Не верь, не бойся, не проси.

В конце 2008 года, а точнее, поздней осенью, с наступлением ноябрьских сумеречных дней, я окончательно сошел с ума и вовсе прекратил искать работу.
    Бестолковый марафон по офисам и агентствам мягко перешел на ходьбу в ближайший магазин за хлебом, водкой и сигаретами, а вскоре и вовсе сменился неторопливыми прогулками между пустых санаториев, вдоль безлюдных пляжей курортной зоны, где в абсолютной тишине остывало побережье, вместе с морем неуклонно погружающееся в зимний анабиоз. Люблю я пышное природы увяданье – ай да Пушкин, ай да сукин сын!

    Мой ежедневный маршрут стартовал от санатория "Ромашка", далее петлял среди кустарников дикой маслины и через небольшой парк спускался по облысевшим склонам к пляжам и пирсам, к самой темно-синей воде. За бетонными парапетами, отделявшими песок от асфальта, протянулась длинная многокилометровая дорога. В конце она круто поднималась наверх, туда, где за серо-белым минаретом старого маяка сурово высились купола храмов мужского монастыря.

    Я проходил вдоль серых песочных пляжей, мимо длинных холодных пирсов, густо усиженных чайками, мимо яхт-клуба, где вытащенные на берег яхты и катера забавляли меня своими названиями. Вот "Cвятой Николай", большой и старый, как и положено самому уважаемому святому, уставился в небо крестом своей мачты, вот "Алые паруса" - большая крейсерская яхта, ослепительно белая на фоне облупившихся рыбацких шаланд с восхитительными женскими именами: "Надежда", "Вера" и «Любовь».

    Почти всегда я поднимался наверх, к монастырю, и в храме мог подолгу стоять перед темными позолоченными иконами, вслушиваться в неразборчивое чтение службы или наблюдать за лоснящимися от собственной значимости отроками семинарии. Но чаще я стоял, прикрыв глаза, мысленно обращаясь к Богу.

    Очень скоро мои маршруты стали ежедневным пользительным моционом и занимали практически весь световой день. Я перестал вспоминать предыдущую убогую жизнь, как если бы ее и не было вовсе. Работа в банке, финансовые кризисы, клиенты, котировки, деньги, семья, вся эта петрушка - все это перестало для меня существовать. Я смотрел внутрь, в самые глубины своей души, пытаясь ответить на один простой и самый важный вопрос – в чем мой талант?!

    Одновременно с привычкой к одиноким прогулкам, в эти тусклые дни я приобрел еще одну - вернее сказать, что у меня появилось еще одно увлечение, или даже пристрастие. Немного водочки перед прогулкой - и вам не страшен пронзительный ветер с моря, и дорога нисколько не утомит вас, и путь назад будет таким же быстрым и легким, потому что вы благоразумно оставили немного волшебного препарата дома, в махоньком  «Морозко» на кухне. Рядом на полках лежат пачки зеленого жасминового чая, соседствуют сандаловые благовония, а также банка варенья из белой черешни с лимоном и некоторое количество отменного урюка, присланного из Ташкента мамой.

    Очень редко размеренность моей новой жизни бывала нарушена штормовой непогодой или отсутствием «Гжелки», но это длилось так недолго, что нисколько не расстраивало меня, и даже приятно радовало предвкушением завтрашнего дня. Постоянство – что может быть лучше, особенно если ты творишь!

    Как бы понимая самодостаточность моей новой жизни, родственники и друзья один за другим перестали меня посещать, телефон звонил все реже, да и Нокия вскоре и вовсе умолка. Последней перестала приходить жена, красивая женщина с большими грустными карими глазами, мать моего единственного сына. Она в последний раз как-то испуганно перекрестилась и сказала, что меня необходимо сводить в монастырь, на что я правдиво ответил, что бываю там каждый день. На следующий день, придя домой к вечеру, я отметил отсутствие детской кроватки и фортепиано, а соседка Нюра, добрая согбенная старушка, сказала, что приезжали родственники жены на грузовой машине и все увезли. С этого дня больше никто не тревожил меня, и мои прогулки стали еще более длительными. Я упивался своей свободой.

    Вечерами я подолгу просиживал в кресле-качалке, перечитывая только те книги, которые уже читал когда-то в детстве, переживая заново за героев Сэлинджера, Борхеса, Булгакова, Воннегута, Маркеса, К.Льюиса, Сарамаго, Сунь-у-Кунна, Мураками и многих, многих прочих достойных.
    Мне не хотелось ничего нового, ибо нет ничего нового под желтым ликом луны. Я был совершенно счастлив.

