(Продолжение)

Резаный вошел в лабораторию к Татьяне Жучковой. Она сказала Гаврилкину, что дверь закрывать не будет, пусть он погуляет по коридору третьего этажа и последит за уличной калиткой через окна лестничного марша.
- Что случилось, Таня? Что-то серьезное? – спросил гость.
- Да. Я пока не смогу принимать здесь.
- Почему? – удивился Резаный.
- Бывший завхоз Даньшин, оказывается, следил за мной и сдал все Мажухно.
- Да ты что? Вот козел…. А с чего ты взяла?
- Как с чего? Мне Мажухно лично сказал, что получил информацию от Даньшина. Дело в том, что я недавно общалась с его женой и сказала ей, что муж у нее «стукачок». Наверно, решил отомстить. Мухтар, он скоро в ШИЗО сядет. Можешь вплотную заняться этим подонком?
- Вплотную, это как?
- Ну, трахнуть его.
- В смысле, опустить?
- Да. Ради меня сделай это.
- Я не трахаю петухов, Таня.
- Я же не тебя имею в виду. У тебя что, помощников мало?
- Нужен повод весомый…
- Нужен, так найди, пожалуйста. Мухтар, я не хочу так оставить. Эта мразь и твоих людей посдавала. Откуда Мажухно все узнал?
- Хорошо, Таня, что-нибудь придумаем.

                                                    ***

Вечером в седьмом отряде осужденный Шахов ходил по отряду и громко возмущался, что у него из тумбочки пропала банка сгущенки и печенье, полученные в передаче. Начальник отряда еще находился на работе. Он вышел в спальное помещение и предложил всем занять места у своих тумбочек. Вместе с завхозом они поочередно подходили к тумбочкам и спрашивали у осужденных, что у них там лежит, после чего производили осмотр содержимого.
Когда подошли к Даньшину, тот с уверенностью сказал, что в его тумбочке продуктов питания нет. Завхоз уже хотел пройти мимо, но начальник отряда все же решил убедиться лично. Он открыл дверцу и в глубине тумбочки обнаружил банку сгущенного молока и небольшой пакет с печеньем.
- Зачем же вы, Даньшин, врете? – ухмыльнулся офицер.
- Я этого сюда не клал, - побледнев, ответил Даньшин. – Это не мое.
- Вы хотите сказать, что вам и здесь подкладывают? – язвительно спросил начальник отряда. – Это вам не школа. Тут провокаторов нет.
- Это не я! – стиснув зубы, отвечал осужденный.
«Крыса!»  - пробежал шепоток по отряду. Затем кто-то громко произнес «У нас крыса завелась!»
- Так, успокоились! – прикрикнул начальник отряда. – Нужно еще разобраться.
- А что разбираться, - сказал Шахов, - это моя сгущенка и мое печенье. Крыса – она и в Африке крыса.
- Ты за базаром следи!- ощерился Даньшин.
- А что за ним следить, у меня сперли продукты из тумбочки, у тебя нашли.
Даньшин рванулся к обидчику, но отрядник и завхоз его остановили.
- Спокойно, Женя, - сказал Гераськин, - спокойно.
Начальник позвонил в дежурную часть и вызвал наряд.
- Я не могу, Даньшин, оставить вас в отряде на ночь. Переночуете в изоляторе, завтра разберемся.
Через несколько минут Даньшина увели по распоряжению ДПНК в штрафной изолятор. На следующий день в ШИЗО ему объявили, что за попытку отправить нелегально письмо на свободу, начальник подписал ему трое суток изолятора.

                                                    ***

«Надо же, - мысленно усмехнулся Даньшин, - гуманист какой. Трое суток штрафного изолятора. Обычно меньше пятнадцати суток не дает. Одна мера для всех – пятнадцать суток. А тут трое суток. Дела. Мажухно, видимо, решил расправиться со мной окончательно. Наверняка, провокация со сгущенкой – его рук дело. А чье еще? Кому  это нужно? Хотя я последним письмом тоже думал на него, а, оказалось, мутит Жучкова.  Еще и шлюха-учительница на меня ополчилась. Закончится это когда-нибудь?».
- Эй, Даньшин! – обратился один из сокамерников, их было пять человек. – Правда, что тебя за крысятничество закрыли?
- Неправда! – зло ответил Даньшин.
- А чего рычишь? – спросил другой сокамерник, – шнырь сказал, что вчера тебя закрыли за крысь-крысь. Скрываешь от сокамерников? Думаешь, не узнаем? Может, маляву в отряд заслать или сам признаешь?
Евгений понял, что дело принимает очень серьезный оборот.  «Крысятничество»  (кража у заключенных) среди зэков является, пожалуй, самым большим после стукачества грехом. Отношение к «крысе» еще хуже, чем к «петухам» (опущенным). Даже в «гареме» «крысу» жестоко наказывают.
- Нет, пацаны, ничего я не скрываю, произошло недоразумение, - пояснил Даньшин. – Мне сдается, кто-то против меня специально мутанул, подложил мне в тумбочку чужие продукты. Что я, дурак, брать не свое?
- Ну, дурак, не дурак, а нашли у тебя, - настаивал сокамерник.
- И что? Завтра какая-то мразь захочет тебе насолить и сунет в твою тумбочку шмат сала. Что ты будешь делать?
- Съем! – ответил заключенный, и все рассмеялись.
- А я не успел, - поддержал шутку Евгений, – не знаю, как сгущенка попала в мою тумбочку.
- Ты с оперчастью воюешь? – спросил пожилой заключенный.
- Не я с ней воюю, они меня обложили со всех сторон, - ответил Даньшин. – Проходу не дают. То деньги, то водку подложат, теперь хотят в крысятничестве обвинить.
- Это они умеют, - согласился пожилой, - работа у них такая. Им, когда зэки между собой грызутся, только на руку. Плохо, когда у нас тишь и мирное существование. Один опер мне еще в начале срока признался: если зэки не грызутся, значит, скоро начнут грызть администрацию колонии, улавливаешь логику?
  - Это я уже понял, - усмехнулся Даньшин.

