1.
  Толстая волосатая рука держит изящную серебряную вилку. Та опускается к тонкой фарфорной тарелке - осколку позапрошлого века, отодвигает лист салата на ней. Тоненькие зубья входят в кучку фекалий, да, да обычных человеческих фекалий, могу поклясться чем угодно. Горстка дерьма на вилке уносится вверх мимо пуговиц дорогого костюма и модного галстука, второго подбородка к рядам керамических зубов за толстыми губами. Пожилой седой мужчина в очках с золотистой массивной оправой, скорее всего судья или крупный чиновник привычно поглощает маленькую порцию. Вот он закончил и изящно промокает губы белой салфеткой из китайской вазочки со стола.

  Я делаю шаг назад в комнату за огромным зеркалом в стене ресторана, откуда я обычно наблюдаю за залом. Залом моего ресторана, моей империи, моей мечты. Да, по большому счету, всего лишь элемента моей фантазии, штриха кисти гения. Я опускаю от глаз перламутровый театральный бинокль. Позывы благословенной тошноты наконец подходят к моему горлу, и я блюю в заботливо подставленный охранником белый керамический греческий тазик. С удовольствием достаю кружевной платок, чтобы вытереть губы. Стройная грациозная блондинка в изящном бальном платье принимает таз из рук охранника, приседает в реверансе и отхлебывает из него полновесный глоток. Я тут же блюю во второй тазик, привычно и вовремя поданный тем же человеком. Он берет их из стопки, стоящей около зеркала. Промокнув губы платком, я довольно улыбаюсь. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что люди платят мне деньги за возможность полакомиться дерьмом в моем заведении. Часть из них, очень маленькую часть, я отдаю девушкам, которые пьют мою блевотину, чтобы меня стошнило второй раз подряд.

  Да, я странный, как все фантазеры и мечтатели - холодные натуралы в оргии этого развращенного мира. Мы создаем жизнь, создаем ценности для этой жирной и безликой массы для удовлетворения своих маленьких фантазий или больших затей. Или своих иллюзий. Скажу как на исповеди - с детских лет мне хотелось блевать по собственному желанию, там, где мне понравится. Да, да, самостоятельно изрыгивать из себя съеденное и выпитое, как делали при мне пьяные студенты и уличные маргиналы. Зря я засовывал детские пальцы в собственную глотку, зря по примеру патрициев из книг щекотал горло перышком. Безрезультатно. В конце концов, я стал постоянно бояться, что если выпью или съем что-нибудь ядовитое, не смогу изрыгнуть это из себя и погибну. Это тревожило меня все сильнее и сильнее, пока не превратилось в самую настоящую фобию.

  Когда мне было семнадцать с небольшим, я перестал есть и пить совсем, похудел на десять килограммов, потом еще на двадцать. Когда я уже не мог ходить самостоятельно, озабоченные родители сдали меня в психиатрическую больницу. Там-то я неожиданно для себя и вопреки стараниям доктора психиатрии Михаила Адольфовича Каца обрёл покой и уверенность в будущем, хотя бы на некоторое время.
  Особой строгостью содержания отделение неврозов, в которое меня поместили, не отличалось. Немного раздражали решетки на окнах и отсутствие дверей в палатах. Больше всего смущало, что доктор Кац приказал кормить меня с помощью зонда, резиновой трубки, запихиваемой мне в горло дюжей белокурой медсестрой. Три раза в день я жестко страдал вследствие насильственных действ с её стороны. Впрочем, разнообразные таблетки и пилюльки существенно притупляли негативные эмоции.
 
  В погожие дни мне разрешалось прогуливаться по парку на территории больницы под присмотром санитара. Собственно говоря, он восседал на бревне в тени лиственниц, украдкой потягивая дешевое жиденькое пивко, а я был предоставлен на некоторое время самому себе. Несмотря на терпимые условия и несомненные усилия со стороны персонала, направляемые на мое оздоровление, я вскоре удостоверился, что поправиться мне не судьба и запланировал побег из этого места. Мне хотелось, чтобы больше не обременять окружающих и себя, забраться в глушь леса и умереть от голода на какой-нибудь благословенной поляне под стрекот цикад. На всякий случай я вырабатывал привычку ходить, вернее, красться как можно безшумнее.