    Небольшие сбережения, оставшиеся от моей биржевой деятельности, по самым приблизительным расчетам  - я уже не утруждал себя точными и мелочными расчетами -  позволяли не беспокоиться о деньгах до лета будущего года. К тому же, потребности мои были ограничены едой, табаком и водочкой.

    Так, в сладкой паутине своих мыслей, я пребывал в безмятежном одиночестве, день за днем проходя один и тот же маршрут: "Ромашка" - маяк - монастырь. Неожиданно для самого себя я стал писать стихи, как сейчас понимаю, слабые и наивные, строчки и рифмы настигали меня повсюду - у моря, в кресле, в ванной, на улице. Пример белого стиха:

Фантазия быстро рисует в пространстве
Прекрасные легкие воздушные замки.
Но сколько труда и терпения нам надо,
Чтоб это действительно правдою стало.

Сомнения прочь – идите вы все к черту!

    Последние слова стиха, без сомнения, не были адресованы кому-то конкретно, я посылал, открещивался от внешнего мира, от того образа жизни, который оставил в прошлом, от людей, которые его исповедовали. Мне было жаль своих бывших друзей, бывших сотрудников, бывших случайных незнакомых прохожих, вовлеченных во вселенскую круговерть суррогата жизни, чей мозг разъедала язва социальной адекватности.
    Но единственное, в чем я мог им помочь - не мешать сходить с ума, в благодарность за тот покой, в котором они оставили меня. А может быть, они, глядя на меня, остановятся однажды в своей непрерывной свистопляске и посветят внутрь души своей…

    Используя компьютер исключительно в качестве печатной машинки, я редко проверял свою электронную почту. И не то, чтобы мне никто не писал. Отнюдь, в преддверии Нового года и Рождества корреспонденция была весьма обширной, но я не ждал от этих писем ничего значимого, и даже ничего незначимого для себя. Я ощущал себя Сэлинджером в глухом лесу – самодостаточным в своем таланте, обрамленном высочайшей культурой.
«Выше стропила, плотники! Входит жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей!» - что может быть краше строк Сафо…

    Почти что ничего.
    Разве что, моя новая любовь – наверно, это и есть кризис среднего возраста - девочка с толстым телом, длинными волнистыми рыжими волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов. Но, очевидно, и она наконец-то блаполучно позабыла обо мне, или просто разучилась писать по-русски в своем вонючем Нью-Йорке, чуть не погубившим Холдена. Во всяком случае, некоторое время она была единственным человеком, о ком я вспоминал иногда и от кого ждал поздравления к Рождеству и Новому году. Но она не написала. Вскоре я забыл и о ней. С глаз долой – из сердца вон.

    Я не оставлял свои поэтические опыты, напротив - стал писать короткие тексты в прозе, не пытаясь, впрочем, их как-то осмыслить в контексте литературы вообще. Однажды я даже отправил несколько текстов в какой-то литературный журнал, однако мне никто не ответил. Собственно, я и не ждал ответа. Было что-то мистическое в такой односторонней связи с миром. Обо мне помнят все, я обо всех забыл, я никого не хочу видеть. Тогда я разместил все свои тексты на сайте самиздата и напрочь забыл про них.

    Иногда у моря я встречал людей, так же медленно бредущих по пустынному побережью. Странные это были люди, всегда одни и те же, они неизменно следовали по своим маршрутам, так же, как и я, погруженные в собственное одиночество. Была робкая надежда, что бродят они не бесцельно…

    Один из них, невысокого роста старик с длинной густой бородой, похожий на сказочного гнома, казался мне удивительно знакомым. Встречая его на пляже у большого желтого камня под монастырем, я наблюдал одну и ту же картину. Старик доставал буханку черного хлеба, отщипывал кусочки и кормил быстрокрылых чаек. Когда голодные птицы слетались над ним, старик читал "Отче наш". Обрывки ветра доносили слова молитвы, и всякий раз мне казалось, что я слышу не совсем то, что он читает.
  - Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое - читал гном, а мне слышалось:
  - Да СЛЕТИТСЯ имя - и кружащиеся над стариком чайки как бы подтверждали - да, слетится! Вместо "Да приидет царствие Твое ", я слышал "ПРИЕДЕТ царствие:", и в этой связи вспоминалась нечто совсем детское незабываемое - "Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино".

