть не ебись! Эк здесь сыро и темно. Ну да впрочем, все равно. А стены такие подвижные… Неужто тут есть формы жизни? Ну а Ванюша не тужит, заходит все глубже и глубже. Бредет, морщится от запаха, и уже никакого страха. Как будто он спит и трахает, а это, вокруг, все снится. Ох, только б с пути не сбиться в этой пиздовой бездне, в этой бездонной пизде. “Ау, нахожусь я где?”. Скользко да склизко. Сколько идти и близко ль? Спрятана мира загадка глубоковато, однако.
Тут пригляделся Ванька, видит: банька. Стоит нетоплена, знать некому топлива подкинуть в пекло и пламя. Дыма нет из трубы, и баня скучает, грустит будто бы. “Растопи ты меня, Ванюша, согрей деревянную душу, - человеческим голосом молвит, - я ж попарю тебя и отмою”.
Что ж, Иван раздобыл дровишек, натаскал их полно, даже лишнего, навязал березовых веничков, и стал париться беззастенчиво. Банька русская, банька жаркая. Как водица льется и шаркает! Пробирает до самой душеньки, после пара – холодненькой кружечку. Долго Ванька до бани шел, теперь – ой, хорошо: семь потов сошло, семь грязей, семь печалей, усталостей семь. Ванька веничком себя похлопывает, плохо ли? После дальней дороги баня… Да чего уж, вы знаете сами.
Ванька в банях был просто гурман, истопил не одну сотню бань.
Вышел он из нее просветленным, помолодевшим и обновленным. Поклонился он доброй бане, прихватил с собой веник – и далее. И зачем ему веник березовый? Пригодится. А может, так, просто. Дурака не понять рассудком. Да в рассудке ли дело тут-то?
Видит Ваня: стоит на поляне печь огромная и тоже не безмолвная. “Испеки каравай, Ванюша, согрей мою каменную душу”. И Ванька ловко – откуда сноровка – тесто месит, дрова колет весело. В сердце печи – огонь, словно жизнь к ней вернулась вновь. Видно, Ванькино ремесло – раздавать всем вокруг тепло. Просто, без мзды и корысти. На то и дурак, согласитесь?
Вот и хлеб, - душистый, румяный достает раскрасневшийся Ваня. Ну а печь (сколь стояла без дела!) засверкала, повеселела, говорит “Вот тебе каравай. Возьми его и ступай”. Поклонился Иван и печке. И пошел в путь-дорогу беспечно.
А вокруг все душевней, светлее, да и Ванька все хорошеет. Глядь – пред ним (тут уж Ванька рад!) самогонный стоит аппарат. От него слышен плач: “Сколько веков я не гнал первач! Никому я в безделье не нужен. Застоялся я, просто ужас. Погони спирт по мне, Ванюша, и согрей мне железную душу!” Ну уж в этом Ванька профессор. Понеслась самогонка весело! Лихо булькает, просто песня! Ванька выпив, сказал: “Ребята, это место и впрямь пиздатое!” “И бутылку с собой, конечно”, - говорит аппарат захмелевший. Ну а Ванька не стал ему кланяться, только чмокнул в железную задницу, хлопнул двести на посошок, громогласно икнул – и пошел.
Вот такой этот мир внутрипиздный! Все в нем жаждет огня и жизни.
И видит Ванька: стоит деревце маленькое. Только форму имеет лихую. Ванька понял: то ж Дерево-Хуй! Ветви сухие, листья плохие. Чахнет одиноко в печали глубокой. И Ванюша без всяких подсказок понял, что надо делать, сразу: облегчить древу жизнь: облегчиться, то бишь помочиться. И Иван обоссал всю крону, приосанившись, чинно и гордо.
Тут поперло дерево в рост, да по метру в минуту просто. Распустились и ветви и листья, и хуи, как плоды, повылезли. Вот висят и задорно болтаются, да с кудрями, румяны, красавцы! Подставляют солнцу залупы, каждый и наливной, и крупный. Мол, попробуйте, девицы красные! Уж мы сладкие, уж мы разные!
Хуй один провисел недолго. Вдруг сорвался – и Ваньке по лбу. Уже члены падают свыше. Хуй второй не бывает лишним. Взял Иван хуй на всякий случай. Ну а случай бывает ебучий.  
