В начале года этот текст выкладывался на Ресурсе, затем, в силу разных причин, был снят.
Кто уже читал – прошу прощения за невольный повтор.



Да не может этого быть!! Не может быть!!!
Я схватил с правого сиденья смятую спортивную сумку, прошарил рукой внутри, выдернул твёрдую клеёнчатую подкладку, проверил внутренний карман на молнии, наружный, боковые.
Ничего! Везде пусто!

А! – конечно! Выпало, когда вытаскивал! Переметнулся в задний салон, выдернул коврики, прогрёб под сиденьями. Сиденья до упора вперёд, потом до упора назад. Бардачок, карманы на дверях, за сиденьями – пусто, пусто, пусто!!!

Ну не мог же я вытащить  и проиграть 247 тысяч долларов! Это же двадцать пять пачек! А я взял только половину неполной пачки – три из семи тысяч.
Потом, правда, спускался, взял оставшиеся четыре. И ещё потом…пару раз…
Но двести сорок тысяч долларов!
А в тот раз, когда взял по три пачки в каждый карман – шестьдесят тысяч – я же набрал фишек по полтиннику.
А расставлял по четыре столбика за ставку! По восемьдесят фишек!
Я стиснул голову и замычал. 4 тысячи за ставку! А сгребали их у меня в металлическую горловину приёмника раз шесть или семь – точно!
Но мне же так пёрло! Я же за два захода взял сорок тысяч!

Да! – ещё подумал: приеду и скажу:
-    Вот это из банка на новую квартиру, а это – на ремонт с мебелью!
-    Откуда? – округлит глаза Наташка. Глаза округлить –  хлебом не корми.
И тёща недоверчиво, по-волчьи, скосится:
-    Откуда ещё?! Что опять за бредни?!
-    Оттуда! Пока в пробке стоял, проценты наросли! – скажу я заготовленную фразу и тресну об стол пачками денег.

Да. Именно так. Сказать о пробках и треснуть пачками денег.
Да. Остроумно и свежо.

Я откинулся на подголовник, изо всех сил рванулся вперёд и треснул лбом о баранку. Вот так свежей. И остроумней.
Сорок тысяч я выиграл тогда, когда сумка уже опустела! Правильно: я спустился к машине, зная, что в сумке ничего нет. Поехал на работу, выгреб из сейфа дневную выручку – миллион рублей с лишним – и на эту выручку почти столько же и выиграл!

Мне нужно было ещё ушестерить эту сумму и только тогда я оставался бы при своих!
Я замычал.
Утром Сурхан приедет за выручкой. Сейф пустой.

Телефон, всю дорогу стоявший на вибрации, снова затрясся в кармане, как заложник с завязанным ртом.
Я выковырнул из кармана ненавистный кусок пластика, сбросил входящий. 18 непринятых звонков, 20 сообщений. 11 – от жены, 4 – с мобильного сына, 1 – от Эдика, два от тёщи.
Времени – половина первого.
Как же так?! Как же быть?!
Мы продали нашу крохотную проходную двушку на Лестева, чтобы сделать ранний взнос в строящуюся «Химкинскую Звёздочку». В полседьмого встретились с покупателями, юристы с обеих сторон проверили оформленные документы, мы взяли деньги из ячейки.
Поехали домой.
То есть, уже не домой - а на Кравченко, к тёще, там договорились пожить полгода до сдачи «Звёздочки».
Жену вызвонили с дороги на сложный случай ( она – анестезиолог в 1-й Градской), до Кравченко оставалось ехать минут 8 по маленькой дорожке.
-    Не крутись, я быстрее на троллейбусе доеду! – выскочила на переходе, перебежала улицу, прыгнула в подкативший троллейбус, уехала.
Через пятьдесят метров казино «Фараон». Бывший ресторан «Гавана». Я остановился.

Но как же так?!
Я схватил сумку, вывернул её наизнанку, прощупал швы. Я не мог проиграть триста тысяч!
Не мог, не мог, не мог!!!

Когда в детстве читал рассказ «Любовь к жизни» Джека Лондона, всегда раздражало нелепое описание повторяющихся поисков патрона в пустом стволе винтовки. Если увидел, что нет – значит, нет! Человек не ищет то, чего нет!
Но триста – или хотя бы двести, сто, пятьдесят! – тысяч где-то здесь!

