Тревожно на душе у Паши. Вчера Ленка заявила, что ребенка рожать будет. Ну, не дурра ли? В её двадцать лет о карьере бы подумать, а тут такая обуза и не от кого-нибудь, а от самого близкого человека. Тут бы и воспротивиться, проявить свою гражданскую активность, ан нет - женщина. Сам Пашка для себя уже твердо решил, что жениться пока ему рано, но сказать об этом Ленке он все еще не решался. Та же, напротив, только о свадьбе и кудахчет. Сколько гостей считает, сколько денег нужно, от кого какие подарки ждать. «Вот теть Катя с дядь Игорем наверняка что-нибудь дорогое подарят, потому как и фирма своя у них есть и дом недавно продали» - думает Лена. Невдомек Лене, что дома не от хорошей жизни продают и что дядь Игорь почти полный банкрот, и что совсем скоро от таких забот сойдет в могилу раньше времени.

      Лена ходит по комнате от угла в угол. На кухне гремит посудой хозяйка - пожилая женщина, решившаяся сдать комнату молодой паре только по причине крайней нужды в деньгах. Паша делает вид, что читает объявления в газете. На самом же деле он думает о той глупости, что совершил месяц назад. Думает, как бы так уговорить свою любимую, чтобы с дитем повременить чуть-чуть. Боится Павел, что скандал любимая закатит, боится он, что она к отцу снова побежит жаловаться. А отец у Лены человек не простой. Одним взглядом заставляет краснеть и волноваться, а когда и говорить начнет, то совсем плохо становится. Сам Павел сирота и вышел из детдома, многого насмотрелся, но характером так и остался слаб.

«Тут нужны решительные действия» - думает Павел, - «Что-то такое эдакое, от чего Лене не захочется вынашивать чадо».

      Думал Паша долго, всю ночь не спал, ворочался и под самое утро придумал, а точнее вспомнил. Вспомнил, как сестра рассказывала о том, как своего первого вынашивала и о том, какие муки при этом испытывала. И решил Павел на этом сыграть. Договорился со своей знакомой, которая должна была ему за курсовую, чтобы та изобразила муки переноски ребенка в утробе. Сама подруга была уже на седьмом месяце и вполне походила на женщину, которая могла страдать. Обсудили, как и что та должна будет делать, и договорились что будущий папа, который вовсе не желал быть папой, придет завтрашним вечером часов в семь в гости и ни с кем-нибудь, а со своей половинкой. Надо заметить, что подругу Павла звали тоже Лена и, может быть во многом поэтому, эта затея ему показалась крайне удачной и в какой-то мере пророческой.

      Вечером следующего дня молодая пара, прикупив в гастрономе торта и чаю, отправилась в гости. На пороге их встретила угрюмая девушка.
«Кабы не заподозрила чего» - подумал Паша, глядя на любимую.

      - Лена, познакомься. Это Лена, - несколько нервозно произнес он.
      - Очень приятно, - сказала Лена (которая девушка Павла) и любезно кивнула.

      Другая же Лена ничего не ответила, еще больше нахмурилась и повела за собой, держась все время за надувшийся пузырем живот. Такое поведение несколько осадило Лену (которая девушка Павла) и, недоуменно посмотрев на мужа «Мол, не зайти ли нам в другой раз», и получив ясный простой ответ взглядом «Ну, что ты как можно. Она ведь просто немного устала. Сама-то попробуй походить столько с человеком внутри. Еще не так бы запела», проследовала на кухню, где мерзко хрипел и булькал чайник, требуя, чтобы его скорее сняли с огня.

      Вся компания уселась на табуреты. Поставили торт на стол. Заварили чай. Здесь мы вынуждены остановиться, для того чтобы внести некоторые коррективы. Для лучшего различения двух Лен, мы сделаем вот что. Одну Лену, ту, что девушка Павла, мы будем называть по-прежнему Леной, а вторую Лену Еленой. Засим продолжим.

      Как только торт был разрезан, Елена потянулась к своему куску, но тут же убрала руку, поймав суровый взгляд Павла.

