1.
Все у Петра Ивановича в жизни было хуево. У него не было жены, не было постоянной работы, не было дорогой мебели в его квартире. Жизнь пролетела как-то не заметно, не оставив ни следа в его благополучии.

Он шел под хлопьями густого снега, опустив голову и о чем-то размышляя. О чем именно, спросите Вы? Но даже сам Петр Иванович этого не знал. Так просто не о чем. И это было с ним постоянно. В общественном транспорте, уставившись обычно в окно и ничего не видев сквозь стекло, он как бы спал с открытыми глазами или, как про таких обычно говорят, летал в собственном астрале, который согревал его от непогоды, мчавшейся куда вперед человеческой жизни, и успокаивал в случаи какой-либо обиды или проблемы. А обижали Петра Ивановича частенько и лишь потому, что был он слишком застенчив и немного труслив. Хотя, уверяю Вас, он никогда не боялся физической боли. Он всегда боялся боли душевной. Боялся опозориться. И именно это у него получалось на редкость хорошо.

Через две недели должен был начаться новый год, и все встречавшиеся Петру Ивановичу по дороге люди несли в своих руках, или тащили войлоком пушистые елки. Заполняли этими самыми елками общественный транспорт и, рассердившись по этому поводу друг на друга, ругались матом, который для такого интеллигентного человека как Петр Ивановича был просто невыносим. Он забился в угол и постарался не обращать ни на кого своего внимания.

Его толкнули в плечо.
-Петька, ты?
Петр Иванович поднял глаза и увидел перед собой расплывающееся в улыбке лицо Косорылого Федора Николаевича.
-Блять, не узнал что-ли? Это я Федька, однокашник твой.
У Петра Ивановича настроение стало еще хуже, чем было до этого. А было оно, как я уже сказал, наихуевейшим.
"Сейчас начнет спрашивать о моей ебучей жизни", - подумал про себя Петр Иванович, а вслух сказал
-Узнал, конечно же. На какой остановке выходишь?
-Петька, бляха муха. Куда подевался та. Тридцать лет тебя не видел. Петька.
От радости Федор Николаевич постучал Петра Ивановича по плечу.
-Блин, больно же.
-Петька, как жизнь то твоя.
-Да так себе.
-А че на собрания не приходишь? Мы ж с классом собираемся каждый год.
-Да что…
-15 января каждого года в нашей школе. Помнишь школу то?
Школу Петр Иванович помнил очень хорошо. Помнил зеленые оплеванные бумажками стены, помнил грубость, злость, помнил, как этот самый Федька заставлял его таскать свой портфель и как отнимал у него всегда сменку, если её надо было где-нибудь предъявить, помнил оскорбительные надписи на школьной доске, стирать которые запрещали под угрозой расправы, помнил те щи, в которые плюнул Морозов Леша, и которые Петю заставили съесть тот же самый Федька и его друг старшеклассник Редис. Петр Иванович помнил все. И это все он помнил до мелочей отчетливо.
-Помнишь Лидию Михайловну, класснуху-то нашу. Умерла пять лет назад, машиной сбило.
-Мне здесь выходить.
-Спешишь что ли куда. Может выпить куда зайдем, поговорили бы. Эх, Петька, давно я тебя не видел.
-Нет, мне надо…
Петр Иванович выскочил из трамвая и пошел по "Московской" в сторону Волги. Когда трамвай уехал, он вернулся на остановку и стал ждать следующий.

2.
Только что по телевизору Петра Ивановича поздравил Путин. Только что пробили куранты. Петр Иванович выпил фужер дешевого шампанского и принялся смотреть очередной праздничный концерт. Не то чтобы они ему шибко нравились эти праздничные концерты, просто их просмотр давно уже вошел у него в традицию, как, впрочем, и у многих россиян. Каждый год на протяжении почти всей своей жизни.

На улице раздавались звуки разрывающихся петард и всевозможных новогодних фейерверков. Настроение по сравнению с прошедшей неделею у Петра Ивановича было довольно таки хорошим. Он все подливал и подливал себе шампанского и слушал, как поет очередная звезда в короткой мини-юбке и с напомаженным дорогой косметикой глумливым лицом. На душе его было все спокойно и хорошо. Согревающее вино растекалось по венам, и было очень приятно это ощущать.

За стенкой пели соседи. Петру Ивановичу они вовсе не мешали. Даже наоборот успокаивали. Он был рад за то, что мир еще живет, что в нем еще осталось радость и чувство праздника. Это просто он такой. Просто ему самому нравится уединенность.
И все нормально. Все идет так, как нужно. Все хорошо. Все заебись.

Петр Иванович посмотрел в окно. Он увидел идущего мужчину. Тот еле стоял на ногах и постоянно падал в снег. На него никто не обращал внимания, и он сам ни до кого не доебывался. Как приятно Петру Ивановичу было смотреть на это. Спокойствие, мир, тишина. Вот в чем праздник то. Во всеобщем братстве. Во всеобщем взаимопонимании друг друга и каждого.

3.
На собрание, 15 января, Петр Иванович все-таки решил пойти. Может быть, его замучила совесть, или это просто был его долг детству, или может что-то еще. Петр Иванович этого не знал, да и, собственно говоря, даже не думал об этом. Поскольку желание пойти было настолько импульсивным, что на обдумывание его причин просто не хватило времени.