Я вышвырнул из машины коврики, прогнал сиденья вперёд-назад, выставил всё барахло из багажника, вытащил запаску. По очереди снял с себя куртку, пиджак, вывернул карманы брюк. Пусто.
Пусто, пусто, пусто!!!
Но я же выигрывал! Я же хорошо ставил!
На  36, на 36-35, на Зеро-2 снял больше семиста фишек! А, да – они все были двухдолларовые, я обменял их на десятки и снова поставил на Зеро-2.
И снова снял! Я ж целый час выигрывал и выигрывал!
Я же обменял кэшем четыре пластины по сто тысяч!
Четыреста тысяч!
Ну да, потом фишки кончились, разменял одну пластину.

Потом разменял ещё одну -  с неё возле бара угощал местную девчонку в колготках сеточкой. Удивительно похожа на Ритку Пловайко – мою школьную любовь. Так даже и имени её не понял – называл всю дорогу Риткой.
Нос, губы, шея, даже две родинки за ухом – вылитая Ритка. И такая же по характеру – послушает, помолчит, сострит. Снова послушает.
Давал ей кэшем пятьсот – не взяла.
Спросила: «Ещё играть будешь, или уходишь?»

-Ну, не знаю, поиграю, наверно.
-    Вот когда будешь уходить, тогда и дашь. Если вместе поедем  - ещё дашь, если захочешь. Ночь – двести пятьдесят, часик – семьдесят. А так без толку – будешь потом по залу бегать, из меня свой кэш вытряхивать.
-    Бывает и такое?
-    Здесь всё бывает.
-    Зачем ты здесь?
-    А ты зачем?
Помолчали.
-    Хочешь, стихи прочитаю, которые в пятом классе тебе…ну, то есть ей…написал?
-    Почитай, - пожала она плечами.

-     Рита улыбается -
Солнце появляется.
Но смеётся редко
К сожалению, Ритка.
Так что улыбайся чаще давай-ка,
Наша красавица Ритка Пловайко!

Рита рассмеялась:
-    Сильно завертел. Небось стеснялся до упаду, но я тебе скажу – все девчонки ей потом завидовали как из пистолета.
      Оканчивай играть – поехали. Тебе уже больше не попрёт – я вижу.

…Но четыреста тысяч выиграл?! Почему не ушёл?! Четыреста тысяч!!!!
Утроить хотел.
Утроить хотел, сука?!
Утроить хотел, сука, блять, ёбаный в рот?!
Утроил?!

Я бился головой о запаску, вытащенную из подпола багажника на мостовую под равнодушными взглядами охранников и каменных львов на пьедесталах.
Суки, мимо них пронёс и оставил триста тысяч! Своими руками!
Как теперь жить?! До скончания века у тёщи в двушке?
В одной комнате – тёща с тестем, в другой – Светка, сестра жены с мужем и дочкой, а в холле мы: я, Наташка и Павлик.
Что я скажу?! Как я это скажу?!
Я метнулся к дверям казино. Пусть хоть десять процентов отдадут, они не могут не отдать десять процентов – это несправедливо. Десять процентов от трёхсот тысяч – всего тридцать тысяч, для них это мелочь.
Да нет, должны отдать!
Лопоухий охранник с добродушным щенячьим лицом сделал шаг вбок.
-    Мы не можем Вас пустить.
-    Как – не можете?! Я уже четыре часа здесь играю.
-    Мужчина, мы не можем Вас пустить. Это указание Администрации.
-    Где администрация?
-    Нам неизвестно. Это не наша компетенция.

…А Сурхан?
У меня в животе плеснуло кипятком. Максимум, что он даст – два дня. Да и то – на коротком поводке. Где я возьму миллион? У кого?
Сурхан скажет: продавай квартиру.
Ответить ему, что квартиру уже продал и немножко поиграл в казино?

Снова затрясся телефон. Наташа.
Я обессилено ткнул кнопку.
-    Да.
…Извини, не мог подойти.
…Ну, вот так, Натастая, не мог.
…Всё хорошо, маленький, скоро буду. У вас там штатно прошло всё?
…Да нормальный у меня голос…
…Нет.
…Да не был я ни в каких автоматах. Клянусь. Клянусь Павликом.
( - а что ж не поклясться – в автоматах-то я точно не был)
…Да нисколько я не проиграл, потому что не был ни в каких автоматах!!!!
…Да.
…Да, всё. Всё проиграл.
…Совсем всё.
…В казино «Фараон».
…Вот так. Не знаю как.

