Улица
Лица у них отвратительные. Раскрасневшиеся, с выступившими желваками и
вздутыми синими венами. Глаза, залитые алой краской полопавшихся капилляр...
глаза, как дерьмо из раздутой запором собачки, выползали из мощных орбит. От
таких не понятно чего ждать. Либо заедут в рожу, либо обмуслят жаркими
телячьими поцелуями. Пьянь.
- Братаан! Ты чо?! Ты чей?! Ленкин или Игорехин?!
- В смысле?
- Ну... ты...? С чией стороны?! Выпей за молодоженов!
Халява. Отдающая мороженным свиным салом самогонка обжигает пищевод. Вареная
колбаса на закусь.
- А Игореха ваш, где работает?
- Ты чо?! Игореха на ЖД, же. Ты чо, Игореху Свердяева не
знаешь... сука...?
- Ну... Свердяева? Свердяева-то знаю. Это который на ЖД, что
ли работает?
- Оооооо! Блядь!... Наш человек, Игореху знает. Пошли...
Ни хрена я не знаю. И Игореху вашего тоже. И идти с вами не хочу. И боюсь. И
дома меня давно ждут. Халява... Даю себе зарок, больше получаса не сидеть.
Ну, час минимум. И не нажираться. И не хамить. И о себе не пиздеть... много.
Иду.
- Иду!
- Давай еще... за Игореху!
- Давай... только немного.

Кабак
Вернее бывшая столовая, какого-то развалившегося к чертям предприятия. Столы
с полиэтиленовыми скатертями, расставленные буквой П, завалены снедью -
обкусанные по краям молочные поросята, разбитые прямыми попаданиями салаты в
мисках, размазанная по тарелкам картошка с котлетами, водка и самогонка в
по-девичьи скромных графинчиках.
Половина стульев хаотично разбросанных вокруг стола, пустуют. НАРОД ТАНЦУЕТ.
Из пляшущих, под какой-то немыслимый, в самой глухой зоне сочиненный, и на
самой дубовой аппаратуре сыгранный, шансон, как из пульверизаторов летят
брызги пота смешанного с духами и кусками жратвы. Двое уже спят,
развалившись в протертых креслах, и по детски скорчив небритые моржовые
рожи. Из туалета, из табачного дыма приглушенно слышатся <мужские>
разговоры. Я присаживаюсь за чью-то грязную тарелку. Я хочу жрать. Стараясь
не смотреть окружающим в глаза хватаю кусок колбасы, огурец и горсть оливок,
и быстро, по-воровски запихиваю двумя ладонями их себе в рот. На соседнее
место плюхается, здоровенный, лет сорока пяти, работяга. Или крестьянин.
Рабочекрестьянин. Загребает меня ладонью и прижимает к груди. Я молча жую.
- Жека! Ты чего ж, не пьешь-то? Праздник такой. Не жрать надо!
Пиииить!
Я киваю головой. Я двигаю челюстями, хотя уже проглотил куски колбасы и
оливок. Я не хочу с ним разговаривать.
- Ох ты, Жека, ты суккин, ты сын!!! - обдает он меня свежим
перегаром - я ж, твою мать, твою мать, с пяти лет знаю. Я ж тебя в детстве
вниз головой с балкона ронял. Мы ж с папкой твоим, покойным, по блядям
вместе ходили. Уууу... Жека, здоровый какой вымахал...
Я тыкаю вилкой в какое-то пищевое месиво на столе и опять начинаю жевать.
Рабочекрестьянин не унимается, наливает по полной, в хрен знает откуда
взявшиеся здесь кофейные чашки, и тычет мне одной из них в нос:
- Ну, блядь, за Игореху, и его новую жену. Ёбнем, Жека! -
Я быстро опрокидываю водку в рот. Жую.
- Давай сразу вторую, чтоб во рте не заржавело. От цинги, как,
говорится и от внематочной беременности. Уууух... Жека.
Третья, четвертая, пятая. Плясуны потихоньку занимают стулья вокруг стола.
Тамада, женщина с грудью подростка на заплывшем туловище, ворочая восемью
подбородками, взрывным фальцетом взывает накатить за молодых. Гости, роняя
бутылки, суетливо разливают пойло по рюмкам. Надо чтоб у всех было. <Тост
же. За молодых же.>
И тут я заметил молодых. Грустные такие, особенно жених. Ему пить нельзя. В
глазах, как у животного в зоопарке, грусть, тоска несусветная. Первая стадия
алкогольного голодания (Вторая, это когда с бодуна). В фужере - глоток
шампанского. И больше нельзя. От всех радостей свадебных ему - брачная ночь.
Хотя и на этом облом. Невеста беременная. Сидит, как ленин в парке
неподвижно, и мужу своему новому в нос смотрит. Вроде - <я те, сука выпью, я
те на других баб попялюсь!!!>
- Блядь, да ты же не Женька! - выражение лица
рабочекрестьянина туго меняется на осмысленное. Но ненадолго.
- Нет. Я Стас.
- Какой на хуй, Стас?!
- Журналист
- Кино про свадьбу снимать будешь?
- Типа того.
- А меня покажешь?!
- А хули нам кабанам!? - Мне уже хорошо. Мне уже насрать на
все это месиво гуляющих людей. Я их всех люблю, как молочных братьев. Я
здесь по работе. Я, блядь про всех их напишу статьи. Только бы наливали - И
покажу и напишу! Наливай! Рабочекрестьянин!
- Виктор меня зовут.
- А я - Стас - ведущий журналист <Костемойской правды в
Красноярске>! Я про тебя напишу.
- Напиши, что я молодым чайник дорогой подарил!
- Напишу!
- Ээээ! Народ! Тут журналист есть!!!
И полезли...
- Ну как вам наша свадьба?!
- Ты брат и нас зафотографируй!
- По телику покажут!?
- Давай снимай нас! С Игорехой снимай.
- Выпей работник нах, пера!!!
Я - центр внимания. Типа свадебный генерал. Уже и автографы раздаю:
- Завтра во всех газетах выйдет. И на телеканалах! Я, блядь,
Хлопонину сам позвоню. Я блядь, я все телеканалы... Я на хуй во всех
радивах!!!
Мне весело. Все люди братья. Водка. Водка из туфлей невесты. Шторки
закрываются...

Улица
Асфальт, когда на него смотришь впритык, кажется совсем другим. Неровным,
жутко тяжелым и всеобъемлющим. Земля настолько вырастает в размерах, что
чувствуешь себя даже не муравьем - микробом. Микробом, прибитым к земле
маленькими гвоздями. Я лежу в сквере, лицом вниз. Кровь, приклеила мою щеку
к тротуарной дорожке, рука заломлена за спину. Правый глаз не открыть.
Может, его и нет вовсе. Яблоко выкатилось на дорогу. Эх яблочко, куды ты
котисся.... Да и все тело, как подгнившее яблоко, местами покусанное,
местами отбитое..., как на палубе в шторм с места на место перекатывается.
Это иллюзия.
Сам виноват. Милые люди, пригласили выпить.... А я в харю.... И ведь
успокаивать стали, и кофеем отпаивать. А я в лицо харкать... потом уже и
кровью.... И окно зачем-то разбил.... И бутылками кидался.... И невесте под
юбку лез (Хотя, я кажется ей понравился...). А самое поганое, с
рабочекрестьянином c этим нехорошо получилось. Он же ко мне, как к сыну
родному, а я его графином по голове. Нет. Не люблю я все эти свадьбы. НЕ
ЛЮБЛЮ...