                                                    ***

Дверь в камеру открылась, но надзиратель на пороге не появился. Вместо него в камеру вошло трое осужденных.
- Командир! – закричал пожилой заключенный, – куда ты хату набиваешь? Нас и так уже шесть человек. Задохнемся.
Но стоящий за дверью, ничего не ответив, молча захлопнул дверь.
- Беспредельщики, - бормотал сокамерник. – Откуда, братки? С какого отряда?
- Не имеет значения, - ответил самый рослый и вынул из-за пояса огромный нож. Зловеще сверкнула сталь, в камере повисла гробовая тишина.
Евгений понял: эти трое пришли по его душу, что тут же подтвердилось.
- Кто Даньшин? – спросил верзила.
- Я, - тихо ответил Евгений.
Двое тут же подскочили и скрутили ему руки. Верзила с ножом предупредил остальных:
- Кто вякнет, вырву на х… язык. Ясно?
Все промолчали. Молчание – знак согласия.
- Вы что, хотите меня убить? – хладнокровно спросил Даньшин. Он сам удивился, что не испытывал ни малейшего страха.
- Посмотрим, - ответил главный в троице. – Свяжите его.
Помощники верзилы крепко связали Даньшину руки за спиной.
- Ноги, - приказал верзила.
Связанный Евгений беспомощно валялся на полу. Верзила подошел, большим и средним пальцем левой руки сильно нажал на щеки, а правой запихнул в открывшийся рот какую-то тряпку. Затем повернул его на живот.
- Снимай штаны, - приказал верзила одному из помощников, тот выполнил команду. Верзила передал нож одному из вошедших, спустил вместе с трусами штаны, предварительно достав из кармана тюбик с каким-то кремом, встал над Даньшиным на колени и раздвинул ему ягодицы.
Даньшин замычал, попытался ударить насильника ногами по спине, но сопротивление было бесполезно. Сокамерники молча наблюдали за происходящим.
- Давай, давай, Женечка, поизвивайся, мне это нравится, - шептал верзила. – Это меня возбуждает. Подмахивай, моя девочка, еще, ещё… Моя милая….
Острая боль пронзила Даньшина, он потерял сознание. Когда пришел в себя, насильников в камере уже не было, сокамерники развязали ему руки и ноги, вынули изо рта кляп. Он лежал на полу со спущенными штанами. Первая мысль, посетившая его:
- Это конец! Теперь уже точно. Все кончено. Но я не уйду один.
Он сел на пол, взял тряпку, которая недавно была кляпом, вытер у себя между ног, надел штаны. Посмотрев на сокамерников, спросил:
- Вы видели этот беспредел?
Никто не ответил.
- Сегодня вы не заступились за меня,  - продолжил Даньшин, - завтра никто не заступится за вас. Бог вам судья.
Затем он сел на пол у двери и заплакал.

                                                          ***
 
Вернулся Даньшин в отряд уже не на свое место. Главный в «гареме» осужденный - Нерчин, по кличке «Эдит Пиаф» (за картавость), выделил ему спальное место на втором ярусе у входа в отряд, где располагались опущенные.
- Добро пожаловать в наш курятник, Даньшин, - нараспев сказал Нерчин. – Ты это… сильно не гони. И в гареме жить можно. Все мы когда-то были мужиками, а вон наша Серафима, он вообще блатным был, и ничего, прижился у нас. Он на тюрьме в прессхату попал. Что поделаешь. Арестантская жизнь непредсказуема. Сегодня пальцы веером, завтра очко порвали.
- Хватит демагогии! – зарычал Даньшин
- Ты это, Жень, - тихо сказал Нерчин. – веди себя спокойно. Мы же не виновны в твоем горе. Мы все через это прошли. Я тоже когда-то хотел руки на себя наложить, а ничего, привык. Только не надо здесь ни на кого рычать. Ты понял, о чем я говорю?
- Понял, извини, - ответил Даньшин. - Я еще как во сне, не осознал.
- Обживайся. Не гони. Достоинство, оно вот здесь, - Нерчин приложил ладонь к сердцу. - И «петух» может быть достойным, если «петухом» его сделали по беспределу. Ты же не за кусок маргарина и пайку хлеба задницу подставил. Тебя изнасиловали?
- Да.
- Держись теперь, что поделаешь. Смотри, по привычке не хватайся за мужицкие вещи и не заходи к ним в проход, побьют. А так нас и ударить западло. Просто так никто не обидит. Все наладится, Женя, не гони.

