Как-то вечером, в канун Нового года, Шорох  подошел многозначительно к Максиму и сказал негромко, но так, чтобы все пацаны смогли услышать:
  — Отойдем, Максимка, базар есть.
Когда они отошли за гараж, предложил настойчиво:
— Возьмешь мой “строгач” “Адидас”? Тебе недорого отдам как другу. Он нигде не прожженный, не “коцаный”, сам знаешь. Могу и “Саламандру” подкинуть. Но у тебя размер не мой.
Максим обрадовался, но виду не показал и спросил:
— С чего это ты решил сдать костюм?
— Помнишь Гришку Ковальчука с Октябрьского района, он в твоей “шараге” на два года старше учился, на слесаря-сантехника? Вчера его видел, потрещали о том, о сем. Он сейчас металл скупает.
  — Ну!
— Хер гну! Ну вот, он мне предложил видик кайфовый взять у него, “Шарп”! И ценник нормальный! Ему за долги вроде отдали. Я родителям сказал, но они сразу: нет, мол, ворованный, сто процентов, а че, на нем написано, что ли? Так вот, сегодня сходил к Гришаку, объяснил, что не могу взять, “бабла” нет, родичи не дают, так он мне предложил такое дело: он возьмет мой костюм, а я добавлю еще чуток и куплю у него видик. Но за костюм он очень мало дает. Я же не лох какой-то. Цены знаю. Есть другой вариант: Коваль дал одну наколочку, где можно по-легкому срубить денег! — тут Шорох сделал паузу и самодовольно улыбнулся.
— Ну, “колись”! Да и что мне-то с этого будет? — Спросил Максим.
— Гришаку алкаши за опохмелку сказали, на какой заброшенной ферме есть два электродвижка с элеватора. Движки ну очень большие, они транспортерную ленту крутят, на которой зерно едет на переработку или еще куда, я точно не знаю. А элеватор там, прям, как небоскреб. И еще весы там же недалеко, на поле брошенные, к которым машины подъезжают и взвешиваются. Надо всю медь снять. Ну, алюминий там, нержавейку. Что попадется. Цветмет, врубаешься? Гришка нам денег заплатит, ты у меня берешь костюм, а я у Гришака видик! У тебя костюм, у меня видеомагнитофон! Добазарились?
“Все вроде бы и впрямь чисто”, — подумалось Максимке.
— Добазарились! Когда едем? — как бы нехотя сказал он и тут же сам расчетливо продолжил: — Лучше утром: на дорогах гаишников еще нет, да и металла успеем больше наковырять.
— Точно! Максимыч, я был уверен в тебе. Ты настоящий мужик! Не зассышь! — не скрывая радости, затараторил Шорох.
— Слушай, а че Гришка сам-то не хочет съездить за металлом, если все так просто? — осенило Максимку.
— Да он занятой, сам знаешь. У него же пункт приема на межрайбазе, скупка, работать надо, люди идут и днем, и ночью. Волокут все подряд.
Выехали в пятом часу утра, когда уже рассвело. Родителям договорились сказать, что поедут на зимнюю рыбалку на Дон. На  шестерке Шороха.
Развалившуюся ферму нашли без проблем. Даже плутать не пришлось. Достали инструменты: лом, фомку, кувалду, ключи разного размера. И загудели весы железным скрежетом свою последнюю песню. А тут, в поле, хоть ори, никто не услышит. Все разворочено и брошено. Скудеет земля русская, разбегается народ по городам и весям из деревенек. Нашли еще кое-что, кроме движков. Бидоны алюминиевые.
Намаялись ребятушки за несколько дней поездок. Рыбу, для отмазки перед предками, у местной шпаны за копейки на трассе брали. Гришак похвалил за работу: почти тонну меди сняли. Полтонны алюминия, килограмм триста нержавейки. Деньги выплатил все, что обещал. И товарообмен прошел успешно. А к вечеру Максимка в немецком “Адике” и Шорох, успевший оттаранить видик домой,  довольные донельзя, поили водкой и пивом корешей, с гордостью рассказывая о деле.
Наверное, больше всех любовалась на героя своих снов — Максимку — Галя Мезникова. Познакомились они как-то на дискотеке.
