<Кавер на этот вот низабываимый кревас Говножопого Хуепиздрика – http://udaff.com/read/creo/129971/
Абычно я не столь вульгарен, но само качество исходново креатифа тово требует, ей-бо. Встричяйте…>
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

Гыл 1. Встреча в темноте.

При ссущем на ниё звонком хихиканьи, ана паявилась в тёмной комнате из старово советсково фотоаппарата «Силуэт», стаявшево на полке ещё с дедофских времён: выползла из абъектива, как девочка в «Звонке» из экрана, и шлёпнулась на пол. Иё выпирающий бюст был абёрнут в использованнае бумажнае полотенце. Звонкое хихиканье прадалжало на ниё ссать, кружа пад паталком: брызги ссанины искрились в лунном свете.

«Блять, точно Кириешки были палёные», филасофски падумал он при виде таково зрелища. Ему фсегда являлись падобные экспириенсы после барматухи с протухшыми Кириешками, либо после косяка жыстоково чучмексково драпа высушенново в дыму ослиново кизяка. Кагда они познакомились, ана подогнала ему ещо и сушоных грибов ат деда-калдуна – после чево их савместные вечера стали намного интересней и разнообразней.

Единственное что иё атличало – это её праисхаждение, северное или азиатское (он так и не узнал, аткуда она – с Сибири или с Казахстана, ибо сначала не понимал иё языка, а потом стало похуй). Ана сбросила с сисег бумажное палатенце.

– А ты правда меня любишь? – спрасила ана. Её игривый голос соскочил с губ, падашёл к нему лёгким шагом и сунулся иму в ухо.
В ответ он улыбнулся во все фиксы. Он помнил её ищё абитуриенткой: тогда ана училась в их вузе па абмену. Ана была внучкой каково-то шамана, то ли из Сибири то ли ищё аткуда-то из Азии, и была падвинута на всякой чертофщине. Впрочем в нынешние Новые Тёмные Века это тварилось повсеместно: после тово, как в Европе йобнул Большой андронный коллайдер, литающее ссущее хихиканье и хадячий игривый голос были ищё самыми безабидными паследствиями.

Резко развернув, он пацеловал её пад маленький хвостик из-за которово 15 лет назад патерял сперва разум, патом невинность, двенадцать зубов и левую яйцаклекку. Язык лизнул дырочку и пачувствовал её лёгкую дрожь.

– Ты не ответил…

«Блядь, я ж тебе уже языком дырочку полизал – какой ещо ответ нужен?». Но фслух он таково сказать не мог, чтоб не абидеть сваю Северную звезду. Он называл иё так с тех пор как узнал что ана из края алмазов и охотников – и решил, что ради приданного в виде алмазов готов пердолить иё, даже если ана ночами левитирует над кроватью, ест галубей и крыс, уходит через канализацию а приходит вылезая из телевизороф и фотоаппаратоф.

– Любимая, я не устану говорить, что я тебя люблю, – отразили стены приятным баритоном. Кагда он закидывалса грибами, стены фсегда говорили баритоном – после драпа они начинали гнусавить, а после колёс кагтавили.

– А я не устаю слушать, – звонким эхом дополнила она, после чего схватила со столика кампьютерную мышку, запустила пальцы в лобковые волосы, раздвинула свои большие и сладкие губя – и ненавязчиво пихнула в себя мышку. Экран засиял и асветил её – длинноногую, с мертвенно-белой атласной кожей, падтянутыми прищепками к ушам грудями и длинными чёрными волосами. На голове был венок из челавечьих глаз, которые ана вырвала у напавшых на них как-то в парке гопникоф: ана всегда надевала ево когда хатела поебстись – их абоих это заводило.

– Поймал меня, – задорно рассмеялась ана: сжав мышку внутри себя пиздяными мышцами, погоняла курсор па экрану. Он оцепенел и онемел, испугавшись что она щас аткроет на рабочем столе секретную папку «Личное» – там хранились ево тридцать гигабайт порнухи с негритянкаме, старухаме и ишакаме. Так он в паследний раз деревенел ат ужаса перед своим первым командиром, кагда тот рявкнул на нево «Будешь очко языком драить, сука!!!» и он невольно абассалса.

Аднако же ана всего лишь открыла стрелялку. На экране замелькали гоблины, нацысты и какодемоны: задорно хохоча, ана принялась дрючить мышку сокращениями песды – и перестреляла фсех, за минуту пабив ево рекорд. Мышка была с виброрежимом и пастаянно вибрировала при пападаниях, атчево она эротишно стонала.