  В один погожий майский день я прогуливался по аллеям тихого уголка парка, покрытого кустарником с ярко зеленой, еще не пыльной листвой. Я бесшумно переступал в мягких больничных тапочках по серой асфальтовой дорожке мимо аккуратно подстриженных кустов барбариса. Вдруг мой обострившийся слух привлек невнятный шум, вернее чавканье из-за зеленой изгороди. Заглянув за неё, я увидел ангела. Белокурое дитя лет четырнадцати в беленькой пижаме тихо присела в тени на корточки и лакомилась собачьими фекалиями.
  Что-то прихлынуло к моему горлу, сдавило живот. Изо рта полились струи наполовину переваренной баланды, влитой в меня. Я блевал и вместе с тем был на грани восторга. Чувство неземного облегчения посетило меня, свалив тяжелый камень с души. В этот миг я стал свободен от постоянно гнетущего меня страха.

  Тем временем белокурое существо уставилось на меня небесно голубыми, испуганными глазами. Я приложил палец ко рту, чтобы больше не пугать её, и тихо начал пятиться назад. Девушка осторожно, по-собачьи, изредка поглядывая на меня, медленно поползла на четвереньках, к пахнущей желудочным соком луже. Я продолжал медленно отступать. Моя преследовательница протянула руку к лужице, поводила ладошкой по поверхности, быстро вытащила ее оттуда и облизала длинным розовым язычком. Божественные спазмы вновь содрогнули мой организм. Я  изверг из себя остатки содержимого желудка, потом развернулся и со всех ног кинулся в палату. С этого дня мой аппетит существенно улучшился, если не сказать больше. Довольный доктор Кац приписывал это своим медицинским познаниям. Вскоре я смог есть всё, что пожелаю, и был выписан за выздоровлением домой.

2.
  Почему никто не дал Нобелевскую премию изобретателю Интернет? В глубинах отечественных и зарубежных сайтов я нашел массу материалов по поеданию говна, блевотины и плесени, человеческих внутренностей и новорожденных котят. Я блевал по три раза кряду и был абсолютно, феноменально счастлив, как, наверное, ни один человек на этой планете.
  Однако всегда найдется проблема, которая испортит любой праздник. Мне не удавалось сблевать два раза, смотря один и тот же клип. Новые сцены и отрезки из фильмов становилось найти все труднее и труднее. Вследствие этого мне пришлось обзавестись подзорной трубой и найти точку на вершине двадцатиэтажного дома недалеко от городской свалки в надежде подкараулить завтракающих бомжей. Пару раз мне удавалось отследить бесподобные моменты, связанные с поеданием просроченной колбасы и прелестных расплавленных конфет. Но вскоре настала зима, и бомжи разбрелись по подвалам. Спившиеся престарелые шлюхи соглашались пожевать мой трехдневный носок в туалете около центрального рынка или выпить теплой водки из общественной мыльницы там же...
  Но все это было не то. Постепенно вечные поиски новых ощущений утомили меня. Хотелось стабильной и спокойной жизни.

  В день моего восемнадцатилетия умерла моя одинокая двоюродная бабушка, завещав мне скромную трехкомнатную квартиру в центре города. Несколько конфет, побывавших во рту покойницы, были скормлены сокурсникам во время перерывов между лекциями в институте. Мои фобии возвращались ко мне по мере убывания сладостей.
Постепенно в моем мозге возник определенный план. Если этот мир не мог изменить меня, думал я, следовательно, я должен изменить этот мир.
  Любой серьезный проект требует приличного финансирования. Я занял необходимую сотню тысяч евро у моего дядюшки, бандита и коммерсанта без чести и совести, с черной повязкой на глазу под залог бабушкиной трешки, и приступил к свершению моего плана. Мне предстояла практически непосильная задача - перевернуть мироощущение обывателя. Так началась история Империи G.