  — Я тебя знаю, — первым обратился к стоящей у стены симпатичной девчушке, улыбающийся во весь рот Максим, — ты Галя с Октябрьского, из сто тридцатого дома по Ленина. Че одна торчишь, ползи к нам!
Вот и все. Максимка сразу понравился ей. Как не пойти? Все ребята веселые. Да и с девчонками общий язык сразу нашла. В тот вечер с дури да по неумению перепила портвейна “за знакомство”. Максим ее до дома чуть ли не на себе тащил. От родителей влетело Гале по полной программе! С тех пор даже в компании пила Галька очень редко. А курить — так, баловалась. Чтобы белой вороной не быть.
Максим, хоть и чувствовал повышенный интерес Гали, внимания ей уделял немного. Чем меньше женщину пацан любит, тем сильней разгорается огонь ее любви! Но подругу это не пугало. Она сама была не промах: русые волосы до плеч, большие зеленые порочные глаза, пухлые губки с чуть опущенными уголками, подкрашенные, но и без того яркие, чуть вздернутый носик и в довершение ямки на щечках. Стройная. Все при ней. На таких засматриваются ребята, но подойти не каждый решится. Хохотушка, а когда надо — строгости напустит.
Обмыли в тот вечер костюм “не по-детски”. Про видик Шорох попросил пока молчать:
    -Максимыч, приходи сам в любое время смотреть, только пацанам не говори: налетят поглазеть, а меня родители потом убьют.
Максим уже еле на ногах стоял. Галя подошла к нему, взяла за руку и, глядя в глаза, сказала:
— Все, хватит пить. Ты еще ничего, а другие пацаны вообще никакие. Завтра идем в кино. В “Горизонт”. Зайдешь за мной в пять, — и уже по-другому, мягко, добавила, теребя пальцами замок от его олимпийки: — Хорошо, Максимушка?
Девушки с ним так уверенно и командно никогда не говорили. А тут! Надо же! Но ему, то ли от неожиданности, то ли от невозможности сопротивляться спьяну, это приглашение от новенькой понравилось:
— Ну, а че бы не сходить. Добро, зайду.
Галечка тихонько обрадовалась. Но виду не подала. Быстро застегнула замок его олимпийки до самого верха. Всем сказала “пока” и ушла домой. Тридцать метров до подъезда смысла не было провожать.
На следующий день ровно в семь Максим был при параде — под курткой строгий «Адидас” — у дверей подруги. На звонок дверь открылась, и он увидел на пороге уже другую Галю. Он не понимал почему, но она была какая-то необычная, лучше, что ли. Секреты женской красоты во все времена действуют на мужчин безотказно: прическа, лак с блестками, тушь, помада, тени — даже без чудес спецов-визажистов — сработали на сто процентов. Подруга поняла это по взгляду мальчика, заулыбалась своей красивой улыбкой:
— Ты готов юноша?! Ну, пошли!
Неважно даже, какой они посмотрели фильм. Это был замечательный вечер! Легкий морозец, ласковый южный ветерок. Над их головами синело городское декабрьское небо, на редкость чистое и звездное. В парке возле Оперного театра нашли пустую скамейку. Присели. Перед ними огнями иллюминаций и нечастых машин сверкала площадь Ленина.
В центре высилась тридцатиметровая елка, украшенная с головы до пят. Во лбу звезда горит.
  — Как хорошо, Максимушка, спокойно и красиво, — сказала Галя. — Только чуть зябко, — как бы невзначай выронила она. И застенчиво, с женской хитринкой, опустила глазки.
А Максим, воодушевившись заботой о своей девушке, нежно обнял девушку за плечи. Они смотрели на небо в надежде увидеть падающую звезду и успеть загадать желание. В тот вечер по небу в районе площади Ленина проплывали только спутники, но никто не расстроился, ведь сколько таких вечеров еще было впереди. Ребята шли по вечернему Октябрьскому проспекту, держась за руки. Болтали обо всем и ни о чем. Как все молодые, красивые, беззаботные.
У дверей квартиры он, чуть касаясь, поцеловал Галя в губки. Она мило засмеялась. Приложила указательный палец к его губам и, чмокнув в щечку, упорхнула за дверь:
  - Заходи. Родичи смотались в Египет на Новый год.
