Под ногами хрустит мусор и каменное крошево. Луч фонаря выхватывает из темноты слезящиеся бетонные стены, низкий куполообразный свод; бесследно растворяется в непроглядном мраке прямо по курсу. Со всех сторон дуют сквозняки. Временами откуда-то сверху (через вентиляционные шахты?), словно из другого мира, доносится призрачный гул проезжающих автомобилей и голоса людей. Я неспешно бреду по гиганскому лабиринту, под своим родным микрорайоном, на глубине более ста метров.

Владивосток, Первомайский район, мыс Чуркин. Заброшенный подземный укреп-район в скале, под виадуком, построенный в лохматые годы на случай так и не начавшейся ядерной войны. В ближайших к выходу коридорах мелкота часто играет в казаки-разбойники. В более удаленных закоулках вечно голодные солдатики из соседней части прячут продукты, наворованные с военных складов. Мы, большие пацаны, азартно ищем и разоряем их схроны – воруем украденное – чаще всего отвратительные на вкус, консервированные в больших оцинкованных банках зеленые недозревшие помидоры. За это солдаты ловят и умеренно бьют нас. Но это скорее игра, чем серьезное противостояние. Вообще-то у нас хорошие отношения с солдатами, мы ведем с ними активную меновую торговлю.

Я провожу рукой по стылому бетону. Стены сплошь исписаны мелом, кирпичем, копотью, суриком, углем, смолой, дерьмом – «сдохни мразь», «дембель'75», «хачу ыбать алубарисавну я гоги», «HMR», «сдеся шлиебашыли ваван + калян», «утыркин вафлер и казел», «300 м. => выход налево», «кансерваф тута ужо нету». По полу по всех направлениях тянулся бесконечные разноцветные нитки, ленточки, веревочки – чтобы не заблудится, их разматывают и потом бросают за ненадобностью многочисленные искатели приключений на свою задницу.

Я уверенный шагом двигаюсь вперед. Я не нуждаюсь в карте, в путеводных ниточках и в самодельных указателях. Лишь иногда я обращаю внимание на армейскую маркировку – Б34, И86 и т.д. – с трудом различимую под слоем каракуль. Я знаю катакомбы как свои пять пальцев. А уж эту, саму загаженную и часто посещаемую их часть, могу пройти с закрытыми глазами.

Я прохожу несколько разрушенных створов. Вот первый – какой-то суровый русский мужик замуровал проход капитальной кирпичной кладкой. Затем пришел второй, не менее суровый мужик с кувалдой, и пробил дыру. Спасибо тебе, второй мужик.

Через 300 метров петляний – следующий поверженный створ. Кто-то (тот же самый злобный чувак?) не поленился и заварил ключевую развилку стальной решеткой. Затем пришел с турбинкой «правильный» чувак и вырезал решетку. Здесь постоянно идет невидимая война. Между теми, кто по долгу службы охраняет эти коридоры от посторонных. И теми, кто с маниакальным упорством лезет сюда – несмотря на все предостережения. Несмотря на то, что каждый год уйма народу гибнет и пропадает без вести в этих холодных и мрачных туннелях.

Постепенно мусор на полу и мазня на стенах исчезают. Такое ощущение, что даже воздух становится намного свежее и чище. Это наша территория. Только самые отмороженные пацаны рискуют спускаться в заброшенные нижние галереи.

Я не боюсь темноты, одиночества, замкнутых пространств и потусторонних звуков. Здесь, в толще скальной породы, во мраке и холоде, я чувствую себя намного комфортнее – чем на поверхности, под лучами солнца, среди людей. Но сегодня я не просто гуляю. У меня есть важная миссия, которая гонит меня все дальше и дальше.

* * *

– ... да точно тебе говорю, мы там еще не были! Нетронутые туннели, а в них – не какие-то жалкие нычки, а стратегический склад консервов! – горячо убеждает меня Витька.
– Опять помидоры?
– Да нет, не помидоры ... – Витька делает театральную паузу. – Тушенка!
«Тушенка». Я чувствую, как мой рот наполняется слюной. Мы сидим на лавочке в нашем дворе. Уже вечер, с работы возвращаются морские офицеры в одинаковых черных кителях, при галстуках. В аккуратных фуражках, белых и кремовых рубашках, с дипломатами. Одним словом, небожители. Сегодня помимо дипломатов они тащат домой увесистые сумки.  «Паек, паек!» – радостно кричит малышня и разбегается по домам. Жрать всякие вкусности, о которых я могу только мечтать. Я шумно сглатываю. Наша семья живет бедно. Мой отец – младший научный сотрудник в НИИ, и мы редко едим что-то вкуснее картошки и макаронов.
– Тушенка, говоришь? – возвращаюсь я к реальности.
– Да, тушенка! – горячо убеждает меня Витек. – Я Фролову из параллельного класса сказал, знаешь его? ... он уже слазил, набрал в две сумки, сколько смог утащить ... дово-о-о-ольный! честно отдал мне половину, за наводку ... я с него слово взял, что никому не скажет.
– Что-то я Фролова уже второй день во дворе не вижу ... – в сомнении я качаю головой.
– Да он к бабке в деревню укатил!
– Хм ... а почему ты сам туда не лезешь, я меня и Фролова посылаешь?
– Понимаешь ... – Витька горестно вздыхает. – Там лаз узкий ... а я последнее время на турнике каждое утро десять подъемов с переворотом делаю, вот и раскачался в плечах, уже не пролезу. А вы оба тощие дохлятины.
– Значит так. – я пропускаю последнее замечание мимо ушей и прикидываю в уме. Сколько банок притащу родителям, сколько уйдет на подарки родственникам, сколько зажилю и загоню цыганам из соседнего табора. – За хлопоты я хочу себе половину, а потом еще половину от половины.
– Хочешь 75%? а харя не треснет? – возмущенно восклицает Витька. Он старше меня на год, и они уже изучают проценты.
– Я не знаю, сколько процентов я хочу. – терпеливо объясняю я. – Но я хочу половину и еще раз половину. Короче, три четвертых, и это мое последнее слово. За меньшее я в такую даль не попрусь.
– Ну что с тобой делать... – шумно вздыхает Витька и неожиданно лукаво подмигивает. – Исключительно по старой дружбе. По рукам!