  Я подошел к первой части проблемы аккуратно, исподволь, используя старинные лазейки дедушки Фрейда, а также связи в мире интим. услуг и журналистов. Пара статей, помещенных в городских газетах в начале января 20** г. рассказывали о прелестях длинных язычков венгерских шлюх. По сфабрикованной мной легенде, оформленной в статьях, аккуратное облизывание мужского ануса и массаж его пальчиками представительниц этой диаспоры, несомненно, ведет к длительному и обильному оргазму, а так же способствует восстановлению потенции. Обязательной частью традиции является слизывание собственного говна с длинных пальчиков прекрасных дев. Подспудно намекалось, что говно, съеденное таким образом, укрепляет эрекцию и удлинняет половой акт. Вскоре, я с удовольствием заметил, что во время перекуров на крыльце института тема "венгерской любви" стала обсуждаться все чаще и чаще.
  Со знакомыми сутенерами за вполне скромную сумму, я договорился, чтобы эта услуга была включена в перечни для ВИП-подопечных в элитных банях и саунах. Со слов жриц любви некоторые клиенты, как первые ласточки грядущей весны, стали ткать толстыми волосатыми пальцами в строки прейскуранта с "венгеркой". Вскоре в деловых кругах моего города, благодаря неустанному контролю со стороны прессы и продавцов любви, сей модный вид отдыха стал признаком устойчивого социального статуса и хорошего тона.

  Настала очередь стареющих подруг и любовниц. На этом этапе пути возник мой единственный единомышленник и временный союзник. Я говорю о старинном друге моего отца, бывшем профессоре кафедры лечебного питания местного медицинского института Петре Ильиче Соломкине.
Петр Ильич был представителем старой интеллигенции, почти не встречаемой в нынешней профессуре. Среди многочисленных чудачеств, о которых полушепотом говорила половина дворянского собрания, та, что еще окончательно не впала в маразм, была страсть Соломкина к нудизму.
  Ежеутренне, выходя во двор с наступлением рассвета, он пугал оголенными седыми мудями свою нынешнюю соседку, в прошлом прислугу-кухарку, седую полноватую благообразную женщину с занятной малоросской фамилией Сало. Та постоянно писала на него доносы с ФСБ и прокуратуру, но добиться ничего не могла, потому что путала понятия нудизм и гомосексуализм, называя Соломкина педерастом. По этой неблагозвучной причине, а может быть и по другим, отклика на её письма из соответствующих органов не следовало. По слухам г-на профессора неоднократно неофициально предупреждали о соседских доносах бывшие пациенты, однако тот продолжал демонстрировать седые яйца стареющей даме с поразительной настойчивостью.

  Второй странностью Соломкина было абсолютное бессребреничество. Иными словами от предлагаемых денег в любой форме, кроме назначенной государством пенсии, он категорически отказывался. Эта его особенность была мне без сомнения наруку вместе с известной страстью гражданки Сало к просмотру различных передач про спорт, правильное питание и здоровый образ жизни по местному телеканалу.

  К господину Соломкину я пришел с фляжкой медицинского спирта и малосольными огурцами из старинного дубового бочонка, что с незапамятных пор гнил в нашем подвале. Со слов отца, другой выпивки и закуски почетный диетолог не признавал. После седьмого тоста за правильное питание нации я спросил о здоровье его соседки. Петр Ильич грязно выругался. Спокойно говорить о гражданке Сало он не мог. После этого, я хитро подмигнул и предложил ему сделать цикл передач о пользе едьбы говна для женского и мужского организма. Зная особенности мадам Сало, не отреагировать на эту передачу она не могла.

  Петр Ильич хитро прищурил глаз, погладил бородку клинышком и спросил об истинных причинах моего предложения. Я без тени смущения поведал ему, что это мир, полный коммунистов и олигархов только и ждет, чтобы его накормили дерьмом. Соломкин искренне проникся моими идеями и, скрепя сердце, поднял из недр дубового сундука, стоящего под кроватью одно из изысканий своего бывшего ученика - доцента из поволжских немцев И.К.Гадке. В процессе установления научной истины, порой самые необычные подходы всплывают в пенках ученых прений. "Гуанотерапия возрастной патологии" Гадке была одной из них. Вскоре я с удовольствием наблюдал профессора Соломкина в цикле утренних передач для домохозяек "N-ское здоровье. Гуанотерапия" на канале муниципального телевидения.