−    - Ах, да – сказала она и показала на живот, - мне же сладкое нельзя. У меня же ребенок сидит.
- Как же так? – изумленно спросила Лена, - Сладкое то почему нельзя?
- Ну, не то чтобы нельзя, можно конечно, - ответила Елена, - только от сладкого дитё себя так начинает вести, что просто спасу нет. Ножками так топчется, что хоть вешайся.

      Павел закрыл лицо рукой и отчаянно покраснел. Лена задумалась и свой кусок отложила мол, ничего не поделаешь, лучше привыкать сразу. Пришлось парню есть одному. Девушки то и дело смотрели на него с непонятной мужчинам тоскою и грустно сербали несладкий чай.

        - А вообще, каково это носить ребенка у себя в животе? – спросила Лена, решившая пока не говорить, что у нее тоже в животе растет новая жизнь.
      - Ну-у-у,  - протянула Елена, - если бы я могла вернуть время, когда месяц всего ему был, то я бы наверняка сделала аборт. Но не додумалась глупая, теперь вот живу, мучаюсь.
Лена насторожилось. Что-то зашевелилось в её памяти, что-то пока еще неясное, какая-то туманная догадка. И вдруг она подумала «А почему это собственно будущая мама встретила их одна?»
      - А кто отец? – спросила Лена.
      - Отец мудак! – резко выкрикнула девушка, будто бы пародируя рефлекс собаки Павлова на источник раздражения – слово «отец». Из холодильника девушка извлекла недопитую бутылку белого вина и пару бокалов, прилагавшихся к бутылке. Вино было украинским и имело (что само по себе странно) срок годности в полтора года, о чем, впрочем, никто из присутствующих не знал.
      - Да разве ж алкоголь можно? – удивилась Лена.
      - Можно. От алкоголя он тихоньким становится. Одно это и спасает.
      - Я все же воздержусь, - сообщила Лена и потянулась в сумку за косметичкой.
      - Да ладно тебе. По рюмашке. Ничего с твоим не случится. Месяц же всего.
Лена отложила сумку в сторону, посмотрела сначала на Павла, затем на беременную девушку и обличающим тоном спросила:
      - Я же не говорила Вам, что у меня ребенок? С чего это Вы взяли?
Заговорщики, как и все неопытные заговорщики, переглянулись.
      - Это я ей сказал, - пробормотал Павел.
      - Зачем?
      - Ну, я нечаянно вчера в разговоре. Сказал, что ты тоже скоро будешь мамой.
      - Да, - вдруг оживилась Елена, - а потом я спросила на каком месяце. И Паша ответил, что месяц всего.
      - Понятно, - задумчиво произнесла Лена и налила себе в кружку белого вина, в ту кружку в которой до сих пор лежал чайный пакетик.
      - Тьфу ты черт! – воскликнула она, обнаружив свою ошибку, - Куда его можно выкинуть?
      - Давай сюда.

***

      Целый час Елена рассказывала, как плохо ей жилось все эти семь месяцев, как загибалась раком в сортире, как неистово блевала, как молила Бога лишь об одном, чтобы случился выкидыш. Лена же ужасалась и все больше хмелела. Под конец посиделок она была уже совсем никакая и Паша, довольный в целом как прошел вечер, загрузил тело любимой в такси и повез домой.
Хозяйка встретила их старушечьей бранью. Потопталась немного еще, покряхтела и ушла спать в свою комнату.

      А на утро Павел понял, что хочет стать отцом. Понял, что трудности это ничего и еще понял, что любит Лену. Лена долго волновалась как перенесет все это, и Павел, находясь в некотором расстройстве от своего глупого предприятия, делал все, что бы хоть как-то унять совесть. Через три месяца сыграли свадьбу. Сняли новую квартиру, где они теперь только вдвоем были хозяевами. Павел перевелся на заочку и пошел работать на стройку. Пил, конечно, со строителями, куда без этого, но в целом жизнью оба голубка были довольны. Наступило волнительное время, когда ребенок должен был появиться на свет. Может быть еще день, может быть два, может быть неделя, но уже совсем скоро. И вот дите, наконец, родилось. Это был качественный трехкилограммовый имбецил.

