– С добрым тебя. Ну ты и дрыхнешь, Васек! – Ким и Петрович радостно заржали при виде помятого собутыльника. На старом журнальном столике уже была разложена нехитрая закусь; баночная сельдь и плавленные сырки. Как главное украшение утренней трапезы, соблазнительно обтекала поллитра.

– Веришь, нет? Тебя ждем, не опохмеляемся. Типа, уважуха гыыы! – пробасил Петрович. – А трубы-то горят, думали холодную побудку тебе устроить... помнишь, небось, сержантскую учебку в тыщща девятьсот лохматом году, хе-хе?... как спалось после вчерашнего?

– Сегодня Бога видел, – безо всякого выражения ответил Василий, присаживаясь на продавленный диван. – Во сне.

– Да ну?! Гонишь?! Вот везуха! А нам по белочке больше черти являются! – засмеялись приятели. – И какой он, Бог, из себя?

– Обычный мужик, малость лоховатый с виду. В пинджаке и чмошном галстуке. Очень на главбуха заводского похож, – пожал плечами Васек. – Только еще больше замученный и злой.

– А как же белая простыня? Бородень до пупа? Нимб во сто карат?

– Ничего такого не было.

– Нууу ... эт низачет! Авторитетно заявляю, без бороды и нимба это не Бог!

– Да нет, точно Бог... это как-то само собой понятно было... из контекста, – вздохнул Василий. – Разговаривали мы с ним долго.

– Вона как! А на каком языке трепались?

– На русском, на каком же еще?  Я другого не знаю.

– Не-е-е, звиздишь ... Бог должон или по-латыни, или, на крайняк, по древне-славянски шпрехать, шоб его наши попы понимали ... ну и, об чем был диспут с боженькой?

– В основном он говорил, а я смиренно внимал его бесконечной мудрости... много было молвлено... помню только два главных тезиса, «заебали бля!» и «армагеддец вам гандоны!» ...

– Прям так по матери и сказал? – ахнул Ким. – А ты уверен, что это Бог был?

– Ошибка исключена.

– Это грустно. Давайте замахнем! – Петрович опрокинул в бездонную пасть стакан и сморщился от невыносимого омерзения. – Что за? ... это ж … чистейшая родниковая вода, гадость какая! Надо Заурке из ларька харю начистить, тварь черножопая!

– Заур не виноват, – опустил голову Василий. – Теперь во всем мире так. Все бухло исчезло.

– Ты это... – Петрович угрожающе наклонился к Василию через стол. – Шуткуй, да меру знай. О святом базаришь. Как водка могла исчезнуть?

– А вот так. Нету больше алкоголя. Ни косорылки, ни первача, ни «медузки», ни пучеглаза... ничего больше нет, даже гейского шампусика. И нового произвести невозможно. В сим и заключается коварный Божий промысел.

– Как же так? Я на свою Нюрку только по пьяни и залезаю. Иначе блевать тянет, – потерянно пробормотал Петрович. – А смысл жизни, я вас спрашиваю? Пашешь на дядю за гроши, жрешь помои, живешь в клоповнике, ползешь от получки до получки. Но есть зыбкая мечта, экзистенциальный мираж... заначку от жены схоронил, с корешами втихаря шары залил, и порядок. Жизнь удалась. А сейчас??

– Ну, есть еще дибилятор, – с надеждой произнес Ким.

– Дибилятор? – взвился Петрович. – Ты его хоть раз в жизни по трезвянке смотрел?

– Э-э-э-э ... ну, футбол например.

– Футбо-о-ол, – передразнил Петрович. – Два десятка откормленных дебилов, на которых пахать надо, гоняют мяч по полю. Достойное зрелище для хомо-сапиенса. Ты еще «Аншлаг» и «Прожектор перестройки» к ночи помяни.

– Ччерт, – Ким нервно схватил сигарету и чиркнул зажигалкой. Торопливо затянулся. В комнате завоняло паленой резиной. Ким зашелся в мучительном приступе кашля. – Что это??

–  С куревом и наркотой такая же тема, – вздохнул Василий. – Все исчезло. Все, что можно было курить, нюхать, пить, грызть, втирать, лизать, колоть. Ничего больше нет. Кранты, короче.

– Что же теперь будет?

– Что будет? Вселенская гармония нарушена. Экономика двух десятка стран загнется. Полыхнет пожар мировой революции. Негры в своих гетто начнут читать К.Маркса и Мартина Лютера Кинга. «I have changed the idea of the democracy and the free society ... I have fought for the equal opportunity ... for what I lived ... and for what I've prepared to die». Станут политически сознательными и вырежут всех юристов и банкиров. Что еще? В Южной Америке вспомнят полное имя Че Гевары.

– Кого??

– Командарме Эрнесто «Che» Гевара де ла Серна.

– Ужас.

– Согласен. Что будет в Китае? Сами понимаете. Не дай бог, доживем.

– Nu li gong zuo, wei si ge xian dai hua!!! – вдруг мрачно рявкнул Ким, вскинув ладонь к несуществующей фуражке. – Атас, пацаны... без бухла генетическая память восстает.

Воцарило гнетущее молчание.

– Кстати, Васек, – подал голос Петрович. – Давно собирался тебя спросить. Что это у тебя там, на антресолях пылится?

– Это? Полное собрание сочинений В.И.Ленина. От деда-коммуняки в наследство досталось. Выкинуть хотел, да лень было. А что? – Василий прикусил язык, но было поздно. – Опаньки.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев День, – обреченно вздохнул Петрович. – Что ж, понеслась родимая... я возьму тома с первого по пятый.

– А я с шестого по десятый, – торопливо сказал Ким.

– Мне переписку с Троцким оставьте, – встрял Василий. – Перечитать хочу. Копировальная техника?

– Ксерокс в бухгалтерии, за шоколадку что хочешь откопируют. – Петрович решительно смел убогую жратву со стола. Маркером набросал грубую карту прямо поверх рекламы блядей в газете «из рук в руки», – 38й микрорайон?

– Я! – гаркнул Василий.

– Добро, – сделал пометку Петрович. – 39й за тобой, Кимка. 40й возьму на себя я. Итого, наш родной завод, с полдюжины школ и пара ПТУ. Двадцать тысяч штыков, как минимум.

На улице громыхнул близкий взрыв. Соратники выглянули в окно. На парковке весело горел соседский хаммер. На фонарных столбах болталось несколько жмуров. На дальнем перекрестке бурлила народная масса с транспарантами. Слышались яростные крики «Смерть ворам и пендосам!», «Отечество в опасности!» и «Возродим СССР!».

– Товарищи, текущие задачи ясны. Штудируем первоисточники, ведем пропаганду, объединяем сочувствующих и вооружаемся, – торопливой скороговоркой пробормотал Петрович. – На этом вводное собрание первичной партийной ячейки объявляю закрытым. О времени и месте следующего собрания будет объявлено отдельно. Расходимся по одному.

– Смерть тотон-макутам!

– Viva la revolution!

– Но пасаран!


Армагеддон вступал в свои права.

Tweet