Я выпустил трубку из руки. Она упала на пол, как камень в воду.
Завёл двигатель и поехал по маленькой дорожке в сторону улицы Кравченко. Пятьсот метров от тёщиного дома до казино – неужели у тестя с тёщей мозгов не хватило сходить в «Фараон», проверить, вытащить меня оттуда?!
Безразличные твари.
Оторвали бы меня от стола, потеряли бы мы тысяч двадцать-тридцать. Ну, сорок.

Я представил, что в сумке не хватает всего сорок тысяч, а двести семь – на месте, а Сурханов сейф целёхонек и заорал в полный голос: «А-а-а-а-а»!!!
Чтобы не лопнуло сердце.
Ведь так же могло быть. Могло.

Я ехал и орал как ишак – с открытым полностью ртом и на одной ноте. Сердце пекло, я ехал по маленькой дорожке и орал.
Повернул на Кравченко, загорелся датчик бензина.
« Бензина нет», - подумал я.
« Хотелось бензина,
  И не было денег,
  И нечего было продать…», - всплыли в памяти какие-то нелепые стишки.
Нет, не бензина там хотелось, чего-то другого…
Я проехал по Кравченко, свернул на Вернадского и покатился в сторону центра, аккуратно притормаживая у стоп-линий перед светофорами.
Поймав себя на этой аккуратности, задумался: почему?

Вот почему:  хочу показать свою законопослушность и богобоязненность. Меня, мол, можно и нужно простить и вернуть к прежнему состоянию.
Кому показываю? Ну, Богу, наверно.
Ну-ну…Крыша моя едет.
Я катился на скорости пятьдесят километров, слушая голоса в голове.
-    Надо кончать. Из этого не выбраться. Пока бензин есть, надо кончать.
-    А что бензин? При чём здесь бензин?
-    Да ни при чём. Вариантов покончить с собой больше.
-    То есть?

…Моё собственное привычное «Я» было оттеснено в дальний угол. Нет, даже не так -
оно, как ребёнок, сидело за маленьким столиком, не вмешиваясь в разговоры взрослых. Голоса звучали уверенно и жёстко, ментовские такие Голоса.

-    Ну, типа, разогнаться, и с моста в реку. На Метромосте ограждение проломить не проблема, вода уже холодная, удар будет сильным. Верняк.
-    Скажи ещё – в лобовую со стеной.
-    На такое не решится. Думаешь, и в реку тоже слабо?
-    Уверен. Да ещё и калекой останется, машину разобьёт. А машину по-любому Наташке нужно оставить, продаст хоть.
-    Ну да, ну да.

Я прикрыл глаза. Вот так сходят с ума? Или я просто подошёл к черте, где всё уже совсем не так, как в обычной жизни?
Повернул направо. Улица Строителей, перекрёсток с Ленинским.

-    Снотворное?
-    Нормальный ход. Бабский, конечно, но для него сойдёт. Но денег-то нет. Да и где он рецепт возьмёт? Проще шланг на выхлопную и другой конец в салон.
-    Кожа розовая будет, меньше ритуальщикам давать придётся.
-    Ну.

Переехал Ленинский. По Панфёрова до светофора, потом под стрелку направо.
Почему направо?
Не знаю.
А какая разница?
Большой сине-зелёный круг на столбе: «АПТЕКА 36 и 6. Круглосуточно».

Я остановился, заглушил двигатель.
-    Девушка, какое у Вас самое сильное снотворное без рецепта? Уже пачками пью, не помогает.
-    А что Вы принимаете?
-    Ну…Феназепам, тазепам.
-    Да Вы что?! Даже Ваши препараты – только по рецепту! Они не такие слабые, кстати. Без рецепта вот – персен, допустим.
-    Хорошо, спасибо, - сказал я и вышел.

Пока обшаривал карманы, Голоса утихли.
Сорок пять рублей. С копейками.
Купил в палатке колу, вылил в сухое, саднящее от сигарет горло.

А ведь, в самом деле, ничего другого не остаётся.
Всё, пожил.