– Я и не знал, што ты такая… – ахуев, выдохнул он. Смеясь, ана закинула сваю точёную ножку на ево ногу, волосатую как у страуса. Страусом ана ево звала за привычку в минуты страсти совать голову в иё дырочку.

Патом они повалились в постель. Пихнув ей за щёчку, как носорог трепетной газели, он спустился ниже к трупным пятнышкам на иё груди. (Дед-шаман паднял её из мёртвых ещо в детстве). Кагда он спустился к самому нежному месту, её руки с силой пихнули ево голову в пахнущие магилой глубины…

…Кагда ана сжала ево голову бёдрами, он вышел на балкон покурить в Сибирские морозы. (Ана по-прежнему болталась у нево на голове, не разжимая бёдер и не приходя в сазнание: по пути он сшиб иё головой лампу, монитор и кота с тумбочки).

«Кто мы? Что с нами будет? Будем ли мы вместе?». Как абычно, после грибоф его накрыла амнезия. Звонкое хихиканье вылетело в балконную дверь, попутно абассав их, и упорхнуло в ночь.


Гыл 2. Отчаяние.

Дешовое вино пролетело пищевод, вылетело через язву на пол-желудка и йобнуло ево прямо в печень – так, что он смищно выпучил глаза и сблевал фсё обратно в стакан. Продышавшись, задумчиво пасматрел на стакан и снова фсё выпил. Если нужно нажраться, то какая разница, чем.

Бухая в полумраке с кириешками и пойлом, он усиленно думал. В памяти всплывали абрывки воспоминаний пра Северную звезду (каторая сейчас сопела ф спальне после жыстокой ебли пад грибами). Вот паступление в ВУЗ и первое знакомство… Студенческая пьянка, блюющие из окон тёлки и первый секс встояка на наружной леснице абщежытия… Ебля в мушском туалете, уткнув иё головой в разрисованную хуями и любовными признаньями перегородку… Выпусной, девки блюют па углам, а пацаны скопом лишают невинности пажылую деканшу…

– Йоб тваю Бах! – заорали пад балконом.

– Йоб тваю Бетховен, билят чорний! – дружелюбно заорали в ответ, и загрохотала перестрелка. Чурки-студенты из консерватории чево-то не поделили, они вечно пиздяца – фортепьянное атделение со скрипичным…

Так дальше жыть было нельзя. Он знал что ана не хочет с ним быть, а ево самово это доебало. Надо было что-то делать.

«Сжечь, сжечь всё», нашёптывали ему голоса из розетки. О том же с утра судачил и голос из унитаза. А он плохого не посоветует.

С этой мыслью он дастал из холодильника канистру бензина, разбадяжил просроченной святой водой из бутыля, аблил спящую Северную звезду, кровать, фсю спальню и фсю квартиру – и кинул бычок.

«…Пойду воевать», думал он позже, глядя на полыхающий из окон пожар и бегающих со шлангами и матюгами пожарных: кот на плече пушил шерсть и шипел. «Заебала гражданка, нах».


Гыл 3. Пад Ишак-Абадом.

Командира празвали Катана за то, что он всегда таскал при себе агромный меч. Никто никогда этот меч не видел, но салдатики судачили, что он у командира просто пиздец какой агромный. Слухи эти пришли от паварих и уборщиц, каторые их пересказывали, мечтательно вздыхая и закатывая глаза.

– И никакая это не катана, – со знанием дела рассуждал Гришка-летёха, назначенный ЗАМом.– Быть не может.

– Да как не катана? – возражал Димка-вэдэвэшник. – Ещё какая катана! У нево говорят баба из Японии была: а может из Китая, узкорылая короче, хуё-моё… Дед у ней самурай какой-то был, вот это от нево!

– Нет, не катана! Катаны такими огромными не бывают. Это, скорее всего, клеймор. – Гриша был интеллигентный кудрявый еврейчик, па ашибке происходивший из бухой сибирской глубинки, и был хорошо образован. Лётчиком он не был, и летать на самолётах не умел – а в летёхи попал аттаго, что всегда ва всём пролетал. – Или иной двуручный меч: возможно, цвайхендер.

– Сам ты… хендер! Хуль тут ругаешься, ебло пархатое?

– Подразделение, становись! – спас Гришу от мордобоя окрик командира. Фсе вытянулись во фрунт. Предстоял штурм Ишак-Абада.