…Вдруг Иван открывает глаза. За окном уже утро. Гроза. И у печки сидит старуха. “Значит, спал я?” – спросил Ванюха. “Еще как”, - говорит Яга. Но довольная что-то, манда. На столе – каравай, бутыль, банный веник и член-богатырь. “Значит, это не сон был, а явь, не поверят тому, где был я”.
“Это, Ваня, - твое хозяйство. Забирай и ступай восвояси”. “Ну, спасибо за хлеб за соль, и спасибо за все остальное”.
Попрощался Ванюша с ведьмой, взял с собою предметы эти, и опять отправился в путь, с божьей помощью, как-нибудь.

Глава 8. ВЕЛИКОЕ СРАЖЕНИЕ
Дни, недели пролетели – Ванька вроде бы у цели. Стоит Хаттабычев дворец. Ну просто пиздец: вкруг дворца стена неприступная, и в стене торчат снайперов дула, ров вокруг с водой, с крокодилами, а еще в дополненье к идиллии вся стена черепами украшена, черепами-то русскими, нашими. Проволока везде под напряжением, и камеры следят за любым движением.
Ваньку Хаттабыч мог бы вмиг прибить, но решил сперва пошутить. “За царевной ты, что ль, пожаловал?” – он спросил нарочито жалобно. “Да, за ней – ответствовал Ваня, - возверни, и не будем врагами”. “Коль узнаешь средь земноводных, – забирай хоть куда угодно”. Вот заходят в его гарем. Ничего себе, старый хрен! Извращенец Хаттабыч конкретный: да тут жаб да лягушек несметно! Все жирны, в человеческий рост, но какая из них, вот вопрос! Прыгают, квакают, какают, а ведь были когда-то бабами! Мельтешили они перед Ваней. Что за хрень, что за наказанье! “Вот она!” “Нет, не угадал. Два попытки. Одну ты просрал”. “Эта! Да нет, вон та! Вот лягушечья, блин, беда!” “Снова, Вань, попал пальцем в небо! Здесь Юмашки в помине не было! Она просто сидит в темнице, там, в темнице, царица томится. Чтоб тебе ее расколдовать, надо минимум поцеловать, а не будет с того результата, то тогда ее трахнуть надо. А потом должен ты извиниться и, как честный, на ней жениться”.  
Ванька только глазами хлопнул: “Да иди ты, Хаттабыч, в жопу!” Тут охрана Ивана схватила и в пустыню на казнь потащила. Собрались палачи-гурманы, все в чалмах, с бородами, гады. Полетит голова сейчас с плеч. Как тут зрелищем пренебречь? На колени Ваньку поставили, и Хаттабыча славить заставили. “Ванька думает: вот и пиздец. Поволок за царевной бес”. Вот уже палач-басурманин поднял руку с кривым ятаганом.
Вот Иван у последнего вздоха… Но явилась поддержка с воздуха! Маг Хаттабыч, злыдень такой, атакован был Бабой Ягой! В ступе на него спикировала и вцепилась в бороду извергу. И метелкой его лупцует, да так бьется, как будто танцует! Сошлись в поединке две нечисти, не на жизнь сошлись, а на вечность! Черный дым завис над пустыней, бьется нечисть, кровь в жилах стынет. “Не зевай! – кричит ведьма Ваньке, - будем их мочить, тварей гадких!”.
Прилетел тут гаденыш главный – Змей Горыныч трехглавый. Был он огнеязык и нахален, но продался весь, с потрохами. Похищал и жрал красных девок да бесчинствовал, как хотел он, жег-палил деревни да села, в общем, был долбоеб и сволочь.
Плюнул в Ваньку струей огня, чтоб его навсегда унять. А Ванюша за хуй схватился, что у ведьмы тогда разжился. При пожаре, молвит народ, даже хер ведь водопровод. Стал он пеной по пастям строчить. “Гадов надо вот так мочить!”. Захлебнулся змеюка, закашлялся. Знай же, змей, угощенье наше! Тут и хер стал на хер не похож, а похож на меч или нож. Подивился Иван немножко и елдой порубал все бошки!
А Хаттабыч совсем уж нервный: “Ах ты, сучка, старая стерва! Это же хуй-мочемет, он права человека попрет, и международное право! Ну Баба Яга, шалава!”. Но а ведьма не унимается, и метлой его, да по яйцам!
Тут Хаттыбыч орет: “Мои полчища, дайте им пиздюлей, да побольше!”.