Чем ближе он подходил к школе, тем громче билось его сердце, тем тяжелее он дышал, и тем сильнее ему хотелось повернуть назад.

Он шел по тем же самым тротуарам, по которым ходил в детстве. Воспоминания заполняли всю его душу. И кроме боли и унижения Петр Иванович чувствовал в них что-то еще. Что-то светлое, доброе и по-детски наивное.

Петр Иванович увидел замершего щенка прижавшегося к той же самой трубе парового отопления, от которой шел еще тридцать лет назад, так же как и сейчас, согревающий кого-то пар. Та же самая булочная, в которой продавались пятикопеечные кренделя, и в которую его посылала за хлебом мать. В растянутых трениках, в короткой плюшевой шубе, с авоськой в руках он бежал по этому же самому снегу, поскальзывался на этом же самом месте и падал, потом отряхался, мокрые руки замерзали, и он их засовывал в рваные карманы.
А вот тут третьеклассник Петя поджидал девочку Надю, чтобы вручить ей хомяка, которого он обещал ей подарить. Тогда, так же как и сейчас было холодно, хомяк в банке замерзал, приходилось прятать его за пазуху.

Петр Иванович остановился у дерева, у до боли знакомого дерева. Забор, выкрашенный синей краской. За ним школа. Его школа.

Времени было примерно около пяти часов вечера, дети, отучившись во вторую смену, спешили домой. Но эти дети не такие, каким был он. Их ранцы разрисованы покемонами. Они кидают петарды. Они обсуждают компьютерные игры и американские боевики. Они в цветных одеждах. На их шеях не завязаны неровным узлом красные галстуки.
Один мальчик кинул снежком в проходящую мимо тучную женщину. У Петра Ивановича чуть было не остановилось дыхание. Это же Светка. Но только раздутая и зажравшаяся. Её сало блестит, отражая фары проходящих мимо машин.
Она прошла в калитку…
Петр Иванович сел на корточки. Идти или не идти. В детство. В воспоминания.
-Петь, это ты.
Перед Петром Ивановичем стояла Надя. Надежда Юрьевна. В норковой шубе, в норковой шубе, с огромными золотыми сережками, распамаженная, расфуфыренная…
-Петь, что с тобой.
Петр Иванович еле удержался от того, чтобы как какая-нибудь "Настенька" не упасть в обморок. Из его глаз предательски текли слезы…

4.
Они сидели в "Золотом Береге" уже несколько часов и были довольно таки пьяны. Надежда заразительно смеялась и развлекала Петра Ивановича всевозможными шутками анекдотами и смешными житейскими историями. Но Петр Иванович их почти не слушал, в его голове словно какой то паразит засела мысль о том "Сколько же все это стоит?". В кармане у него была почти вся его заплата, которую он получил за два дня до описываемых мною событий. Но хватит ли её, чтобы оплатить за этот ужин? Хотя бы за себя?

Чем больше Петр Иванович отхлебывал из своего бокала, тем мысль эта становилась все более мучительнее и мучительнее.
Надька смеялась, мягкий свет тускло горящего ночника освещал её лицо, её губы…
Она постоянно что-то говорила, курила. Петр Иванович вдыхал табачный дым…
Он понимал, насколько он унижен перед этой самой Надькой всей своей жизнью, своим рождением, своим характером.
Лох в детстве, лох по жизни. Зачем миру знания, ему нужна только наглость. Похоть. Насилие. Ему нужны деньги. Ему нужны рабы, готовые за копейки отдавать ему свои жизни. Чтобы выживать, надо драться, надо рвать глотки всем и вся. Надо убивать, надо грабить. Иначе ты "тварь дрожащая", иначе ты мясо. Ползать сволочь. Сосать, сука.
Разве ты не понял, что ты должен жить ради других. Ты Данко. И только попробуй им не быть. Будешь уничтожен. Будешь смят, как обвертка от дорогой конфеты. Как сгоревшая спичка, от которой однажды всем стало тепло. Твое призвание. Оно не зависит от умственных способностей и ебаной интеллигентности. Оно зависит только от количества пролитой тобой крови. Бей. Насилуй. Обманывай. Живи…
Не успокаивайся, не дрочи, не расслабляйся. Иначе ты раб, мясо, сволочь, сука…
Тебе кого-нибудь жалко? Ты смешон. Ты лох. Ты вошь.
Он сказал, что ему нужно отлучиться и …
Он бежал по растаявшему под его ногами снегу, падал, сшибал прохожих, те орали матом, те плевали в него, их рвало…
Ему мешали дети с ранцами на своих спинах. Ему мешали собаки и обожравшиеся хомяки. Ему мешали валяющиеся в снегу пятикопеечные кренделя.
-Петька, ты что ли?
-Ты?

5.
В 4 часа той же самой ночью Петр Иванович повесился у себя на кухне. На столе его стояла бутылка хорошего вина и нераспечатанная коробка конфет.
Два милиционера осматривали висевший труп Петра Ивановича уже под вечер 17 числа. И когда один из них нечаянно до него дотронулся, второй сказал.
-Блять, ведь пока не тронешь, не воняет.

Сергей А. Н.