– Бойцы! – За спиной командира трепетал российский флаг с гербом: двуглавый орёл с серпом и молотом в клювах, и с распятьем и «калашом» в когтях. – Наша служба и опасна и трудна, сукаблять. Этот город захвачен террористами Церкви Летающево Макаронново Монстра, чей культ уже захватил пол-мира и чьи ебанутые адепты бомбят города ва славу Доширака!

Рядовой Джамшуд занервничал. Он сам был лапшепоклонником, и каждый вечер совершал намаз, абмазываясь соусом и молясь на миску лапшы.

– Новые Тёмные Века прогрессируют! – продолжил Катана. – Удельные княжества Европы грызутся за власть. Нашим западным границам грозят Львiвская Каклократия, Жмеринский Каганат и Третий Молдавский Рейх! Америка совсем ёбнулась, не зная кому бы ещё объявить войну: вчера их президент объявил войну йогурту, позавчера – парикмахерам, а сегодня – цыганам! Наш священный долг… бля, короче идите, дуньте шмали – и на штурм. А ты, зам – ко мне в палатку. – Это было сказано приятным баритоном, не свойственным обстановке.

Гриша зашёл в палатку – и тотчас сильная рука схватила ево за яйцаклекки и намотала их на кулак: он пискнул ат боли. Катана расстегнул ширинку и достал свой меч – и ат ево ужасных размеров Гриша взбледнул и помертвел.

– Усёк? – зловеще процедил Катана. – Будешь про командира сплетни распускать, выебу как кошака. Пшёл вон.


Гыл 4. Гришка.

Я сваево батю помню. Бывает утром часиков в пять он проснёцца, прочухаецца, потом мамку за голову хватает и под одеяло суёт – и так пердит, что аж одеяло подлетает.

Мамка ему – фу, блять, заебал своими шутками. А он ей такой, заткнись, пизда, нихуя ты в юморе не понимаешь – и как пойдёт её ебашить: аб стол головой, аб пол головой, аб печь головой, аж вся изба трясёцца. Крепкий мужык был, хозяйственник… Аднажды в подвал её швырнул, а я как раз аттуда вылезал – так что ана мне на голову жёппой оделась. Я с тех пор импотентом стал, папугаев боюсь и ссусь по ночам; и днём тоже ссусь. Из-за тово в консерваторию и не взяли, а я так на скрипочке люблю…

А патом влюбился я… В Наташку… Яйцаклекки к ней подкатывал. А я ж импотент, бля, а лечица боязно – вдруг врач-антисемит цианид пропишет. И кунилингус ей не делал – боялся, засосёт… Я десять лет с ней гулял, наконец остоебенило ей, ана меня бросила: говорит, нашла другого, он меня ебёт. А я ей ещё на скрипочке играл… Сука, шлюха, тварь, шалава, гнида, профура, фактура, политура, фрустрация, кирпич, булки, тугрик, физрук, вагон, лапша, крокодил – короче слов нет.

Помню вешацца пошёл на струне от скрипочки. Помню голос Катаны: «В сортирах искать!». Я аж прослезился, думал, он меня спасает. А это он буфетчицу тётю Клаву, предпенсионново возраста и ста восьмидесяти кило весу, выебать захотел – причём прямо на толчке, вазбуждает ево это… И всё равно вешацца раздумал, патаму что блевать от таково приспичило. Короче, взял он меня к себе служить в смертники. Спасибо, ахуенно рад…


Гыл 5. Джамшуд.

Глазам придстали головы на пиках: ва рты им натолкали варёной лапшы, а в глазницы вставили тефтельки. Джамшуд рухнул на колени в полном ахуе. И это сделали ево братья по вере?

Джамшуд затрясся, захохотал, зарыдал и абассалса одновременно. Патом сарвал с сибя всю одежду и снаряженье, надел сваю миску лапшы на голову, весь абматался лапшой – и полез из окопа.

– Джамшуд! Стой, ебила! – заорал Катана. – Там же поля минные!

Но Джамшуд уже нихуя не слышал. Голый, абмотанный развевающейся на ветру лапшой, он выпрямилса навстречу пулям. В ушах ево таржественно и грозно звучала музыка, и гурии хором пели «Дети харонят каня».

– А-а-а, биссмиле! Срала Украина, хэрои сралы! Банзааааай!!! – заорал Джамшуд, и побежал на врага.

Tweet