      Паша запил. Причем запил с такой силой, что количество имбецилов в доме регулярно удваивалось. Но, так или иначе, с имбецилом пришлось жить, имбецила пришлось воспитывать и этому имбецилу пришлось давать имя. Имя долго подбирали такое, чтобы случайно у кого-нибудь из знакомых не оказалось бы точно такое же. Вроде бы остановились на Василии, но оказалось, что мужа материной сестры тоже зовут Василий. Тогда решили назвать Филиппом, искренне надеясь, что никакие случайные Киркоровы никогда не забредут в гости. Так и рос маленький, никому в сущности ненужный человек со странным для провинциального уха именем Филипп.

***

      Для себя Павел сразу же определил сына в разряд идиотов, именно идиотов, а не каких-то там имбецилов. И все потому, что слово идиот было произносить проще и, как казалось новоиспеченному папаше, не так оскорбительно. Жизнь не удавалась. Много сил и нервов уходило на взращивание маленького «человека». Хотя как Павел ни старался, но человеком своего отпрыска так назвать и не сумел. Чаще всего он сравнивал его с растением или с неудавшимся экспериментом ученых. В присутствии гостей выражался о сыне достаточно грубо, а иногда и вовсе открыто насмехался, пытаясь как бы извиниться, разводя руки в стороны, мол, я в «этой» случившейся оказии не виноват. Во время таких откровений перед публикой Жена Павла конфузливо краснела и уходила из комнаты. Ежедневные ссоры, истерики. Жизнь стала походить на ад и времени даже для маленького счастья совсем не оставалось. За девять лет жизни с олигофреном Лена серьезно повзрослела. Это была уже взрослая женщина с хорошо укоренившимися морщинами на лице, решительная в делах выбивания денег у местных чиновников и все же робкая с мужем. Лена навсегда себе уяснила, что в своем горе виновата сама и больше того, была виновата и в горе мужа. Нового ребенка заводить боялась, так как была твердо убеждена в своей неполноценности: не опасалась, а точно знала, что и следующий ребенок будет таким же, а может быть и еще хуже, да и муж, как вы понимаете, на это ни за что бы не пошел. Павел же, неожиданно осознав, что родители жены настроены к ребенку не очень благосклонно, сделался чрезвычайно смелым в семейных делах и со временем превратился в настоящего деспота. Так и жили они втроем, не зная что делать со свалившимся на них несчастием, угасая брошенным на произвол костром.

Глава 3
Мармеладов и  Раскольников.

Любое твое философствование заходит в тупик в тот момент, когда тебя начинают бить.

      Многие могут удивиться: «Как так! Первой и второй глав не было и тут откуда-то появляется сразу третья, да и то, название оной словно где-то украдено!». Впрочем, пусть удивляются, ибо их удивление к дальнейшему, подобно как и к предыдущему, повествованию никак не относится.
И до Достоевского существовали Мармеладовы, хоть их количество и было нестабильно. Кто-то протрезвевал и возвращался к нормальной жизни, оставив вместо себя лишь засохшее пятно мармеладной блевоты, кто-то нажирался так, что утягивал за собой одного, а то и двух свежеобращенных. Но алкоголь всегда выполнял лишь роль атрибута Мармеладовых, сам же он причиной их упадничества не являлся. «Мармеладовщина как граница между жизнью и смертью» отличная тема для дипломной ну или хотя бы курсовой. Вот и наш «герой» завис сейчас где-то между жизнью и смертью, завис как это и подобает настоящему «Нео» в дешевом кабаке, в котором цена пива в меню совпадает с ценой магазинного.

      - Ты даже на секунду не можешь представить как мне хреново. Жить с идиотом и пытаться при этом оставаться хорошим человеком. Я не могу так, понимаешь, не могу, - хрипел он, выворачивая свою душу на изнанку. Пашин Собеседник со слипшимися от многочисленных алкоголических временных провалов глазами медленно цедил какую-то жидкость, отдаленно напоминающую вино. Да и то, даже не собеседник, а так, подвернувшийся под руку грязный спившийся старичок.

