- Хочу быть Путиным – неожиданно сказал окосевший от «хенесси» Ежик.
Голос в голове молчал.
- Ты слышишь? – повысил голос Костик. – Хочу быть Путиным.
Маруська начала вкрадчиво, с ехидством в голосе:
- Путиным? Владим Владимирычем? Премьер-министром?
- Ага, - хохотнул Костик, - бывшим президентом…
- А залупу конскую не хочешь пососать? – заорала вдруг вша, и кинулась грызть Ежиков пах с остервенением. Костик взвыл.
- Долбоебище! – орала Маруська, - мудак ебаный! Съебывай нах отсюда, живо!
- Куда? – замямлил протрезвевший вдруг Ежик, но Маруськины слова заглушил вдруг дикий грохот: в окно пачками влетали крепкие люди в масках, дверь выбивали кувалдой или чем-то более тяжелым.
Тяжелый ботинок влетел Костику в лицо, все вокруг вспыхнуло, как перегорающая лампочка, и провалилось в тартарары.


- Скажи, о несчастнейший из смертных, кто подсказал тебе премерзкую мысль свергнуть солнцеподобного – бородатый старик мелко поклонился в сторону Портрета – и где найти нам этого нечестивца?
Ежик с трудом разлепил глаза, поднял голову. Кошмар продолжался.
Лысый старик с бородой по пояс, в штатском, слева. Колхозного вида детина, в форме, воняющий рыбой, справа. Прямо – хмурый холеный тип с надменным лицом. Тип молчит, детина кусает ногти, старик увещевает. Били два близнеца-амбала, выряженные в допотопные кафтаны и шаровары.
- Гвидон Салтанович, может его эта… тово… в печь? – буднично спросил детина, докусав ногти.
- Не надо. А впрочем, давай, только печь не топи, проедемся кой-куда, - холеный, названный Гвидоном Салтановичем,  поднялся, превратился в осу и исчез в решетке вентиляции.
- Ай-ай, - закачал головой старик, - такой молодой, тебе бы дев ласкать, изюм кушать… После печи да после Гвидона Салтановича, долгих лет ему и сладких дней без счету, ты изюм даже жевать не сможешь, не то что дев ласкать…
- Да я же говорю, - скулил Костик, когда близнецы засовывали его в разинутую пасть свежевыбеленной русской печи, - Ленку я еб, Паровозиху, фамилии ее не помню, но показать могууу…
Заслонка захлопнулась с лязгом выпадающей из орудия снарядной гильзы, Ежик оказался в темноте, плотной и непробиваемой.
- Маруська, вытащи, Христом-богом прошу, - запричитал Костик.
- Раньше надо было думать, властитель хуев, - мрачно отозвалась вошь. – Против Хоттабыча – хуй с ним, потягалась бы, пердун он старый, да и бороду бережет. Емеля – это, блять, орех твердый, щука у него знаешь какая пропатченая! Хотя можно было бы попробовать, старая она уже, даром что хорохорится, может, и вышло бы что. Двое из ларца – вообще тупицы, им бы только кулаками махать. Но князь Гвидон – это тебе не хуй собачий. В мошкару превращаться – это для него так, зевота. Сотрет и вытряхнет. Попал ты, Ежик. Попытка государственного переворота, да. Покушение на должностное лицо при исполнении… Долбоеб ты.
Трясло и колотило в печи нещадно.
- Ну хотя бы… еще обезболивающего…
Маруська не ответила, но в кровь Ежику, как накануне, на допросе, втекла откуда-то холодная волна, омыла изнутри избитое тело, пробежала по издерганным нервам…
Ежик отключился.


Гвидон положил на стол папку с докладом.
- В разработку взяли? – коротко глянув на стенограмму допроса, осведомился Путин. – Сотрудничать согласен?
Гвидон кивнул.
Путин повертел в руках платиновый «паркер», нахмурился.
- А что, блоху… никак не забрать?
Гвидон пожал плечами.
- Выебать ему надо кого-то… Из ребят никто не хочет. А иначе – никак. Мандавошка, Владимир Владимирович, что поделать.
Путин опять нахмурился.
- И как вы решили его задействовать?
- Есть кой-какие идеи, Владимир Владимирович…


В решетку вентиляции влетел комар. Покружился по комнате, сел на табурет и распух, раздулся в размерах – крылья выросли в руки, жало стало породистым носом с горбинкой, тонкие лапки стали крепкими ногами в щегольских сапожках. Поморщившись, Гвидон Салтанович взял со стола бутылку «хенесси», глотнул, не сводя цепкого взгляда с вытянувшегося по стойке «смирно» Ежика.
- Дело есть, Ежов…

Вошь бесилась, кусалась и вопила:
- Долбоебы! Все долбоебы! Ты долбоеб! Они долбоебы! Ты хоть представляешь, на что ты подписался?

Tweet