продолжение

Ну так вот значит, мужики, - продолжал Колька,- подъезжаем мы с мои дорогим гостем, тарахтя на колдоёбинах, к этим Сухиничам. Я ему: "Куда, мол, теперь?". А он мне показывает аккуратный такой листочек, на котором каллиграфическим почерком: "Сухиничи, Ул. Ждановская, дом 32, Полетаевой Елене Никодимовне". Видно сам откуда-то аккуратно так переписывал. Та-ак, - думаю. Улицу-то должны переименовать были. Значится будем искать. Но как на грех, кого ни спрошу - ни одна собака такой улицы не помнит, а коли так - то как узнаешь, где теперь этот дом? А он удивленно так мне еще и еще раз листок свой под нос сует и все повторяет: "Николяй, фраг нохмаль битте: Штаноффская трицат тфа... Полиетайева Элена Никадимавна... "

Вот вы мужики в Германии небось не бывали, а я вам скажу: там по сто лет названия не меняют. Да какое по сто? По двести и больше! Жил человек в начале века на такой-то улице - так там и теперь его правнук живет. По тому же адресу. И телефоны не меняют с тех пор, как они появились. А у нас там... Вот называлась до семнадцатого года "улица графа Фредерикса", потом скажем - "Борца за Свободу Товарища Троцкого", после, блядь, какого-нибудь Ежова или Берии, после - Юлиуса Фуфучика, а теперь может даже генерала Власова или еще какого Дудаева.

Ну уж Власова, это-то наверное нет, - перебил Виталик, - хотя мне тётка из Молдавии писала, что назвали одну улицу имени Влада Цепеша - того садюги с колышками, которого в Европе Дракулой звали. Так что... все может быть.

Да при чем тут твой Дракула! - рассердился Колька. Я же тебе говорю, что улицу ну никак не найти было. Мне-то по барабану, но надо же дело сделать, коли бабки берешь, да и смотреть на чувака просто жалко было. Думаю, - наизнанку вывернусь, но эту проклятую Ждановскую мы найдем...

------------------

Обер-ефрейтор Карстен Витте уже третий день балансировал между бредом и явью. Бедра - да и всей ноги он не чувствовал, как будто ее и не было. Только проводил рукой в минуты просветления, чтобы убедиться - отрезали или нет. Потом - снова провал в небытие... Перед глазами вставала серая гладь родного Северного моря - такого холодного и мрачного, и в то же время такого своего, родного... Потом вдруг он - снова трехлетним малышом залез в телегу столяра Рихарда, а лошади вдруг неожиданно тронулись с места. И стало так страшно, что сейчас эти огромные звери унесут его неизвестно куда, такого маленького... "Мама! Мамочка! Ну помоги же мне!" - от собственного детского крика внезапно приходил в себя и видел потрескавшийся серый потолок, чувствовал запах пота, спирта, крови, дерьма, мочи и каких-то лекарств... справа и слева на железных койках другие раненые...

"Батарея - огонь! Огонь!" - на койке справа молоденький лейтенант-артиллерист с кровавой повязкой там, где недавно были глаза, в бреду продолжал командовать боем... "Внимание! Сзади танки! Обошли! Разворачивай орудие! Разворачивай, ну! Огонь!!!" - срывавшимся голосом он все время приказывал развернуть орудие... Видимо в этот момент его и накрыли огнем обошедшие батарею русские танки.

А кто на койке слева? О-опс! Оттуда на него не мигая смотрели холодные и циничные глаза тощего, небритого и нестриженного мужика, уже выздаравливавшего после ранения в живот. Позже Карстен узнал, что мужик этот был знаменитый Манфред Цвирка из роты разведчиков - уроженец лесных, болотистых мест на самом краю Восточной Пруссии. В десяти километрах к востоку от Цвиркиной деревни была граница, а за ней жили не то поляки, не то белоруссы. Сам Цвирка в прошлом был контрабандистом, а потому умел говорить на сборной славянской тарабарщине, которую кое-как понимали русские. Рядовой Манфред Цвирка отличался полнейшим цинизмом, отчаяной смелостью, жестокостью и в то же время склонностью к черному юмору. Он безо всякого колебания резал глотки русским часовым, да и не только русским... однажды при отступлении сноровисто располосовал горло от уха до уха смертельно раненому товарищу, и ведь трибунал оправдал падлу! Цвирка сумел спокойно объяснить: парню все равно - конец. Тащить его не было возможности - тогда взяли-бы всех, а у нас были важные сведения. Оставлять парня иванам тоже нельзя: прежде чем подохнуть - мог поколоться, а уж язык они бы ему развязали... И однако тот же Манфред Цвирка мог запросто отдать половину последнего куска хлеба или эрзац-колбасы голодному русскому ребенку...

Внезапно перед глазами Карстена возникло девичье лицо. Вначале он даже подумал, что это галлюцинации, но вскоре оказалось, что лицо вполне реально и принадлежит стройной молоденькой девушке с голубыми глазами и льняными прядями волос, спадающими из-под наскоро повязаной белой косынки. Девичье лицо было бледное, пожалуй чуть-чуть черезмерно исхудавшее и с темноватой от усталости кожей вокруг глаз, но Карстену оно показалось ослепительно красивым и даже каким-то своим, близким и родным. Возможно этому способствовали четко очерченная, даже чуть тяжеловатая нижняя часть лица как у многих немок или голландок - такие лица нечасто встречаются у славянок, тем более у русских , а может виной тому было свежее дыхание девушки, которое он ощутил на лице... Хотя впрочем - какая разница. Что-бы там ни было, но Карстеном Витте вдруг овладело страстное желание, и он протянул руку и пожалуй слишком быстро взял девушку за нежное тонкое запястья, не отрывая взгляд от этого прекрасного лица... "Ты что! Ты что? Пусти...дурак..." - быстро проговорила Леночка Полетаева и выдернула руку из горячих пальцев раненого немецкого солдата. Три минуты спустя, сменив повязку на Карстеновом бедре, она быстро пошла к следующему раненому из списка, который дал ей немецкий фельдшер. "Хитлер - гофно! Гхы-гхы-гхы! - весело прохрипел ей вслед по-русски ухмыляющийся Цвирка и не-то засмеялся, не то закашлялся, - А ты сопленосец думал она к тебе прям так под одеяло залезет? Сейчас! Жди! Гхы-гхы!…"

Продолжение следует - а как же инАче !