* * *

Как он говорил? «Окошко в бетонном створе, в крайней юго-восточной ветке Ю45 нижних туннелей». Видимо, это здесь. Я стою в тупике, перед массивной бетонной стеной. Коридор за ней явно уходит дальше. Я разгребаю кучу строительного мусора в левом углу и действительно нахожу небольшой лаз, через который едва ли пролезет крупная собака. «Не ссы. Если Фролов смог протиснуться, значит, и ты сможешь» – вспоминаю я слова Витьки. Ну что ж, надо попробовать. Иногда я рад тому, что маленький и щуплый, и замыкаю строй на уроках физ-ры. Я просовываю фонарь в дыру и пролезаю следом.

Я никогда не бывал здесь раньше, в этой части лабиринта. Я двигаюсь дальше, автоматически фиксируя в памяти – «третий поворот налево, пятый направо ... ». Я не боюсь заблудиться, в голове у меня сухо щелкают самописцы, фиксирующие маршрут. Я слишком много времени провел в таких местах, как это. Как перелетная птица, я всегда найду дорогу назад, из какого угодно запутанного лабиринта.

За очередным поворотом я замечаю солдатика в камуфляже, который на корточках возится у какого-то объемного вещмешка. «Черт!» – огорченно думаю я. – «Уже солдаты про склады пронюхали. Ишь, какой рюкзачище нагреб, мне столько не утащить!». Прятаться смысла нет, солдат меня уже заметил. Я подхожу ближе, в надежде встретить знакомого и стрельнуть сигаретку. – Здоров! Огонька не найдется?

Солдат со звериным визгом вскакивает на ноги, прыгает ко мне, но тут же отскакивает от яркого света фонаря. Я наконец-то понимаю, в какое дерьмо вляпался.

Я вижу рваный и грязный камуфляж, небритое худое лицо, безумные гноящиеся глаза. От солдата воняет чем-то невыносимо скверным. Он утробно рычит, скаля окровавленные зубы. Как горилла, пригибается к самой земле.

Я перевожу взгляд на пол. То, что я сначала принял за вещмешок – на самом деле растерзанное тело какого-то пацана. Я освещаю голову фонарем, вижу перекошенное лицо с выдавленным глазом и вырванной нижней челюстью – так и есть, Фролов из параллельного класса. Противный был пацан, честно говоря. Никогда он мне не нравился.

«Сука ты, Витька. А еще лучший друг.» – со странной смесью горечи и восхищения думаю я, осторожно отступая назад. – «Но шутка получилась отличная. Обосраться, какая смешная шутка ... я оценил ... думаю Фролову тоже было весело ... дай только живым отсюда выбраться, посмеемся вместе ...».

Потерявший человеческий облик псих медленно надвигается на меня.

– Тихо, мальчик, тихо. Не бойся. Я тебя не обижу. – я стараюсь, чтобы мой голос звучал ласково, спокойно и одновременно повелительно. Разум уже переключился в режим выживания, поэтому работает холодно и четко. Покойный дядя-промысловик научил общаться с дикими животными. Нельзя показывать страх. Нельзя убегать, кричать, делать резких движений. Нужно просто говорить, говорить, говорить. Как радиоточка на кухне. Не важно о чем, важно как. До тех пор, пока зверь не упокоится, не потеряет к тебе интерес и не уйдет. С медведем и тигром я пока, слава богу, не встречался. Но мне пару раз приходилось сталкиваться на пустырях с бешеными собаками. И каждый раз удавалось разойтись мирно, благодаря одной лишь силе человеческого слова.

– Давай присядем, пообщаемся ... скучно наверно тут одному? – к моему удивлению существо, бывшее когда-то солдатом, послушно садится на корточки. Я присаживаюсь напротив него. – А ведь я знаю, кто ты ... у нас во дворе бабки шептались насчет ЧП в военной части ... какого-то первогодка собирались комиссовать, да не успели ... он с катушек съехал, кому-то горло перегрыз и убег в самоволку ... командира части сняли с должности ... тебя уже неделю ищут, а ты вот где сидишь, оказывается ...

– Ыыыы... – безумец растягивает рот в малоприятной улыбке. На его губах кровавыми пузырями вскипает пена. Он осторожно вытягивает липкую ладонь и пытается дотронуться до моего лица. Я мягко, но одновременно решительно отвожу в сторону его руку.

– ЫЫЫЫЫ!!! – теперь в его рыке слишатся агрессия и нетерпение. Тварь тянет ко мне обе заскорузлые клешни. Я понимаю, нужно срочно что-то придумать, иначе мне кранты.



<окончание следует>

Tweet