    На город медленно опускалась зима. Заметно похолодало, и в декабре мне пришлось удвоить утреннюю дозу, чтобы не замерзать во время прогулок. Кроме того, однажды я выбрался на городской рынок - сколько же там людей! как же там шумно и грязно! - и купил на барахолке огромную лисью шубу, изрядно проеденную молью, но все же очень теплую и удобную. Выпал снег, задул жуткий северный ветер и теперь я уже никого не встречал у моря во время своих прогулок. Сбережения мои порядком истаяли – я плохой бизнесмен и бухгалтер, увы -  пришлось практически отказаться от еды, но зеленый жасминовый чай и водочка по-прежнему поддерживали мои силы утром и вечером. Что будет дальше, я не думал, не хотел даже представлять. Наслаждаясь одиночеством, я сидел вечерами за компьютером, записывал собственный бред и наслаждался покоем. Полным покоем.

    Не выдержав голода, ушла моя кошка, не разделившая мою любовь к зеленому жасминовому напитку и прозрачному, как девичья слеза, эликсиру. Она посмотрела своими огромными круглыми желтыми глазами, что-то извинительно мяукнуло в ее горле, в форточке промелькнул пушистый серый хвост - и больше я ее не видел.

    Закрыв форточку, я поставил чайник, предварительно вмазав дозу «Гжелки» и сел за работу. Строка к строке, и каждый день по главе – через месяц повесть.
    Получался очень интересный текст, что-то в нем было от французского экзистенциализма, такая же отстраненность содержания и нарочитая протокольность формы. Теперь я писал по несколько тысяч слов в день, никогда впоследствии не поправляя текст. Перечитывая его утром, я удовлетворенно хмыкал и отправлялся к морю. Пускать белые кораблики, если текст был плох – говорят, что Флобер имел привычку декламировать свои черновики и безжалостно их рвать, если они были ужасны.

    Прогулки мои оставались ежедневным ритуалом, но стали значительно короче, потому что силы постепенно оставляли меня. Кроме того, я не хотел отвлекаться от текста. Время, казалось, остановилось во мне, дни недели и числа представлялись чем-то наподобии имен давно умерших людей, не имеющих ко мне малейшего отношения.

Новый год я встретил кружкой водки и лихорадочной работой до утра…

    Однажды, поднявшись к монастырю, я увидел там много людей и узнал, что сегодня канун Рождества. В храме я зажег две свечки, одну перед иконой Николая-угодника - во славу Формы, другую Богоматери - за здравие Содержания. По окончании праздничной службы, когда многочисленные иеродиаконы в предвкушении скоромного столпились у дверей трапезной, я побрел своей дорогой. Как хорошо иметь свой путь, но еще важней встать на него.
    Было уже достаточно поздно, у моря дул пронизывающий ветер, но сердце мое билось ровно и спокойно, наполненное торжественной пустотой заснеженного берега.

    И неожиданно ко мне пришло понимание необходимости завершить текст непременно сегодня. Совершенно ясно я увидел, какими именно словами текст будет окончен: ВОСКРЕСИТЕ ДУШУ. ОНА ПРИНЕСЕТ ВАМ ЧАСТИЦУ БОГА.
    Эти слова не показались мне тогда странными. Им предшествовали какие-то невероятно важные, но очевидные слова. Я увидел каждое слово снизу, сверху и как бы изнутри. Они сверкали изумрудным светом. Вначале было слово.

    Запахнув покрепче шубу, я спрятал голову под тяжелый воротник и поспешил домой. Я прошел почти половину пути, когда вдруг услышал странный звук. Какой-то тонкий звон, как будто бы колокола монастыря, оставшегося за спиной, стали вдруг совсем маленькими и раскачивались где-то совсем близко от моего уха. Не успел я об этом подумать, как из-за поворота показалось большое светлое пятно, стремительно приближающееся ко мне. На всякий случай я отошел в сторону и спрятался за деревом. Ждать пришлось недолго - через несколько минут пятно приблизилось настолько, что я увидел тройку лошадей, запряженную цугом в красные-белые расписные сани. Картина выглядела слишком невероятной для пустынного морского пейзажа, поэтому я стал заинтересованно наблюдать, не выказывая, впрочем, своего присутствия. А зря!

    Поравнявшись с деревом, за которым я пытался укрыться, сани остановились, и оттуда бодро соскочил старик с большой седой бородой, одетый в красный балахон и такую же красную шапку с меховым отворотом. Свой мешок он оставил в санях. Отойдя от повозки, старик подошел прямо к моему дереву, на ходу расстегивая широкий пояс. Очень близко послышалось громкое журчание, мои боты стали заполняться теплой противной желтоватой жидкостью. Тогда я выглянул из-за дерева, чем очень смутил старика. Каково же было мое удивление, когда я узнал в нем своего давнишнего знакомого - гномоподобного чтеца молитв и кормильца чаек, который нарядился как Дед Мороз! И еще одна догадка поразила меня, когда я вспомнил лицо святого Николая, перед иконой которого только что поставил свечку! Это был точно он!