А что скажет Павлик? Вернее – что скажут Павлику?
-    Твой дорогой папочка продал нашу квартиру, проиграл все деньги и покончил с собой, оставив нас без копейки.
Ведь именно так – покончил с собой, оставив семью без копейки на чемоданах в тёщином коридоре и с Сурхановым долгом.

Сильный мужской поступок, достойный пример для воспитания сына.
На хуй.

Мои родители из своей серпуховской развалюхи на Ворошилова ничем помочь не смогут. Когда ты, скотина, в последний раз им денег подбрасывал?
На хуй всё.

Я уставился на ритмично вспухающий, как яичница-глазунья, мутно-жёлтый сигнал светофора и думал. Не думал даже, а переваливал-перекатывал в голове шершавый валун ответа Голосам.
Жить дальше невозможно, значит, нужно выбрать из вариантов, предлагаемых Голосами самый верный и…
И всё.
Вот и всё.
Но как же они будут без меня? Павлику в школу на следующий год, у Наташки зарплата – 15 тысяч, квартиры нет.
Что делать?
А с таким отцом  - лучше? Добытчик и опора, бля.

Затрясся телефон.
-    Да, Наташа.
…Да ничего. Еду.
…Честно еду, скоро буду.
…Ничего я не собираюсь с собой делать. Да, сейчас приеду, обсудим.
…Не переживай, честно.

Сзади погудели. Я вздрогнул, включил передачу, тронулся.

…А что, может, в самом деле – приеду и скажу: денег, мол, нет.
Проиграл в казино и ещё должен миллион Сурхану. Давайте соберем семейный совет, обсудим эту проблему. Всесторонне рассмотрим, все выскажемся.

А ведь им даже и похоронить меня будет не на что. В долг будут брать. У тех же людей, которых потом позовут на поминки.
Ну, как у людей положено – помянуть усопшего. С речами, со словами прощания.
Блять.
Самое мягкое из невысказанного за столом будет, наверно: лучше б этот баран не рождался вовсе, всем бы лучше было.

А если сейчас направо – и вон из Москвы, по ночному Киевскому шоссе, разгоняя осенние листья по осевой?!
Ведь где-то же будет впереди хорошая жизнь?

Нет.
Пробьёшь колесо, остановишься у задрипанного шиномонтажа (а! – на трассах это называют «Ремонт колёс»), полезешь за деньгами. Которых нет.
Или просто остановишься залить бензина. Бензин заливают за деньги. И надо будет кого-то подвозить, или кому-то шестерить.
И вспоминать, и вспоминать про Наташу и Павлика, про Сурхана и Наташу, про тёщу и чемоданы…

Да нет, всё. Некуда ехать. Незачем, не с кем, не к кому.
Невозможно дожить до утра, невозможно даже думать, как говорить, какое сделать лицо при этом, какие глаза.
Исчезнуть. Исчезнуть насовсем. Пропал – и всё.
Я поднял голову.

Да!
Никаких заездов  в реку, снотворных и прыжков с крыши.
Пистолета у меня нет, красивая пуля в голову исключена.
Вешаться – пошло. У повешенного – где-то читал - перед смертью из тела выскакивают все испражнения – гадость, мерзость. Гадостей и так вдосталь.
Не надо опознаний в морге, ритуальных автобусов, стояния у гроба и поминок.

Надо доехать по Симферопольке до Серпухова и свернуть у Данков направо, затем у Борисово – налево к Лужкам, в заповедные мещерские места. Я там в детстве всё облазил, ночью не заблужусь, фонарик в багажнике есть.
Есть там бочажина – болотце такое, его и днём не найдёшь, надо долго низом продираться сквозь малинник, потом в овражек, потом через бересклет. Сесть на бережку, влить в себя бутылку коньяку.
Да – коньяку. На трезвяк могу киксануть.
Резануть по венам и опустить руки в стылую октябрьскую воду. Кровь вытечет безболезненно, я тихо сомлею и завалюсь вперёд.
Найдут меня не раньше, чем весной, сейчас в лесу народу мало. Опознание, думаю, не удастся. И не понадобится. И не получится.

Я повеселел.
Да! Именно так.
Машину Наташа продаст, Сурхан покрутится, покрутится, ничего он ей не предъявит. Не те времена.
В родных местах будет не так тошно, коньяк поможет. Нож есть, фонарик есть. Нужны деньги на бензин, и на коньяк. В час ночи Москва не спит, заработаю.