      - …ты торопишься, опаздываешь можно сказать, а он медленно, роняя слюну, натягивает свои башмаки: левый на правую ногу, а правый на левую. Ты кричишь в истерике «Наоборот!» и он тотчас же делает все наоборот: правый одевает на левую, а левый на правую. И тебе кажется, что делает он это нарочно, чтобы позлить тебя. И ты бьешь его, бьешь сильно, со злостью бьешь, а он даже не плачет и не закрывается руками, потому что не знает что такое обида, а к ударам твоим уже давно привык.

      Старик равнодушно вздыхал и со стороны могло показаться даже, что он спит, если бы не стабильно уменьшающееся пойло в стакане. Это равнодушие старика бесило Павла. Такое поведение казалось ему чем-то отвратительным и постыдным. Больше всего ему хотелось, чтобы перед ним сидел человек умный слушающий и понимающий. Не знал Паша, что у старика было неважно со слухом и единственное, что тот слышал, было лишь слабое монотонное жужжание. Да если бы и знал, какое ему до этого дело, когда избавлением от всех бед в мозгах кипит лишь одно единственное «Kill him!»

***

      Сложно не думать об убийстве насолившего вам человека, если человек этот насолил вам так, что вы, не сумев достойно ответить, при всех оказались в дураках и вообще убежали плакать в подушку. Конечно, точит рассудок мысль об отмщении. Ну, а где месть - там уже и ярость, а где ярость - там и разума нет, только эмоции. Родная бытовуха, тебе воспеваю я оды!

      Павел возвращался домой. Возвращение домой в аварийном состоянии это всегда приключение. Тысячу раз хоженый маршрут превращается в диковинные тропы южно-американских индейцев. Вы как настоящий охотник обязательно должны перемазаться в грязи, чтобы отбить запах от наседающих на пятки собак, порвать одежды о сучья коварных джунглей, отдать свое добро благородным разбойникам, и наконец (если повезет) блаженно развалится на прекрасном ложе. От такого счастье и ботинки снять (если, конечно же, до вас этого еще не сделали благородные разбойники) забываешь - все мирское кажется далеким и абсолютно ненужным.

      Как правило, трусливый путешественник пользуется услугами таксомоторных «аэробусов». Настоящий же герой идет сам, напролом. Наш «герой» не из трусливых и сегодняшнее путешествие совершает сам. Но что за странные мысли роятся в его голове? Что за обреченность во взгляде? Откуда эта смешная нервозность в движениях пьяного человека? Вот уже и над головой появилась эфирная «высокая, круглая, циммермановская, вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону» шляпа и кажется, что уже всякий прохожий знает, что же задумал этот ужаснейший человек.

        А задумал наш Павел убийство. Причем в том, что задумал именно убийство, Павел признаваться себе не желал.

      «Какое же это убийство?!  - думал он отрывисто и лихорадочно (конечно же, совсем не так как об этом написано здесь), - Если бы тяжело стало от этого кому-то, тогда бы я может и понял. А так ведь всем легче… впрочем, вздор… все вздор… неужели я решился бы на такое? Так ведь, глупость себе выдумал какую! Убить ребенка. Что же это я?! Сам ведь не раз доказывал, что вовсе это никакой не ребенок, а так… вошь дрожащая. Надо же… вошь… слово-то какое странное… совсем как у Раскольникова… помню же еще со школы что-то… вот оно когда значит вылезает-то. В самые моменты пакостные, чтобы устрашить, переубедить. Ан нет. Не так я прост, товарищи литераторы. Меня вашими штучками не проймешь! Ежели решил - так нет пути обратно. Все равно мне больше не жить, а жить с ним – это еще хуже чем не жить».

      Неокрепшие, набирающие только-только свою уличную волчью силу группа лысоватых подростков провожала голодными и в то же время боязливыми взглядами прилично одетого молодого мужчину. По вечерней трассе, пытаясь подчеркнуть особую мощь динамиков, дребезжа намеренно разболтанными частями, проезжали отечественные автомобили, нелепо подражающие своему заграничному собрату в обтекаемости форм и чистоте красок. Пылило июльское лето, разбрасывая вокруг зеленые тряпки. Подобно уже подбитому самолету летел Павел на свой долгожданный таран.