                                                              ***

У дневального на тумбочке затрещал телефон. Через несколько секунд он выкрикнул в спальное помещение:
- Осужденный Даньшин, к ДПНК!
В помещении дежурного его ожидала сотрудница спецчасти.
- Вот, распишитесь, Даньшин, здесь, - она ткнула пальцем, - что уведомлены.
- Что это? – спросил Евгений.
- Читайте. Жена подала на развод. Какой год сидите?
- Пятый.
- Она еще долго продержалась. Обычно на втором, максимум, на третьем году такие бумаги носим.
Даньшин ничего не ответил, лишь спросил у дежурного офицера:
- Разрешите идти, гражданин начальник?
- Иди-иди, Даньшин. Не бери в голову, выйдешь, еще женишься, - пытался подбодрить офицер.
- Еще выйти надо, - буркнул Даньшин и покинул помещение.
Ночью он не мог уснуть, думал о Наталье, о  дочери: «Почему все так произошло? Рассуждал о чести, о достоинстве, а теперь лежу среди пидоров. Где твои честь и достоинство? Кому они нужны? Не захотел стукануть на Жучкову, она же тебя и развела с женой. Распустил нюни перед Мажухно, мусолил ему про совесть, где теперь эта совесть?  Где грань, которую нельзя переходить в этих дурацких рассуждениях о совести, чести и достоинстве?».
Утром начальник отряда объявил фамилии осужденных, которые не идут на работу в промзону, а остаются в жилой зоне, так как сегодня их дела будут рассматриваться на предмет применения Указа об амнистии. Принятие решения должно производиться в присутствии осужденного.
Ближе к обеду завхоз приказал оставшимся в жилой зоне построиться. Даньшин, несмотря на свой рост, плелся позади строя – опущенные всегда идут сзади.
В кабинете замполита заседала комиссия. Вызывали по списку. Лица осужденных, которым сократили оставшиеся срока, сияли, они поздравляли друг друга. Но были и те, кто не попал под Указ, среди них оказался и Даньшин.
- Мы рассмотрели ваше личное дело, осужденный Даньшин, и пришли к выводу, что амнистированию вы не подлежите, - произнес, словно, приговор, председательствующий. Возглавлял комиссию сотрудник прокуратуры.
- Все ясно! – сказал Даньшин и, не дожидаясь ответа, вышел из кабинета. Через несколько минут вышел из кабинета Стальмак, отсидевший два раза в ПКТ, имевший несчетное количество взысканий, на его лице сияла улыбка.
- Четыре года долой! – едва не закричал осужденный. – Вот это подарочек!
На указе от 18 июня 1987 года администрация колоний по всему Союзу погрела руки основательно. Прокурор, который принимал окончательное решение, смотрел не на человека, а на его личное дело. Личные дела подчищались, постановления о поощрении, в том числе и задним числом, вклеивались, работа кипела. Какой прокурор может проверить эти тонны макулатуры? Фактически применять или не применять Указ решала администрация колонии, прокурор только подписывал соответствующий документ.
Не одному Даньшину сломали жизнь, не одного осужденного склонили к стукачеству. Слишком высокой была цена для заключенного. Даже лишний день тягостно прожить в неволе, а здесь речь шла о годах. Конечно, таких, как Даньшин, было немного, можно сказать, единицы. Большая часть осужденных принимала условия оперативников, режимников и других начальников, шла у них на поводу, и свобода выкупалась за «30 серебряников».
Вечером того же дня Даньшин, уединившись, сидел за отрядом и думал о своей  сломанной жизни. Уже стемнело, скоро объявят вечернюю поверку, а там и отбой. Неожиданно в противоположном углу, что-то ярко сверкнуло. Евгений заметил склонившуюся фигуру, он догадался, там кто-то, что-то прячет. Через минуту, буквально в двух шагах, мимо него прошел осужденный Каурдаков, но из-за лунного света навстречу, он не заметил Евгения.
Когда Каурдаков исчез за входной дверью в отряд, Даньшин быстро подобрался к тому месту, где только что был Каурдаков. Прямо под забором он нащупал камень, отодвинув, нашел в углублении сверток. Даньшин развернул его и увидел два охотничьих ножа. Не раздумывая, он сунул один нож за пояс, а другой, завернув, положил на место.
«Ночью шмонать не будут, а с утра я найду ему применение», - решил Даньшин.
Ночью он аккуратно положил нож под простыню и проспал до утра.