И поднялась несметная сила и собою пустыню затмила. От горизонта до горизонта войско Хаттабыча двинулось злобно. Стало стрелять по летающей ведьме, в ступе пробоина, раны на теле, Ваньку кольцом окружили, прижали. Ванька упал, руки дрожали. Рухнула Баба Яга на песок. На этом, казалось, все. “Знаешь, Яга ты была ничего, ночью, тогда”. А Яга “Ну а то!”. Обидно вот так умирать ни за что…
Вот на этом бы сказка закончилась. Только вой был услышан отчетливо. Ждать осталось совсем не долго: появились серые волки. Сотни сотен, тысячи тысяч. “От нечистой мы землю вычистим!” – крикнул мощный вожак, оскалясь. Волк Позорный! Какая радость! Метнулась лавина волков на строй басурманских полков. Очухались Ванька с Ягой и тоже вступили в бой. Понеслась тут пизда по кочкам! И пока не настала ночь там, до тех пор, пока небо не вызвездило, продолжалось великое пизделово. “Мы порвем их!” – кричали волки. И летели ошметки только. Волк Позорный с яростной мордой оторвал Хаттабычу бороду. И все чары его растворились, – басурмане бежать пустились. Волки дрались отчаянно, дружно, - супостаты съебались в ужасе.
Все, победа. Хаттабыч пленен. А теперь чем займется он? Будет не землю, а зону топтать, у параши спать да в Лефортово книгу писать. Мемуары с названьем “Мой кайф: от начала и до конца”.
Ну а вот и царевна Юмашка, хоть дурная, но все же наша. Обратилась опять в царску дочку, разносиськовую, скособоченную.
Ну, успеем еще напиздиться. А теперь путь назад, в столицу!

Глава 9. У ЦАРЯ
И пришли Ванюша с царевной в государевы хоромы безразмерные. С ними Баба Яга и волчище. А народу на улицах – тыщами. Все ликуют, кричат и пляшут. Спасена, мол, царевна наша! Фейерверк тарахтит, народ веселит, пушки палят, эх, бля!
Обнялась Юмашка с отцом. “Познакомься вот с молодцом. Это Ванька, Ванька-дурак. Но спаситель мой, как-никак. Это – волк по кличке Позорный. Это – ведьма, ясновидящая от природы”. А Борис удивлен: “Вот те раз, вот кто трон с государством спас! Волк, колдунья и башка дурня!”. Ну а вслух говорит: “Мы рады. Получайте свои награды! Тебя, Яга, я делаю министром по силе нечистой. Будешь сглаз наводить и порчу, на тех, кто мне нравится не очень. И лечить меня будешь зельем от запоев, запоров, похмелья. Будешь придворной знахаркой, давать слабительное и отхаркивающее.
А тебе, волчина Позорный, я, царь Борис, жалую орден. Да не простой – Знак Почета. Не Позорный отныне волк ты. Будешь главным лесным инспектором, все равно зря по лесу бегаешь.
Ну а ты, Ваня, что притих? Возликуй, ты теперь жених. Веди мою дочь под венец!” “Ну, - думает Ванька, - пиздец”. Задергался вальс Мендельсона: вот новый наследник трона! Поналетели сватья, золовки и кумовья, свояченицы и тещи, обрадованные очень. И свадьба – нелепа, ужасна. Супругам желают “шшасья”, детишек рожать по лавкам, по дому ходить лишь в тапках, смотреть телевизор умильно, цветочки на именины, муж голова, жена – шея, семейный очаг - утешение. И тут запели поп-зведзы, задвигали попами просто. Скулят, да визжат, бокалы с шампанским дрожат. Коленца канканом разные, у царской, бля, дочки праздник!
А Ванька стоит и не верит. “Вот так жизнь мою похерили. Известно, что после венца - ни сказки, ни молодца”.
А Яга: “Дерьмовое чудо. Тамадою я здесь не буду. И не буду знахаркой придворною. Улетаю я снова в лес родной”. Посмотрел волк на то печально, и сказал: “Как я тут скучаю! Я хочу жить свободно в лесу, а не жрать во дворце колбасу. Санитар я русского леса, и в чащобе лесной мне место. Я волк питерский и московский, ярославский, симбирский, тамбовский, я архангельский и астраханский, владивостокский, хабаровский. Я - хранитель лесной страны, а никак не жирный министр!”