      Но решительность намерений штука обманчивая, так как зависит она от многих факторов, которых наверняка и не перечислишь даже наполовину, настолько хитро они скрыты от обыденности поверхностного взгляда. Вот и наш «герой», пылающий огнем внутренних революций, по мере приближения к дому стал обнаруживать в себе некоторую странность: на расстоянии двух сотен метров решительности изрядно поубавилось, а на расстоянии ста метров в бессвязных для любого прохожего бормотаниях появился странный нервический смешок. Подойдя же к дому почти вплотную, Павел ощутил на себе действие эффекта «переворачивающихся песочных часов». И вся сила многодневных рассуждений, многочасовых диалогов с самим с собой вдруг куда-то исчезла, заменившись на дрожь в коленках и лихорадочным кавардаком мыслей. Необузданный страх поселился в нем, страх заставляющий злобно насмехаться над самим собой, страх обезоруживающий, чистый страх, отнимающий все силы и все же страх, вынуждающий бороться. Со стороны, застывший Павел был похож на своего неожиданно повзрослевшего сына. Впрочем, проверить эту схожесть все же было не суждено.   

      В квартире стоял едкий запах мочи. Этот запах слегка протрезвил подвыпившего мужчину, и хоть сердце по-прежнему отчаянно колотилось, но зато теперь не в нем перестали ощущаться острые болезненные уколы совести.  И вновь Павел испытал то самое омерзения, в котором никогда не отдавал себе отчет. Чтобы избавиться от излишнего жара, наш «герой» зашел в ванную. Засунул голову под холодный душ и блаженно улыбнулся. Вода совсем не показалась холодной, а наоборот, приятно теплой и протрезвляющей. Вытерев голову полотенцем, Павел сразу же устремился в комнату к сыну. Разбудить жену он не боялся, зная, что за день та устает очень сильно, и что однажды она не проснулась даже тогда, когда в квартиру с улицы была приведена какая-то гулящая девица. Два часа разврата за стенкой и никаких тебе обличительных речей на утро. Это ли не чудо?

      В комнате сына было слишком душно, или быть может просто замыслившему недоброе отцу так показалось. Ровное сопение сына раздавалось на всю квартиру, по крайней мере, именно так уверился в этом Павел. Подойдя к кровати сына, он перекрестился и аккуратно присел на колени. Затем просунул свою правую руку под затылком сына и слегка приподнял тяжелую голову олигофрена. Сын сразу же проснулся и своим обычным ничего не выражающим взглядом уставился на отца.

      - Спи сынок, - нежно сказал Павел и, согнув руку в локте, что есть силы сдавил шею ребенка, при этом правой рукой удерживая маленькое брыкающееся тело. Девятилетний имбецил отчаянно сопротивлялся. Даже его несовершенный мозг не хотел умирать.
Когда проснулась жена, все уже давно закончилось. Павел сидел возле детской кровати и держал на руках мертвого сына.
      -  Вот и конец всему, - облегченно сказал он жене, когда та зашла в комнату.

***

      Он встретил ее на привокзальной площади. Из под толстой вязанной шапки выбивался плохо закрашенный седой волос. На зеленой скамейке, окруженной вечно-голодными голубями, копошившимися в россыпи хлебных крошек, стояла метровая бочка. Отчаянно шепелявя, Лена зазывала народ купить едва теплые пирожки и беляши. Визуальные старость и бедность Лены были настолько морально уничтожающе велики, что при виде вокзальной продавщицы каждому порядочному гражданину хотелось невольно перекреститься. Трагедия её жизни была до того очевидна, что не покупал пирожки лишь только совсем бедный или просто по-настоящему циничный человек. Что же тогда говорить  о бедном Павле, который, увидев свою бывшую супругу в таком виде, буквально повалился с ног. Кто-то из группы молодых людей, стоявших возле деревянной опоры,  тут же подбежал на помощь, на ходу пытаясь воскресить из памяти уроки оказания первой медицинской помощи. Некоторые вытаскивали телефоны, пытаясь заснять неожиданную слабость состоятельного человека на видео. Но в целом картина жизни была довольно обыденна. Не грянул с небес гром, не засверкали молнии, и не нахлынули ураганы и не стали сносить крыши и рекламные щиты. Все те же урывистые гудки машин, гул толпы, и звонки телефонов. На падение бывшего мужа Лена обратить особого внимания не успела, так как в это время была занята тем, что извлекала из огромной посудины три жирных беляша. Она посмотрела в его сторону лишь тогда, когда он уже повернулся спиной и, конечно же, в обычном ходе её мыслей ничего не поменялось.