                                                              ***
     
Сколько бы дорог не исходил человек за жизнь, что бы ему не довелось повидать на пути, каких бы высот и богатств он не достиг,  всё же есть у каждого человека три главных дороги – дорога к дому, дорога к Богу и дорога на кладбище.
На завтрак Даньшин не стал брать нож, в это время в штабе все равно никого не будет. В столовой он встретил Степу Крыльчука и попросил того сообщить Мажухно, что осужденный Даньшин срочно просится к нему на прием. В колонии есть негласное правило: если заключенный срочно просится на прием в оперчасть, никто не имеет права препятствовать ему, ни осужденные из числа руководителей, ни представители администрации – от рядового до офицера. Информация может быть настолько актуальной, что промедление недопустимо.
Между десятью и одиннадцатью утра раздался звонок, и дежурный приказал срочно доставить Даньшина к начальнику оперчасти.
Женя, прихватив «генеральский подарок», который старательно изготовил осужденный Каурдаков, отправился на собеседование к Мажухно.
- Что случилось, Даньшин? – усмехнулся капитан. – Есть проблемы?
- Я решил сотрудничать с оперчастью, - заискивающе произнёс Даньшин.
- Во как? – Мажухно изобразил на лице удивление. – А как же твоя теория насчет совести?
- Если мои поступки помогут избавляться от негодяев, я буду считать, что моя совесть чиста.
- Интересно, интересно, присаживайся. Надеюсь, ты не станешь отказываться от документального подтверждения о сотрудничестве. Хотя ты понимаешь, Даньшин, сейчас, вроде, и необходимости нет в твоем рвении на службу в оперчасть. Что ты сейчас можешь рассказать?
  - Многое, очень многое.
  - Хорошо, тогда пиши, - Мажухно протянул Даньшину лист бумаги и авторучку. - Начальнику оперчасти капитану… 
Затем Мажухно встал из кресла и, как обычно, стал прохаживаться вдоль стены.
Как только капитан повернулся спиной к заключённому, Даньшин схватил графин и с силой ударил его по голове. Мажухно упал и застонал. Даньшин выдвинул верхний ящик стола и достал наручники. Пока капитан стонал, Даньшин заломил ему руки за спину и щелкнул «браслетами». Мажухно открыл глаза и, приходя в себя, пробормотал:
- Даньшин, что ты делаешь? Ты хоть понимаешь, что это для тебя значит?
- Понимаю, Петр Михайлович, я все понимаю, - усмехнулся Даньшин и вынул из-за пазухи большой охотничий нож. – А ты, ублюдок, понимаешь, что вот это, - он поднял нож вверх, - означает для тебя?
Даньшин взял со стола связку ключей и поднес к лицу Мажухно:
- Какой ключ от кабинета?
- Что ты хочешь делать, Даньшин?
- Отвечай на вопрос? – заключенный сильно ударил капитана ногой в бок, тот застонал.
- Желтый, с номером  три семерки.
- И три семерки тебе не помогут, - зло ухмыльнулся заключённый.
Даньшин подошел к двери, запер ее на ключ, затем сел на стул рядом с лежащим начальником и долго смотрел ему в глаза.
- Жень, давай поговорим, - предложил капитан.
- Давай, - согласился Даньшин. – О чем?
- О тебе….
- Что обо мне говорить? Ты не наговорился еще обо мне – с Царапиным, с Жучковой, с моей женой. А?
- Женя, что ты хочешь сделать?
- А ты не догадываешься?
- Ты хочешь меня убить?
- Нет, попугать, - усмехнулся Даньшин.
- Женя, одумайся, за убийство представителя администрации – стопроцентная «вышка». Расстреляют. Подумай, у тебя вся жизнь впереди.
- А зачем мне такая жизнь?
- Как зачем, у тебя жена, дочь. Как это зачем?
- Вспомнил о моей семье? Нет у меня теперь никого и ничего, ни жены, ни дочери, ни чести. Ты все у меня отобрал.
- Я не виноват, Женя, честное слово, я не виноват, - неожиданно захныкал капитан.
- «Честное слово», гнида? Ты мне еще «честное пионерское» дай. Кто мне деньги в школу подложил?
- Я не знаю…
Даньшин подставил нож к горлу и прорычал:
- Только правду, гнида!
- Это Крыльчук. Дневальный.