В груди у Максима затрепыхалось. Словно что-то ворвалось в сердце, раньше неведомое. И стало крутить-вертеть свой хоровод. Галя оказалась страстной искусницей и заездила его на всю катушку. Ему это понравилось. Он вышел из подъезда совсем другим, чем четыре часа назад. Почти влюбленным.
Во дворе, на их месте, было непривычно мало ребят.
— Здорово! Где все? К Новому году готовятся? — спросил Максим у Вовки. Уже стрелки перешагнули с тридцатого на тридцать первое.
— Максимыч, тут хрень какая-то. В седьмом часу менты на “газоне” к нам подрулили. Барыгу Шороха взяли. В машину посадили. Увезли. А недавно снова приезжали на этом же “мусоровозе”, но без него, тебя спрашивали. Ниче не знаю больше. Че за дела, пацан?
Кровь хлынула в лицо Максиму:
— Вот чмо, Шорох, раскололся! — от этой поганой мысли он неожиданно опустился на скамейку. Закурил. Потом встал. И, ни слова не говоря, пошел домой.
А ситуация меж тем сложилась таким образом. Пару дней назад в ресторане “Три пескаря”, что находился на пересечении Октябрьского проспекта и улицы Огарева, произошла драка. Милиция приехала на редкость оперативно. Взяли всех участников. У одного из задержанных нашли коробок с травой, понятно, что не “гербалайф” которая. Ну а дальше дело техники дознавателей — либо колись, что еще знаешь, либо закроем по полной программе (в смысле КПЗ — СИЗО). Вот тут и всплыл, в числе других вещей, и видеомагнитофон “Шарп”, не так давно похищенный из квартиры такой-то, по адресу такому-то, у граждан таких-то. Все пошло по цепочке: задержанный показал, кому продавал вещи. Пришли к тем, кто покупал, в том числе и к Гришке. Дальше Гришак указал на Шороха.
Последнего забрали прямо с дворовой скамейки.
— Кто из вас Сергей Шорохов? — железным голосом спросил милиционер.
Молчание.
— Ну, я, — пауза была вызвана невозможностью повернуть язык от испуга. — А че случилось-то? — вопрос Шороха прозвучал еле слышно.
— Поехали, сейчас узнаешь.
Родители были дома.
— Здравствуйте. Старшина Буйволов, — представился милиционер и спросил: — Вы родители Сергея Шорохова? Какие вещи приносил ваш сын домой в последнее время?
— Какие? Ну, магнитофон… А что случилось?
Прошли в комнату. Посмотрели. Все совпало. До последней цифры.
— Ваш сын подозревается в скупке краденого имущества.
А дальше все эти слышанные на сто ладов материнские охи-ахи-всхлипы — “не может быть, это ошибка” и тому подобное уже не имели никакого значения.
Кабинет дежурного следователя, куда из камеры временного содержания привели на допрос Сергея, вид имел удручающий. В нем очень давно не делали никаких ремонтов, убирались нечасто и намеренно не оттирали кровь со стены возле стола. А за столом, прикрученным к полу, со стороны окна сидел здоровенный оперуполномоченный лет тридцати пяти и, потирая кулачищем щетину, без церемоний “колол” Серегу:
  — Пиши, сучонок, где, у кого, когда, за сколько скупал краденые вещи! Пиши все, что знаешь! Че, я непонятно говорю? Пойдешь, мудак, на зону. А пока я тебя опять в камеру брошу. Только не в ту “нулевку”, где ты был. Я тебя в веселую посажу. Чтоб тебя до тюрьмы проткнули, педрила!
Какое там написать, барыга Шорох был уже в предобморочном состоянии от страха перед этим злым опером и такими радужными перспективами. Минуты две-три Серега сидел ошалевший, тупо уставившись в пол. Когда поднял глаза, перед ним оказался уже другой человек. Щупленький. В очечках. Можно даже было сказать, интеллигентного вида.