А Иван: “Я, конечно, дурак. Но жениться – как бы не так! Еще эту лягушку не трахал. Нет, Борис, вот ответ мой: на хуй. Поищи простофилю почище, я иду вслед за ведьмой с волчищем!”
Тут явились Чудейс с Березеем, зашептали: “Совсем оборзел он! Царь, прими наш совет вельможий: ты по почкам его, по роже, наглеца изведи, уничтожь ты!”. Царь тогда: “Успокойся, Ваня, отдохни, посети мою баню, слышал, париться ты не дурак”. Ванька: “Ладно, добро, коли так”. А Борис замышляет: “Постой-ка, жарку баню тебе устрою. Я зажарю тебя, как яичницу, будешь знать, как на ней не жениться!” И подперли дверь бани бревном, запалив обжорой-огнем. Только Ванька, дурак и бездельник, взял с собою волшебный веник, тот, что надыбал кой-где у Яги, костяной, как обычно, ноги. Ванька парится, усмехается, смехуечками потешается, и ему хоть бы хны, хоть бы что, Ванька парится, ой, хорошо! Сруб дотла прогорел, до бревнышка! Ну а Ваня румяный, хороший.
Царь Борис отдает приказ: “В темницу его сей же час! Уморим его голодом лютым!” Ну а Ваньке все по фигу будто. Сидит в заточенье, ест не печенье, а тот каравай, что явился, как уж не знаю. Он ест, а хлеб не кончается, Ванька и не отчаивается. Как прознал про то царь Бориска, в ход пустил одно средство изысканное. Посадил к Ваньке педика Моисейку, скомороха Засерьку и шансонье Овала с музыкальным репертуаром, гнусавым вокалом,  голосом-калом. От их, бишь, искусного пения чахнут любые растения, падают камнем птицы, а люди бегут топиться. Иван, не пройдет и месяца, от этих солистов повесится. И пели они круглосуточно, насиловали слух и мучили.
Но и тут нашелся Иван: выпил самогонки сто грамм из своей чудесной бутылки, и – не слышит вокальные крики, тексты для даунов дремучих и не видит певцов ебучих. Выпил – вот тебе и курорт, тишина и природный комфорт.
Не на шутку Борис огорчился, захандрил, забухал, замочился, и однажды от этой тоски объявил он по всей Руси: “Люд честной, я совсем заебался. Я решил: я в отставку подамся. Извините, я царь был хуевый, и престол у меня не новый. Разве царь я? Гандон гандоном. Отдаю я власть и корону. Вот преемник мой, царь Путятя. Вы боярина этого знаете. То, что я намудил, он поправит, без особой нужды не ограбит. Эй, Путятя, на трон попрошу! Я ж устал, я в пизду ухожу”.

Глава 10. ВЫПЬЕМ!
Ну а Ванька который уж год в Семихуевке тихо живет, жизнью наслаждается, особо не напрягается. Прилетает Баба Яга, волк Позорный приходит туда. И бутылку они откупоривают, попивают, не ведая горя. И тогда они пьяные трое вспоминают былое.
Вот сидят они в ностальгии, уже выпили, уж закусили. Но раздался тут клич всероссийский: “Вот уж молодец где бы выискался, захотел государству помочь, царь же будет совсем непрочь. Снова спизжена царская дочь! Белолица Забава Путятишна. Кто есть смелый, откликнись, граждане! Коль найдется такой удалец, то царевну веди под венец!”
А, заслышав сие, Ванюша говорит друзьям: “Вы послушайте. Предлагаю выпить за сказку!” – И вторую бутылку вытаскивает. “Та еще – никогда не кончается, не дает мне грустить-печалиться. Раз в столице опять хуета, – не последняя сказка, да. Так за то, чтобы не последняя! И за новые впечатления!”. И волшебные наши герои так сидят и бухают трое. Восхищаются миром стрекочущим, да воочию, не заочно.
Вот и мы по одной пропустим, - хорошенько закусим, между первой и второй – и тоску долой, потом по третьей – в башке уже ветер, по четвертой бы надо – потом по бабам, еще по одной – ну-ка песню запой, шестую добавим – славно бухаем, и - на посошок, чтоб все было хорошо.
Вот и сказка наша исчерпана. Тут вы спросите: а зачем она? Да мне делать ведь было нехуй, вот ее и придумал для смеха. Только вот, ребятушки, как там ни пизди, это, видно, присказка, сказка – впереди.
Уже ей и конец, кто внимал – молодец.
Все, пиздец.

Tweet