- Кто водку подсунул?
- Водку твой шнырь «Сырник» с помощью того же Крыльчука.
- Значит, я не ошибся,  так и думал. А ты молодец, капитан. Людей учишь «стучать» и сам от своих тварей не отстаешь. Кто меня опустил?
- Женя, клянусь! Я этого не знаю.
- Хочешь сказать, ты не знал, что меня в гарем загнали?
- Я этого не организовывал.
- А кто?
- Могу догадываться.
- Говори. Только не ври, убью сразу.
- Я сказал Жучковой, что ты мне ее сдал. Про бизнес с онанистами. Она подключила блатных. Это мог сделать Резаный, но это пока предположение.
- Ясно. Ну, капитан,  молись, сейчас ты сдохнешь.
- Женя, постой. Умоляю, не убивай. Остановись. Умоляю…..
Даньшин сел сверху на Мажухно, приставил острие ножа к горлу и тихо произнес:
- Видишь, капитан, моя совесть чиста.
- Прости меня, Женя, умоляю, прости, - из глаз Мажухно потекли слезы.
- Ты знаешь, как переводится слово «амнистия» на русский язык?
- Не… не… не знаю, Женечка, прости, умоляю тебя…
- Прощение, - угрюмо произнёс Даньшин. - А ещё – забвение! Я объявляю тебе амнистию.
- Спасибо, Женя…
- Амнистию на тот свет! На том свете, если сумеешь, договаривайся с господом Богом или дьяволом! - Даньшин с хрустом вогнал лезвие ножа в горло капитана, тот захрипел, задергался, мелкая дрожь пробежала по телу «амнистированного», на полу, под головой Мажухно, образовалась черно-вишневая лужа.
Осужденный встал с бьющегося в конвульсиях тела бывшего начальника оперативной части, подошел к столу и нажал под полированной крышкой кнопку вызова дневального по штабу, затем отворил замок и встал у входа, крепко зажав нож в руке. Через пару секунд Степа Крыльчук влетел в кабинет и тут же получил удар ножом прямо в сердце. Дневальный-провокатор ойкнул, хотел что-то сказать, но вместо слов из его горла раздался хриплый стон, и Крыльчук упал на колени.
Даньшин выдернул нож из его груди, вышел из кабинета и, спустившись на улицу, направился к локальному сектору школы. Он не стал звонить дневальному, а ловко воспользовался окровавленным ножом, открыв электрозамок. Войдя в школу, Даньшин быстро поднялся на третий этаж и направился к физкабинету. Первым его встретил Гаврилкин. Увидев бывшего завхоза с окровавленным ножом в руках, он от страха ничего не смог произнести. Даньшин приказал ему удалиться, и тот мгновенно исчез. Войдя в лабораторию, он услышал голос Жучковой. Та, стоя на стремянке и не поворачиваясь, сказала:
- А где у нас лежала синяя  изолента?
- Она тебе больше не понадобится, - стиснув зубы, произнес Даньшин.
Татьяна Степановна вскрикнула и спрыгнула со стремянки. Перед ней с окровавленным ножом стоял бывший завхоз школы. Дверь в лабораторию была заперта изнутри на засов (был такой у двери на всякий случай).
- Женя, ты что? Женечка….
- Заткнись, - приказал Даньшин. – Возьми лист бумаги и авторучку. Пиши.
Жучкова повиновалась и дрожащим голосом спросила:
- Что? Что писать, Женя?
- Правду пиши. Чем занималась в школе? Что наговорила моей жене? Кого подключила, чтобы меня сделали пидором? Все пиши. Если хочешь жить. Хоть одно слово соврешь, выпущу кишки.
Жучкова принялась лихорадочно что-то писать, присев на стул. Даньшин, заглянув через плечо, потребовал:
- Разборчивее пиши. Что ты каракули развела.
За окном Даньшин услышал голос начальника колонии Царапина, усиленный мегафоном:
- Осужденный Даньшин! Предлагаем освободить Татьяну Степановну Жучкову и сдаться властям. Это в ваших интересах.
Даньшин выглянул в окно и крикнул:
- Поздно, полковник. Моих интересов больше нет.
- Даньшин, не дури! – продолжал вещать полковник Царапин. – Давай решать по добру, по здорову. Отпусти женщину, мы решим все твои вопросы.
«Придурок, - подумал осужденный, - наверное, они еще не знают, что Мажухно со шнырем убиты».
В этот момент к Царапину подбежал лейтенант Сазонов, что-то ему сказал, и Царапин, передав кому-то микрофон, бегом направился в штаб.