      Павел отказался от всяческой помощи, сославшись на то, что у него иногда такое бывает. Глупая, ничего в сущности не объясняющая отговорка действует всегда безотказно, так как искренне сочувствующие и желающие ввязаться в чужие проблемы люди как правило находятся редко. Отряхнув строгие черные брюки от вокзальной пыли, Павел подошел к киоску, лишь потому, что оттуда было удобно и главное безопасно для своего чуть не раскрывшегося инкогнито наблюдать за так беспощадно состарившейся экс-супругой.

      Отсидевшего восемь лет за убийство, вернувшегося в жизнь почти сорокалетним мужчиной, пересмотревшего взгляды на все свое прошлое, раскаявшегося во всем, что было и не раскаявшегося только лишь в одном своем главном поступке, человека этого законсервированный обыденностью житейских сводов и правил мир людей принял абсолютно безрадостно, принял его как ненужного и лишнего. Но, все же в любой игре есть свои правила, играя по которым можно как выиграть, так и проиграть. И Павел можно сказать выиграл. То ли из-за того что годы тюрьмы закалили его характер, то ли просто фортуна повернулась к нему лицом. Но жизнь его, уже после двух лет проведенных вне стен кемеровской колонии, покатилась в гору, и началось все это со встречи в аптеке.

Глава четвертая
Света.

      Он открывал рот, ложечкой (совсем как настоящий врач) прижимал язык и всматривался в зеркало, где отражались воспаленные гланды. Глотать было невыносимо больно, и поэтому он то и дело сплевывал в раковину. Когда и это не помогало, щурился изо всех сил и резко глотал. Наконец решив, что терпеть больше не может, Павел стал быстро одеваться.

      Хозяйка квартиры Малявина Мальвина Георгиевна, старая женщина, чей годовой доход от сдаваемого жилья в двух точках города составлял порядка ста с лишним тысяч, увидев, что квартирант одевается, вышла в коридор и протянула мятый, склеенный аж в трех местах, червонец.

      - Паша, ты бы мне полбулочки не купил? – сказала она и противно зашмыгала носом.

        Павел лишь отмахнулся, чем вызвал очередной бранный шепот в свой адрес. Своего жильца старушка откровенно побаивалась.

      В кармане звенела мелочь, а горло все больше и больше начинало походить на закупоренную пещеру. Восемнадцать рублей за избавление от мук. Не мало ли? А что поделать, когда до зарплаты еще семь дней и единственное что спасет от голода это мешок картошки, купленный за деньги, вырученные от сдачи груды ненужного соседского металлолома. Конечно же, то, что металлолом ненужный, Павел рассудил правильно. Пользы от него соседу действительно не было никакой, но лезть в чужой подвал и хозяйничать там без разрешения настоящего хозяина, было, по меньшей мере, не вежливо. Но голод не тетка - пирожка в рот не положит. А замок в соседском подвале совсем ненадежный, любым тонким ключом открывается. Нужда победила мораль, и единственная оправдывающее незаконное деяние мысль, была приблизительно такова: «Заодно урок ему будет, так как от всякого дела польза есть».

      Аптека находилась в трехстах метрах от места, которое Павел про себя называл «ночлежкой». Аптека эта была небольшой, и даже постоянный клиент - «задыхающийся в бедности российский пенсионер» захаживал сюда не так часто. Еще бы. Ведь совсем неподалеку не так давно был отстроен громадный по меркам провинциального города торговый комплекс со своей крупной аптекой, где Пенсионерам при любой пустячной покупке в подарок давали полоску гематогена. Такой коммерческий ход отобрал у скромного конкурента большую часть клиентов, ну а коробки со списанным еще в 90-е сладким лекарством нещадно редели. Со временем списанный гематоген закончился, но рефлекс был уже выработан – покупатель шел за лекарством именно сюда и даже автоматически открывающиеся двери, поначалу отпугивающе воздействующие на престарелого и неискушенного техническими новинками покупателя, стали со временем чем-то привычным. И когда в один раз двери по какой-то причине не открылись, одна старушка тут же подняла вокруг себя такой шум, что дирекция комплекса даже слегка подрастерялась. Мой Цицерон, ты полюбился мне из-за одной лишь фразы: O tempora, o mores!