-    Ну, что, бляди - притихли?! – обратился я к Голосам. Голоса, точно, молчали.

Правда, ещё остаётся вопрос, всегда меня интересовавший, но сейчас резко переехавший в практическую плоскость.

Как быть с душой?
Церковники ведь даже не хоронят самоубийц на кладбищах – страшный, мол, грех: душа мается и остаётся неприкаянной. А и точно, жутко представить – тело плюхнется в бочаг, а душа будет вечно витать возле Наташки, слышать её слезы, присутствовать при визитах Сурхана.
И вот тогда уже совсем ничего нельзя будет сделать, а?
Это же настоящий ад?!
А, с другой стороны, японцы с их харакири и сэппуку не дурее нас, но с посмертным существованием души у них полный порядок. Не может быть, чтобы души разных стран и народов имели настолько разные посмертные маршруты.


Нет, всё-таки церковники чисто по-русски просто ограничивают свободу выбора. Как и родное государство - прописка, регистрация, справка. Туда - нельзя, сюда – нельзя. Чтоб не сбегали в самоволку.
Если разобраться, даже Христос был самоубийцей.
Гонево церковное.

Вернее всего, после смерти душа погружается в тёплый тихий кольцевой поток и бездумно кружит по тёмным заводям.
А, может, и нет никаких заводей. Просто – обрыв, тьма, пустота. Ничто.

Я развернулся через две сплошных и поехал в сторону центра, рассчитывая на самую ближнюю точку – казино «Бакара», напротив рынка ( так чурбаны и написали: «Бакара» с одним «К»).
Не доехал, остановили с противоположной стороны улицы.

Двое чёрных с резкими движениями и прыгающими глазами.
-    На Хавскую. Зна-и-иш?
-    Знаю. Сколько денег?
-    «Скол-ка де-ниг», - издевательски повторил чёрный. – «Сколка у меня дениг» – я знаю, и тибья это не ебь-ёт. Ти понял?! Я спрашиваю – ти понял?!
Его отодвинул второй, постарше.
-    Твоя машина, твоя услуга. Что ты, как дурачок, у нас цену спрашиваешь? Говори цену, я убавлю, ты немножко добавишь, и поедем. Да-а?
Я засмеялся.
Действительно, глупо. Типа, я пришёл на рынок, ткнул пальцем в абрикосы. А продавец спрашивает: « Сколько стоит?»

-    Тысяча.
-    Ну, ты про тысячу даже для полвторого ночи ебанул - не подумал. Шестьсот рублей – за глаза. Поехали
Не дожидаясь моего согласия, он кивнул Резкому, вдвоём сели на заднее сиденье, загорготали, закурили.
-    Курить бу-диш?
-    Нет.
-    Чито такой сап-сем кислый? Ба-леиш? Денги нет?
Ну, ладно, вези-вези, толко на дорогу смотри, а не себе в башку.
-    Мне заправиться надо, бензин на нуле.
-    Давай. Только быстро.

У Черемушкинского рынка поворот направо, на Нахимовский, и ещё раз направо, на Архитектора Власова, мимо Армян-сервиса в горку, на заправку.
-    Вы мне…это…на заправку дайте.
-    У тебя бензина нет? И денег нет? Может, тебе ещё машину помыть, квартиру отремонтировать?  Потом попросишь жену твою трахнуть, а-а?!
Вот тебе четыреста рублей, заправляйся, ставка теперь твоя не шестьсот, а пятьсот.
-    Почему?
-    Да потому что ты наше время тратишь, у нас деньги из оборота вынул раньше времени, - и засмеялись.

Да и хер бы с ними. И при жизни всегда спасовал перед черножопыми, а тут-то и подавно залупаться нечего. Что потерял – того не доберёшь.
-    На Хавскую куда вам? В начало, в конец?
-    Около дома 3.
Заправились, развернулись и, свернув на Вавилова, быстро проскочили на Орджоникидзе, у крематория повернули к Донскому монастырю, через Шаболовку на Хавскую.

-    Ма-ла-дес! Быстро! Ладна, я не мелочник, вот твои двести. Подожди сорок минут, мы выйдем, отвезёшь нас за две тысячи на Огородный проезд – зна-иш?
За ожидание – отдельно пиццот.