«Нашли, - подумал Даньшин, - сейчас закрутится метель. Понаедут со всех служб».
- Ну, написала? – спросил Даньшин, обращаясь к Жучковой.
- Вот!  - она протянула листок.
«Я, Жучкова Т. С., занималась проституцией в лаборатории своего класса с осужденными. Я оклеветала Даньшина Евгения перед его женой. Я просила Резаного, чтобы он опустил Даньшина. Во всем раскаиваюсь и прошу Даньшина меня простить».
Евгений прочитал и брезгливо произнес:
- Как же ты, сука, жить с таким грузом собираешься?
- Женечка, миленький, не убивай меня, прости, пожалуйста. Это все Мажухно, это он сказал, что ты меня сдал.
- А ты не могла у меня спросить?
- Женечка, умоляю, не убивай, - плакала Жучкова.
Кто-то постучал в дверь.
- Даньшин, - раздался голос начальника 1-го отряда, - это я, Заречный.
- Что вы хотели, Сергей Васильевич? –  спросил Даньшин.
- Поговорить, - ответил Заречный.
- Говорите!
- Можно войти?
- Сергей Васильевич, зачем вам это нужно? Не ввязывайтесь.
- Евгений, одумайся! – взмолился Заречный.
- Поздно, Сергей Васильевич…
- Открой, давай поговорим. Я один. Даю слово офицера.
Неожиданно Даньшин распахнул дверь и спросил:
- Вы-то хоть не врете?
- Не вру, сам посмотри, - ответил Заречный.
Евгений выглянул за двери, действительно офицер был один.
- Что вы хотели, Сергей Васильевич? –  спросил Даньшин.
- Женя, отпусти женщину.
- Женщину? Ха-ха-ха!.. Если это женщина, я президент Америки. Сергей Васильевич, мне все равно крышка.
- Да брось, одумайся вовремя. Все можно утрясти.
- А вы про Мажухно еще не знаете?
- Не знаю, а что такое?
- Вот что, - Даньшин острием ножа показал на горло.
- Ты что, убил Мажухно? – Сергей Васильевич не ожидал такого поворота.
- Не только Мажухно, но и холуя его, Степу Крыльчука. Поздно меня призывать одуматься, - Даньшин подошел к дрожащей Жучковой и приказал. - Прочитай начальнику, что ты тут написала.
Жучкова принялась читать, заикаясь от страха.
- Ты что, буквы забыла? Заткнись и отвечай на вопросы, - приказал Даньшин. - Ты занималась здесь с зэками сексом за деньги?
- Да, - ответила, плача, Татьяна Степановна.
- Ты оклеветала меня перед женой, что я тебе в любви признавался и хотел на развод подать? – хрипел Даньшин.
- Да!
- Ты подговорила Резаного, чтобы тот меня опустил?
- Да!
- И как, Сергей Васильевич, можно эту суку оставлять в живых?
Под окном раздался знакомый голос.
«Наташка», - мелькнуло в голове. Действительно во дворе перед школой стояла жена Даньшина. Она говорила в мегафон:
- Женя, это я, Наталья!
- Что ты здесь делаешь? – крикнул, выглянув в окно, Даньшин.
- Меня привезли с тобой поговорить.
- Дура! Ты поверила этим уродам, я же просил: никогда им не верь, никогда!
- Женя, одумайся. Отпусти женщину!
- Ты за этим сюда приехала? Или еще что-то хочешь сказать?
- Женя, одумайся!
- Я уже одумался. Наташа, я люблю те…   
Снайпер выполнил работу на «пять с плюсом». Он плавно нажал на спусковой крючок. Щёлкнул боёк, разбудивший мгновенным огнём через капсюль неимоверную силищу. Силища  вытолкнула в нарезной ствол пулю. Пуля, вырвавшись из цепких объятий гильзы, раскрутившись и одурев от внезапной свободы, полетела убивать человека. Этим человеком был осужденный Даньшин. Она влетела  ему прямо в лоб, выпорхнув через затылок вместе с большим куском человеческого мозга.
«Захватчик» (так потом окрестили Даньшина газеты) еще мгновение постоял, а затем, резко качнувшись в сторону, напрасно хватаясь за гладкую стену, рухнул на пол, накрыв телом расплющенную пулю-дуру.  Жучкова скомкала только что написанную «повинную записку», сунула ее под бюстгальтер и, рыдая, побежала по школьному коридору.
Заречный подошел к убитому и тихо прошептал: «Зря ты, Евгений, зря».
Ему показалось, что на лице убитого Даньшина застыл вздох облегчения.             
             