      Но Павлу нет дела ни до каких коммерческих ходов и до автоматически открывающихся дверей, и нет ему дела до того, что только что рядом с ним проехал отполированный до «котовьего» блеска «мерс», в котором сидел действующий глава города. Павла лишь одна мысль мучает, лишь она его всего занимает: «Что будет, если не хватит денег?». Но все догадки и рассуждения ушли на второй и даже на третий план. Вот он момент истины. Тихонько звякнул колокольчик над дверью. Аптекарша – тридцатилетняя девушка в белом халате, накинутым поверх голубой кофточки, отложила в сторону наполовину разгаданный сканворд и дружелюбно уставилась на вошедшего. Павел, пытаясь придать выражению  своего лица как можно больше «скорби и печали» по какой-нибудь безвозвратно ушедшей родственнице, сразу с порога произнес:

      - Здрасьте.
      - Здравствуйте, - приятным тонким голосом ответила аптекарша и, увидев, что Павел держится за горло, тут же спросила, - Вам, наверное, чего-нибудь от горла?
      - Мне бы чего-нибудь от ангины, - ответил Павел и непроизвольно поморщился.

      Девушка слега задумалась, поднесла руку к губам и несколько раз поводила по ним пальчиком, словно это ей помогало сосредоточиться.

«Симпатичная какая», – подумал вдруг Павел, на несколько секунд позабыв о боли.

      - Есть «АНТИАНГИН», - наконец сказала она, - антибиотик сильный. Пшикать им надо в горло. Но это если вы астмой не страдаете. Вот. И «ТАЗОЛИНОМ» полощите почаще и три раза в день  «АНТИАНГИНОМ» пользуйтесь, и, я думаю, быстро пройдет. У меня у самой когда ангина была, я этим и спаслась, так что знаю о чем говорю.

      Павел неприлично покраснел и словно уличенный в чем-то постыдном ребенок опустил глаза в пол. Девушке почему-то показалось, что это она что-то не так сказала, или, быть может, что-то во внешности её случилось не так, и поэтому её реакция на реакцию Павла была точно такая же как реакция самого Павла на... В общем, бывший заключенный и симпатичная продавщица краснели вместе, можно даже сказать что хором или что точнее - дуэтом. Но когда они соизволили взглянуть друг на друга, то почему-то весело и звонко засмеялись, будто бы не было сейчас ничего смешнее чем их красные физиономии. Но смех скоро закончился, и аптека наполнилась неловкой тишиной. Не друзья, не приятели, а просто незнакомые люди. Все очарование момента было упущено и стыдливые глаза обоих стыдились уже совершенно о другом.

      - У меня понимаете такое дело, - промямлил Павел, будто и не было за его плечами многолетних (тюремные термины), - зарплата совсем скоро, а я позавчера на последние подарок старушке своей сделал, - принялся неумело врать он, - и вот… всего восемнадцать рублей и осталось. Мне бы вот на них что-нибудь. Попроще так сказать.

      Девушка печально улыбнулась, глаза ее слегка покраснели, а руки принялись нервно теребить подол халата. Как и всякая настоящая женщина она хорошо разбиралась в мужской лжи.

      - Вообще-то содой можно полоскать, - словно извиняясь, произнесла она, - но я вам вот что предложу. У вас же зарплата скоро. Я вам пока так это дам, а когда вам денежку дадут, вы принесете. Хорошо? – спросила она.