Я хмыкнул про себя.
Огородный проезд, вьетнамский квартальчик. Резким черножопым только туда и ехать в  три часа ночи.
-    Только деньги сразу отдайте.
-    Не захотим давать – не дадим. Захотим отобрать, так и потом отберём. Вместе с машиной. Но мы луди бедный, у нас такой машина на ремонт столко денег нет. А вообще(«воопше»), нам постоянный ночной водитель нужен. Ты Москву хорошо зна-иш?

Я кивнул. Москву я, в самом деле, знаю хорошо. Отработал три года в такси, два – на персоналке и пять во всяких ВИП-извозах. Руки с баранкой слиплись.
-    Четыре тысячи за ночь, бензин отдельно. Днём: хочешь - спишь, хочешь – работаешь, но только ночью, с девяти до семи, чтоб был всегда шустрый. Как бензопила. Хо-чиш?
….Толко за машиной ухаживай. Это что? – он ткнул пальцем в иконку-наклейку Николая Угодника на передней панели:
  - Бог? А почему такой пыльный? В Бога веришь, а его не чистишь? Сап-сем глюпий? На Бога не надейся, только на свои руки и голову надейся, понял? Всё в наших руках – это я тебе говорю. Будешь шустрый – всё будит. Будешь кислый – ничего не будит.
… Давай думай. Придём, решим. Четыре тысячи, бензин отдельно.

Хорошее предложение.
Четыре тысячи за ночь – это где-то сто десять тысяч рублей в месяц, четыре триста в долларах. В год – 50 тысяч с лишним.
Всего пять лет - и я отработаю квартирные деньги.
Сурхан подождёт, конечно. Что б ему и не подождать пять лет?
Пить, есть, одеваться и платить за тёщин коридор мы, конечно, не будем. Также не будем вообще ничего покупать и абсолютно ни за что не будем платить.
Да, хорошее предложение с богатой потребительской корзиной.

-Согласен. Спасибо Вам. Очень благодарен.

Отвезу их на Огородный, брошу Натастику деньги в почтовый ящик. Хоть что-то.
И – скорее на Симферопольку, ебись оно всё конём. Устал, всё, не могу больше. Всё.

- Давай. Жди.
И ушли.
Я посмотрел на часы: час 42 минуты. Передо мной светился спиральный конус Шуховской башни. Ажурное плетение на задранной вверх гладкой сужающейся трубе напомнило мне Риткины ноги в колготках-сеточках.
Не помню – в моём детстве подсвечивали Шуховку или нет? Но сетчатых колготок точно не было.
В двух кварталах от неё находится церковь Ризположения Христова, бабушка водила меня туда раз в неделю обязательно.
Завёл машину и потихонечку поехал.

Через несколько минут остановился у вросшей в землю красно-кирпичной церквушки.
Поздно. Закрыто, конечно.
Бабушка учила креститься, кланяться, «Отче наш» читать. Крестился, кланялся, читал.
Потихоньку, конечно. Ребят стеснялся.

И что?! За что?!!! Почему?!

-Господи, ну будь ко мне милостив! Господи, за что наказываешь («наказуешь» - всплыло в памяти, я поправился) наказуешь меня?!

  Силы как-то сразу кончились, ноги ослабли. Я сполз на колени, где стоял – в липкую лужу, натёкшую из разбитой пивной бутылки.

-Господи, мне только тридцать два года! Не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу, не хочу!

Стоя на коленях, вцепился руками в холодные металлические прутья ограды, колотил по ним головой.
-    Господи! Прошу! Себя не жалко, но жена с сыном, я их так любил! Ты же знаешь, Господи – не для себя же играл, Ты ведь знаешь настоящую правду – я всё бы потратил на семью. Хотел для них хорошую квартиру, мебель, школу.
    Тебя ж не обманешь, Господи, Ты ведь всё видишь! Я же правду говорю! Хотел для семьи, для ребёнка, не на блядей, не для себя!
Научи, Господи! Не дай им пропасть! Если мне пиз… конец, не дай им погибнуть!
Прошу, прошу, прошу!!!

Я с силой ударил головой о тротуар. По-настоящему, из глаз аж полетели разноцветные звёзды.