             
                                         
                                           

                                            Часть третья

                                                ВЕРТЕП

     
Как могло случиться, что словом «вертеп» назвали и место разврата, и приспособление с куклами-марионетками для представления евангельского сюжета о рождении Христа? «Велик и могуч русский язык», никто не спорит, но не до такой же степени.
Через год после гибели Евгения Наталья Даньшина вышла замуж за коллегу по работе Ивана Тимохина. Он давно заглядывался на Наталью, а как узнал, что она овдовела, и вовсе не давал проходу, хотя никогда не паясничал. Просто ухаживал - то цветы к концу рабочего дня принесет, то к выходным флакон духов подарит, то какую-нибудь безделушку дочери передаст. А потом как-то вечером подвозил Наталью домой (он и раньше помогал, на свидание к мужу возил), возьми и предложи:
- Наташ, что ты все одна? Ну, случилось так в жизни. Все бывает. Выходи за меня замуж. Люблю я тебя.
- Ой, Вань, даже не знаю. Катька совсем большая. Как она воспримет, не знаю.
- Что я с девчонкой общего языка не найду? -  рассмеялся Иван. – Подружимся, ей ведь тоже отец нужен. Выходи, а?
- Вань, я подумаю. Хорошо? Не обижайся.
- Хорошо, - согласился Тимохин. – Но слишком долго не думай.
- Завтра скажу, - неожиданно ответила Наталья.
Больше всех радовалась Натальина мама. Она к гибели бывшего зятя отнеслась равнодушно и надеялась, что Наташка, наконец, забудет своего уголовника и найдет нормального мужика. И вот ее мечта сбылась – Наталья объявила, что Иван Тимохин предложил ей руку и сердце, а она согласна. 
- Слава Богу, одумалась, - залепетала Прасковья Ивановна. – Правильно, доченька, баба без мужика, что телега без лошади. Да и Катюше батька нужен, девка растет, а без отца плохо.
- Не знаю, мама, сможет он ей стать отцом или нет? – сомневалась Наталья.
- А чего не сможет. Взрослый мужик. Не пьет, не курит.
- А ты откуда знаешь? – улыбнулась дочь.
- Я все вижу. Если б пил, давно бы заприметила.
- На работе все они выпивают.
- Если маленько и выпьет, тоже не беда. Знаешь, как твой отец говорил? Не пьет, не курит, присмотрись - не сволочь ли? Совсем непьющий – тоже не показатель.
- Ох, мама, ты у меня философ. Катьке уже девять лет. Как она примет?
- Да так и примет. Она Даньшина и забыла. Только по фотографиям видела. Скажи ей, так и так, это твой новый папа. И через неделю, она о твоем уголовнике и не вспомнит, ой, Господи, царствие ему небесное! – мать перекрестилась.
- Мама, прекрати, - строго сказала Наташа, - я тебя просила. Может, я сама виновата, поторопилась ему тогда написать.
- Угу, давай, кори себя, кори. Он и тут человека убил, и в лагере отличился – еще двоих грохнул. Хоть и грех так говорить, но радуйся, что его пристрелили как дикого зверя. Было бы нам с тобой после его освобождения. Нужно было сразу от ворот поворот. Уже забыли бы о нем, и у Кати нормальный папа был бы.
- Разве можно заменить родного отца?
- Ой, милая, ты еще не видела, как родные над своими детьми изгаляются. Бывает, неродной роднее родного. Что ты заладила: родной, неродной. Главное, чтобы отец был, негоже без мужика жить.
- Негоже, так негоже. Выйду за Ивана, посмотрим.
Когда Наталья объявила Кате, что дядя Ваня – ее новый папа, Катя посмотрела на него и всех рассмешила:
- Мама, ты что-то путаешь. Какой же это папа? Это же дядя Ваня, который у тебя на работе работает.
Женщины растерялись, нашелся Иван:
- Правильно, Катя. Я с мамой работаю. Потому и решили не расставаться, чтобы ездить вместе на работу, а заодно и тебя в школу завозить будем.
- А куда же мы папу Женю денем, когда он придет? – не унималась Катя.
Тут и Тимохин растерялся, но ответил:
- Придет, я тогда уйду!
- Ладно, - Катя снисходительно махнула рукой, - оставайтесь.
Как ни билась мать, Катя так и не смогла дядю Ваню назвать папой. Твердила всем: нет, папа у меня – Женя. А это дядя Ваня.
Первый год жили в мире, все было внешне хорошо. Затем Иван все чаще и чаще стал заглядывать в рюмку. Сначала по выходным, потом чуть не каждый вечер. Однажды Тимохина остановили сотрудники ГАИ и лишили его на год водительского удостоверения. Все чаще и чаще в семье стали возникать скандалы. Иван превращался в злобного, раздражительного ревнивца. Доставалось всем: и теще, и жене, и даже Кате. После очередного скандала Катя как-то предложила маме:
- Давай его выгоним, чтобы не кричал на нас.
- Выгнать всегда успеем, - успокаивала дочь Наталья. – Все наладится, доченька, Все будет хорошо.
Некоторое время Иван держался и месяца два не употреблял спиртного. В самом деле, семейная жизнь стала налаживаться, Наталья даже помолодела. Они втроем катались по Енисею на теплоходе, ходили в парк, в кино. Катя уже повзрослела. Шел 1991 год. Однажды ночью Наталья сказала мужу:
- Ваня, знаешь, Катька уже  настоящей девушкой стала.
- Не заметишь, как и замуж нужно будет отдавать, - ответил Тимохин.
- Да, время летит. Вот и дочка скоро невеста.
                                                             