  — Поганая у тебя, Сережа, статья — скупка краденого, — сочувственно начал милиционер. — Вроде бы ничего не сделал, а статью накрутил себе. Жаль мне тебя, ты ведь и парень неплохой, а можешь всю жизнь себе поломать. Ты думаешь, тюрьма — это геройство? Ошибаешься! Выйдешь с зоны моральным и физическим уродом! — мягкость речи успокаивала Сергея, а вот смысл пугал.
  — Да я не знал, что видик ворованный! — стал он оправдываться, готовый вот-вот разреветься. И на всякий случай достал из кармана брюк грязный серенький платочек.
  — Да я верю тебе, Сергей! Верю! И готов даже помочь, если и ты поможешь мне, — отработанная фраза произвела ожидаемое действие. Сергей затравленно взглянул в умные глаза милиционера-кобры.
— А че надо сделать? Я все сделаю! Только отпустите! — взмолился Шорох.
— Да ничего особенного. Вот тебе ручка, бумажка. Что знаешь, что видел, что слышал — напиши. Ты поможешь не только себе, но и милиции. Да и своего дознавателя больше не увидишь. И пойдешь домой, — добрейший опер разложил на столе письменные принадлежности и безразлично уставился в окно, похрустывая пальцами левой руки.
Сергей “раскололся” сразу. Было бы что еще написать, написал бы. А так — только про хищение цветного металла вместе с другом Максимом Беспонтовым, про видик, а про костюм умолчал, хотя и он был, точняк, ворованным.
Сергея отпустили под подписку о невыезде.
За Максимом наряд приехал через полчаса после того, как он пришел домой. За разогретым борщом тот не торопясь уже рассказывал сонной матери о поездках на ферму. Отец был пьян, храпел и его уже ничего не колышило. Только Максим поел, как в окошке кухни засверкали фары ментовского “газона”.
— Ты не волнуйся, мам, все будет нормально. Не убил я же никого, — сказал сынок и попытался улыбнуться, выходя из-за стола открывать дверь милиционеру.
Было уже поздно. И целую ночь Масимушка просидел в “нулевке” на узенькой лавчонке. Утром состоялся допрос. Только уже без игр в плохого-хорошего милиционера. Что тут играть, когда все ясно. Даже “колоть” никого не надо. Признался, рассказал, подписал: “С моих слов записано верно. Мною прочитано. М. Беспонтов”. И получил подписку о невыезде из района проживания. После этого отпустили домой.
Все утро возле Максимкиного дома крутился барыга Шорох. Когда издалека увидел друга, идущего из милиции, поторопился ему навстречу. В правой руке он держал бутылку водки, а в левой — с красной этикеткой двухлитровую кока-колу. Уже предвидя нехорошее, Серега залепетал:
— Максимыч, прости, менты попутали! Мамка обещала, что отмажет нас обоих! Ты не…
— Поставь бутылки, Шорох. — Спокойно сказал Максимыч.
Тот поставил.
— А зач…
И не успел договорить. Кулак Максима влетел сбоку в левое ухо. Бац! Сергей упал навзничь на серый снег. Испуганно схватился рукой за обиженное ухо.
— Максим, не бей, прости, прошу… - ныл Шорох гнусавым голоском.
И потом, для верности, заплакал. Никого вокруг не было. Никто ничего не увидел. Максим не стал особо бить. Так, присунул пару раз ботинком в живот и по заднице гавнюку. В том, что случилось, он скорее винил себя: знал же, с кем и на что шел. От Шороха он и не мог ждать никаких подвигов. И он пренебрежительно сплюнул в сторону.
— Ладно, барыга недоделанный. Замяли. Теперь отмазывай.
Новый год Максим встречал с Галей… и бегал к ней до самого Рождества, пока ее родичи не прилетели.
А через месяц их судили. Именем РСФСР суд вменил Беспонтовому Максиму часть два статьи сто сорок четыре (тайное хищение чужого имущества (кража)) и вынес приговор — мера наказания три года условно. Сергею Шороху дали год условно. А Гришак вообще отмазался — откупился. Вот стервец ушлый, какой оказался.
После суда в компании, за пивом с воблой, Максимыч любил шутить:
— Нет худа без добра, теперь хоть в армию не возьмут три года.
А про себя думал, что лучшим подарком на этот Новый год оказались незабываемые семь дней, проведенные в объятьях несравненной Галочки Мезниковой.

Tweet