Проходящая парочка хихикнула, я ещё и ещё раз треснул лбом об асфальт и заплакал, в голове плавали синие сполохи.
- От самого сердца, от души обращаюсь к Тебе, Господи! Ты знаешь: никогда ничего не просил! Весь я перед тобой. Научи, дай знак, помоги, брось соломинку!
… «Господи, не знаю, чего просить у тебя, Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня больше, чем я умею любить Тебя.
Дай рабу Твоему, чего сам просить не умею», - вспомнил я простые слова молитвы святого Филарета, митрополита Московского. Любимая бабушкина молитва.

Я  заплакал. Лоб гудел, чувствовалось, как  на нём вздуваются шишки. Мерзко пахло прокисшей пивной лужей.
Я встал, отряхнул колени. 
Над куполом рванина ночных облаков сложилась в нечто похожее на лик Сергия Радонежского – узколицый, длиннобородый. Сложился и разлетелся бородой в сторону Первой Градской.
И всё. Облака снова задёрнулись. Больше никаких видений, кроме нависшего над церквушкой сияющего офисного кристалла «Горький-плаза», гордости архитектора Андреева.

-    К чистому приложишь, и нечистое очистится, - пробормотала и перекрестилась нестарая женщина, проходящая мимо. Ещё одна, блин, запоздалая богоискательница.

Ну, если это знак – спасибо. Знамение, бля.
И что мне – проползти задом наперёд на коленях до Троицы? Или пожертвовать последний гонорар от черножопых на хранение мощей пресвятого Сергия?

Ладно, пора возвращаться на Хавскую.

А что, я, собственно, ждал от своего воззвания, финального мессиджа, так сказать?
Звонка  с Богофона от Михаила-Архангела с точным описанием плана действий?
Или дарования мне умения обращать камни в золото?
А, может, Сурхан перейдёт в православную веру и возблагодарит меня за избавление от нечестивых денег?
Или  с неба ебанётся алмаз величиной с голову телёнка?

А? Чего я ждал? Чего?!

Что раздастся трубный глас: «Сделай двадцать пять шагов по северной стене Донского монастыря - увидишь могильный камень, отступи три шага и копай землю на пять саженей вглубь. И земля разверзнется, и узреешь там сундук со златом и каменьями на общую сумму 1млн. 850 тыс. долл. по курсу ЦБ»?

Мудак я. Даже не мудак – мудака кусок.

Чёрные вышли точь-в-точь. Бросили на заднее сиденье две небольшие сумки, Резкий сел вперёд.
-    Э-э, я ж тебе сказал: уберись в машине. Ты что – глюпий? Или наглий?!
-    Я…это…колесо менял. Спустило.
-    Колесо? Покажи руки.
Мои грязные липкие руки, перепачканные на асфальте у Храма Ризположения, его убедили.
-    Ладно. Но успевать всё надо. Вот тебе пятьсот за ожидание. И две до Огородного.
… Поехали, - он провёл платком по передней панели, сгребая всё, что на ней было: Николая Угодника, мини-компас, львёнка с качающейся головой. Открыл дверцу, швырнул под колёса, отряхнул руки.
-    Машина, особенно передний панель, должен чистый быть. Чтоб всё видеть. Поехали. По дороге заскочим в Гжельский переулок. Тихую дорогу зна-иш?
-    Знаю. Сейчас через Жуков мост на набережную выскочим, там ночью нет никого. От Таганки три минуты.
-    Слю-шай, всё зна-иш. Ти, может, опер? Все наши места знаиш.
-    Да нет, там рядом в переулке азербайджанский ресторанчик есть, туда одно время люди много ездили.
Чёрные рассмеялись.
-    Эти луди мы тоже были. Сейчас нам вообще-то(«вопше-то») туда и нужно. Только заехай не с улицы, а  с Гжельского. На перекрёстке машину поставь на ход, не глуши. Потом сразу под мост и по Волочаевской к Третьему Кольцу.


Я поставил машину, как было сказано.
Резкий, сильно дёргая на ходу плечами, направился вверх по переулку, в сторону ресторана.
Старший вышел из салона, встал около машины. Курил, держа правую руку в кармане, провожая напарника взглядом.
Тот дошёл до кафе, дверь сразу же распахнулась, и на крыльцо выскочило несколько человек.
Резкий вывернулся, выкрутился из рук набегавших, крикнул.