    Оправившись от смущения, старик поздоровался со мной, как ни в чем не бывало. Заметно было, что он тоже узнал меня – неприятный факт для него!
- С Рождеством Христовым - зычно прокричал он, уже вскакивая в свои сани - С Новым Годом! Теперь все будет хорошо, детка, возвращайся домой - донес до меня ветер его последние слова из-под стука копыт.
- И вас с новым счастьем - прошептал я зловеще и отправился домой.

    Несмотря на последнюю степень усталости, я весьма бодро дошел домой. Заключительные слова для моего текста еще напоминали о себе, но больше всего я размышлял о недавней странной встрече. Старик, Дед Мороз, святой Николай смешались для меня в один глубокий образ, и я даже не заметил, как дошел до собственной двери. К моему удивлению, на пороге ждала моя кошка Соня. Она сразу же громко замурлыкала и стала тереться о сапоги, выражая, тем самым, высшую степень своей любви. Поглаживая ее, а она лежала прямо у меня на груди, я сладко уснул, так и не записав в этот вечер ничего из того, что собирался. А жаль, ведь говоря фигурально, писатель ни живет ни дня без строчки. И никто его текстам не поставит точку.

    События последующих дней так прочно врезались в мою память, что я могу вспомнить их поминутно. Проснувшись рано утром, я включил компьютер и увидел письмо из Нью-Йорка, которое начиналось словами:
    "любимый мой Saunt-Papa".
Так меня называл только один человек, это она, девочка с толстым телом, длинными волнистыми рыжими волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов. Из письма я узнал, что она показала лучшие мои тексты – на ее непритязательный вкус -  важному литературному агенту и тот предлагает мне очень выгодный контракт! Я был так ошарашен, что теперь уже напрочь забыл о том, что хотел написать вчера. Я даже не пошел на прогулку, а сразу же стал сочинять ей ответ. Дорогая моя девочка.

    Но не успел я написать ни слова, как в дверь постучали. На пороге я увидел свою жену, заметно похорошевшую и посвежевшую за то время, пока я ее не видел:
    - С Рождеством тебя! С Новым годом – широко улыбаясь, сказала она, а из за ее спины выбежал мой сын с хлопушкой в руках, из которой тут же громко выстрелил прямо в меня. Он у меня чудный шалунишка.
    Через полчаса на плите что-то зашипело, источая давно позабытый запах горячей еды. Ошарашенный, я сидел за компьютером, держал на коленях сына и пытался вспомнить, что же я вчера хотел написать. В голове пустота.

    Вечером позвонил телефон. Мой компаньон по прежней работе, финансовый гений и весельчак, кричал в трубку, что на имя нашей фирмы пришли нежданно-негаданно инвестиции из Америки, что он нас поздравляет и чтобы я завтра утром появился, потому что необходимо заняться покупкой новой мебели для офиса, что старая уже никуда не годится, что он вчера разбил машину, ну и черт с ней, что он завтра купит новую. Он кричал что-то еще, но я уже не слушал его, пытаясь вспомнить, что же я вчера должен был записать.

    Вот и все. Теперь я не хожу к морю и не употребляю зелье с зеленым жасминовым чаем. Жена Олеся готовит мне чудесные завтраки и ужины. Мой замечательный сын Виктор визжит от радости и целует меня, если я приношу ему новую игрушку – последним был пистолет. Он и сейчас сидит у меня на коленях.

    Девушка с полным телом, длинными волнистыми рыжими волосами и стальными брегетами во рту пишет мне теперь каждый Божий день. Серая кошка с желтыми глазищами трется мне об ноги, когда вечером я приезжаю из своего нового громадного офиса. Я подписал контракт с литературным агентом, книги продаются очень большими тиражами, и хотя мой банковский счет постоянно увеличивается, я всегда точно знаю, сколько у меня денег. По сути, я скряга, эдакий Плюшкин!
   
    Я не оставляю попыток вспомнить, что же такое понял тогда и хотел записать. Попытки эти становятся все более мучительными. Боюсь, они безнадежны. Ведь те, о ком пишу я, постоянно живут во мне. А мысль изреченная есть ложь.
    Я стал раздражительным. У меня хроническая бессонница. Я плачу по ночам.
   
    Если вы когда-нибудь под Новый Год встретите старика на санях с длинной бородой и красном кафтане, большим мешком за спиной - Убейте Его.
    ОН НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.

А ваше счастье в собственном ПУТИ…

Tweet