                                                                ***

Поздней осенью 1991 года мама вместе с бабушкой уехала в деревню на похороны какой-то дальней родственницы. Катю решили  с собой не брать. Школа, занятия, да она и сама не проявляла желание ехать.
За окном барабанил дождь, переходящий в мокрый снег. Время было позднее, а Тимохин с работы не возвращался. Часов в десять вечера вместо звонка в дверь раздался стук.
- Кто там? – испуганно спросила девочка.
- Кто-кто?! Я! - раздался за дверью голос Тимохина.
Катя открыла дверь и увидела сидящего на полу промокшего отчима.
- Что с вами, дядя Ваня? – она кинулась ему помогать.
- Я сам, - оттолкнул ее Тимохин и встал, - поскользнулся.
- Вы пьяны, дядя Ваня?
- Что ты понимаешь, Катюха? Выпил немного, у меня сегодня личный праздник.
- Что за праздник? – полюбопытствовала Катя.
- Не торопись, узнаешь, - он скинул верхнюю одежду прямо на пол, разуваясь, раскидал по сторонам грязные ботинки. Катя все убрала, куртку повесила на плечики и спрятала в гардероб.
- Иди, Катюха, по сто грамм коньячку врежем.
- Что вы, дядя Ваня! Мне нельзя, я еще маленькая.
- Ладно тебе придуряться. Маленькая она. Мать рассказала, что ты уже взрослая девушка. Правда?
- Мама вам рассказывает обо мне? – густо покраснела Катя.
- А чего? Мы твои родители: она – мать, я – отец.
- Вы мне дядя Ваня, - твердо ответила девочка.
- Значит, ты меня отцом не считаешь?
- У меня есть отец, его зовут Евгений, а я – Екатерина Евгеньевна Даньшина.
- Ну, раз не отец, тогда иди сюда…
Тимохин обнял обеими руками Катю и с силой прижал к себе.  Та попыталась освободиться, но дядя Ваня, держал очень крепко. Его правая рука (о, боже!) сползла к ягодицам, а потом, пошарив по телу, нырнула между ног. Катя вся сжалась, она не могла сообразить, что происходит. Тимохин запустил руку под трусики и, нащупав пушистый холмик, весь задрожал и повалил Катю на диван.
- Что вы делаете, дядя Ваня? Пожалуйста, отпустите меня, пожалуйста!
Тимохин рычал и зубами рвал на падчерице кофточку и бюстгальтер. Затем, приподнявшись и держа девочку левой рукой за горло, свободной рукой с силой стащил с нее трусики и мокрыми губами впился ей в грудь. Катя плакала, вырывалась, просила отпустить ее, но отчим не слышал мольбы. Вид девичьей груди затуманил его взор, он ничего не видел, кроме двух упругих бугорков с аккуратными розовыми сосками. Ноздри насильника расширились и жадно вдыхали запаха юного тела.
- Дядя Ваня, пожалуйста, умоляю вас, не надо… - заплакала девочка.
- Молчи, Катюха, не бойся, это все взрослые девочки делают, тебе понравится, - глотая слюну, прохрипел дядя Ваня и коленом раздвинул ей ноги. Навалившись на хрупкое тело,  он пропустил левую руку девочке под шею, одновременно этой  же рукой держал ее за запястье левой руки. Правой рукой Тимохин гладил девочке ноги, живот, грудь. У жертвы  не было возможности пошевелиться. Затем отчим медленно, под всхлипы падчерицы, свободной  рукой приспустил штаны и лёг на девочку. Катя почувствовала, как в неё проникает что-то твердое и горячее, и в следующее мгновение что-то словно ударило ее с силой между ног. От боли она застонала и заплакала. И тут Тимохин захрипел, задёргался, застонал. Затем дядя Ваня затих, спустя минуту,  приподнялся. Лоб отчима был мокрым. Смахнув пот и глядя в упор на Катю, Тимохин буркнул:
- Кому скажешь, убью.
Катя встала с дивана, всхлипывая и кулачками утирая слёзы, ушла в ванную и  долго не выходила. Тимохин, заподозрив неладное, потребовал открыть дверь немедленно.
Катя отворила дверь и с презрением сказала:
- Не бойтесь, я не такая дура, чтобы кончать жизнь самоубийством.
- Разве из-за этого кончают жизнь? - загоготал пьяный отчим. – Иди, по рюмашке хряпнем.
Катя не стала отказываться. Она выпила две рюмки коньяка и ушла спать. На следующий день вернулись мама и бабушка. Девочка так и не решилась рассказать им о случившемся, хотя несколько раз была близка к этому. То отчим рядом крутился, то бабушка лекарство пила, то мама чем-то была огорчена. Сразу не рассказала, а спустя некоторое время стало даже и неловко. Боль утихла, Катя обнаружила, что всё осталось на своих местах, страх прошёл, жизнь продолжалась.
А в четырнадцать лет Катя впервые отдалась постороннему мужчине за деньги. Случилось это на вечеринке  у подружки. Катя знала, что Марина подрабатывает проституцией, и в тот вечер один из бывших клиентов засмотрелся на Катю. Подружка предложила ему Катю за сто пятьдесят долларов. Тот сразу согласился.
- Кать, тут дело деликатное, пойдем, поговорим, - сказала Марина. – Мой бывший клиент хотел бы с тобой заняться сексом. Ты как? Платит сто долларов.
Для Кати сто долларов были фантастической суммой.
- А где? – не долго думая, поинтересовалась Катя. – И что нужно делать?
- Ну, ты даешь. Что не знаешь, что делать?
- Знаю, - усмехнулась Катя.
- Вот и прекрасно, иди в мою спальню, а я его туда отправлю.
Вечером Катя пришла домой пьяной. Мама что-то говорила, кричала, ругалась, била по лицу, но Катя мало что понимала. Не раздеваясь, она упала на кровать и уснула.

(Продолжение следует)

Tweet