Тут же ударили выстрелы. К машине бежали двое, стреляя часто и метко.
Старший упал сразу же, не успев выхватить оружие. Его сигарета описала красивый полукруг и шлёпнулась к основанию лобового стекла, под щётки дворников.

Я воткнул первую, рванул с места, разгоняя движок до трёх с половиной тысяч, перебросил на вторую, сразу на третью, так на третьей и погнал вверх.
В заднем зеркале прыгали выстрелы вслед моей машине, добивали Старшего, какая-то иномарка с ксеноном – не разобрать - сорвалась за мной.

Старший выбрал хорошую позицию – я ворвался под мост, и, выжимая из третьей сто двадцать, ушёл вверх по Волочаевской.
Как только ксенон сзади исчез, я крутанул налево, выключил фары, Строгановским проездом проскочил обратно, через перекрёсток – Старший так и лежал -  и, оставляя слева улицу Сергия Радонежского, бывшую Тулинскую,  дёрнул через мост в Сыромятники.
А там сам чёрт не найдёт.
Через пятнадцать минут остановился. Почему-то страха не было, будто сыграл в догонялки, только на машине.
Тихо.
Обошёл машину – цела. Выколупнул из-под щёток недокуренную Старшим сигарету, выбросил.
«В машине должно быть чисто. Зна-иш?»

Хорошо – не ранили, а то пришлось бы Наташке деньги на моё лечение искать. А машину тысяч за шесть-семь продадут. Хоть и восьмилетка, но «Сааб-Аэро» всё-таки.
На коньяк хоть заработал. Всё-таки - смогу я вены вскрыть себе? Я вытащил из дверного кармана складной нож, открыл, провёл лезвием по пальцам.
Страшно.
Провёл посильнее. Вдавливая глубже, но без резкого, рвущего к себе движения.
Страшно.

Неужели не смогу? Дёрнул по фалангам сильнее. Пошла кровь. Больно не было, только защипало и стало тепло.
Ага! – значит смог!
Черканул порезче, словно затачивая карандаш.
Кровь пошла обильным ручейком, я смотрел на неё и улыбался.
Смог. Всё-таки смог. Даже без коньяка.
Засмеялся.
А вот зачем я из Гжельского ломанулся? Замочили бы меня вместе с чёрными – красивая смерть, под пулей. Всё бы списала.
Инстинкт заячьего хвоста, хули.
Ладно, сейчас чего уж там.

Ха, а если Бог не отозвался – может, Дьявола вызвать? Потребует душу – пожалуйста. Кровь расписаться есть.
-    А чего, приходи, забирай душу, только помоги выкрутиться. Всё получше самоубийства. Как к тебе обращаться – «приди, Сатана?» Или «прииди»? Приходи, короче, душа готова, кровь есть, распишусь.
    Приходи, Чёрный Чувак!
Да и на кой ляд мне такая говняная душа – собрался умирать, а от пуль чесанул, чуть не обоссался!

Не – а действительно! – помоги выкрутиться! Не хочу ведь умирать! И жить не могу!
Утро для меня исключено. Нет утра.
Говно я слабодушное! Говно, говно, говно…
А душе – не всё ли там равно, у кого она будет плавать в тёплых тёмных заводях.
Ну – приходи, забирай! Вот кровь, всё готово!
Бог не пришёл, спит. Если ты есть, Чувак Аццкий Сотона, приходи – я твой!
Да, да, да – твой!!! Ну-ка!

Я вцепился пальцами в баранку так, что из-под ногтевых лунок пошла кровь. Разве так может быть?!
Вздрогнул, поднял руки к глазам, всмотрелся. Ничего себе!!
Из-под белых полукружий ногтей выступила кровь, стекала на порезанные пальцы, и тёплая струйка безостановочно лилась вниз, на пыльный коврик.
Тёмные капли моментально собирались в пыли аккуратными окатышами, как ртуть от разбитого градусника, беспокойно двигались по кругу.

Раскатов грома и клубов серы не было. Да я и не ждал.
Все спят. И Бог, и Дьявол, и Сурхан, и Резкий со Старшим.
И мне пора ложиться. В ту коечку, куда улеглись мои последние пассажиры.

Tweet