      Павел робко кивнул и покраснел еще ярче. От помощи он не отказался единственно потому, что просто пожелал как можно быстрее покинуть это помещение. Чуть ли не со всей силы схватил он пакет и неловко извиняясь и божась что через два дня обязательно принесет деньги выбежал во двор. На прощание она ему зачем-то крикнула:

      - Меня кстати Светой зовут!

        Павел быстро шагал в сторону своей «ночлежки», обзывая себя всякими дурными словами, пиная худыми ботинками попадающиеся на пути мелкие камушки.

      «Что же это я? Как мальчишка совсем. Взрослый человек вроде бы, а все равно вся эта дурость так и сидит во мне. Черт! Черт! Черт!»

      Так и он и шел, чертыхаясь всю дорогу, не помня только одного, что сумма покупки так и не была произнесена вслух, и сколько Павел был должен аптеке (а на самом деле благородной девушке), он, разумеется, не знал.

      Придя домой, он слегка успокоился, налил в стакан по инструкции столовую ложку «ТАЗОЛИНА» и разбавил её кипятком из чайника. Подождал, пока полученная смесь немного остынет, и затем принялся полоскать горло. Скоро ожидаемое избавление от мук все не наступало и Павел, не заметив, как это так получилось, стал браниться на продавщицу, подсунувшую, как ему казалось, никчемные лекарства.

      К вечеру горло немного поутихло, но это не добавило больному радости, так как утренний инцидент с новой силой принялся грызть душу. Скверное настроение в итоге вылилось в ссору с хозяйкой, которая в очередной раз заявила, что такой жилец ей не нужен и что в конце месяца он должен будет покинуть её квартиру насовсем. Павел злобно извинился и просидел в своей комнате до самой ночи. За это время он решил что непременно отдаст эти деньги девушке и больше того сделает ей какой-нибудь подарок. Какой он еще не решил, но в том, что это будет что-нибудь недешевое, убедил себя сразу.

      Зато утром вчерашняя история вспоминалась и вовсе как что-то давнее. А данное себе перед сном обещание как можно быстрее вернуть деньги хоть все еще и сидело где-то внутри, но уже не той и навязчивой мыслью, а обыденной и простой необходимостью, утратившей свою прежнюю остроту. И причиной тому были как облегчение в горле (что для человека порядочного все же должно вызывать хотя бы благодарность), так и просто само малодушие Павла.
Старые кости твердо и уверенно несли тело старушенции в туалет. Павел направлялся туда же, но галантность или почтительность в его движениях отсутствовали напрочь. Не понаслышке зная насколько медлительна Мальвина Георгиевна в делах приведения себя в порядок, Павел в своеобразных утренних гонках всегда действовал решительно и напористо. Ловко прижав старушку бедром к стенке, бывший заключенный сделал легкий прыжок в сторону и первым оказался за ленточкой порога драгоценной комнаты.

      - Мальвина Георгиевна, я на одну минутку, - весело сказал он и захлопнул за собой дверь.

      Старушка по-возмущалась  с минутку другую и, немного потоптавшись возле запертой двери, мрачнее самой черной тучи проследовала на кухню. В свободном пространстве кухни имелся всего один недостаток – этого свободного пространства было до крайности мало. Всю стену возле газовой плиты занимала длинная деревянная тумба. Впритык к рукомойнику стоял жесткий дубовый стол, а холодильник был втиснут в дальний угол так, что открыть дверцу на всю было просто не возможно, так как она все время ударялась об угол тумбы, о чем на самой поверхности дверцы и свидетельствовали многочисленные царапины и вмятины. Но. Если с туалетом все было понятно, то доминирующие позиции на кухне Мальвина Георгиевна старалась не терять. Только здесь она могла полностью ощутить себя полноправной хозяйкой.

      За стол Павел садился тщательно выбритым и щедро наодеколоненным. Мальвина  Георгиевна бросила на квартиранта испепеляющий взгляд и тихо зашаркала навстречу к долгожданному унитазу. Часы прокукарекали ровно в полвосьмого и Павел, запихивая в себя давно уже как несвежий кусок «рыжика», сделал несколько приседаний, пытаясь хоть немного разогреть тело перед выходом на промерзшую за ночь улицу. Начиналось еще одно утро еще одного рабочего дня.
 
(конец перовой части)

Tweet