Следующим моим шагом был заказ передачи на волнах радиостанции "Эхо гламура". Диктор разливался миллионами возмущений по поводу крупной партии говна финикового шелкопряда, якобы обладающим наркотическими свойствами. Со слов желчного репортера органам безопасности пришлось отпустить наркодиллеров. Причиной сего безобразия было то, что говно финикового шелкопряда не было включено в "Списки сильнодействующих и наркотических веществ" и таким образом могло продаваться легально. На следующий день мой человек стоял на рынке и с аптекарских весов продавал смесь малоизвестного импортного антидепрессанта с моими личными фекалиями, образовавшимися в результате поедания острого обеда в китайском ресторанчике.
  "Фекалии финикового шелкопряда" гласила надпись на бумажке над весами. Вечером я пару раз сблевнул у входа в один из престижных клубов, где молодежь с удовольствием разжевывала мой кал.

  Три части головоломки сложились в одну. Мужья, жены и их детишки были подсознательно уверены, что кал им просто необходим и является ключом к стабильному социальному статусу и здоровью и источником новых неизведанных наслаждений.

3.
  К июню 20** г. моя жопа уже явно не справлялась с задачами финикового шелкопряда. Пришлось черпать говно прямо из туалета моих знакомых, наверное, последнего сортира, не соединенного с канализацией в городе. Я сильно боялся, что шелкопряд может оказаться носителем гепатита А или яиц глист и санэпидемстанция заинтересуется моим продуктом больше обычного, поэтому старался использовать только проверенные источники. Мои доходы росли прямо пропорционально количеству говна, и я прикупил здание одного маленького ресторанчика в центре. Настало время третьей части Империи G.

  Я решил, что неплохо было бы пустить засланцев в народ. Десятки провинциальных актеров, соривших моими деньгами под видом тусовщиков-космополитов, вернувшихся из Европы болтала по клубам про тамошнюю моду на поедание говна. Сфабрикованные моими режиссерами сюжеты про ресторанчики фекалий в Париже, Вашингтоне и Токио проскакивали то на том, то на другом телеканале. В конце концов, на экране появился югослав - эмигрант, в солидном деловом костюме, рассказывающий об экономической выгоде ресторанного говнодела и цене своего лимузина, купленного на абсолютно легальные деньги. Как бы промежду прочим он обмолвился, что собирается открыть ресторан в нашем городе.

  На 9 сентября я добился в мэрии разрешения на проведения шуточной акции "Парад фекалеедов". Организация мероприятий было поручено рекламному агентству "Тысяча мелочей".
  Утром этого дня десяток девиц в коричневых школьных платьях советского образца, и столько же пареньков в костюмах плюшевого мишки вышли на улицы города. Они трубили в рожки, били в бубны, таким образом собирая народ на центральную площадь перед мэрией. Там звучала громкая музыка, стояли столики с бесплатной водкой к которой на закуску предлагались пирожки, естественно с говном. Был устроен чемпионат дворовых команд по говномячу по правилам обычного футбола. Разница заключалась в том, что при ударе по мячу, из дырочек в нем летели брызги фекалий, после каждого гола он менялся на новый. Лучшему автору стихотворения и частушки про поедания говна вручался ценный подарок. Также проводился конкурс на замещение пока вакантной должности шеф-повара в ресторане фекалий "Империя G", открытие которого должно было состояться на днях. До самых сумерек хмельной и  веселый народ резвился в брызгах дерьма. Это был настоящий праздник тошнотворности, о котором специально проинструктированные операторы не забыли снять документальный фильм для моих нужд.

  Вечером 11 сентября 20** года вечерний проспект Мира осветился горящей вывеской "Империя G". Пригласительные билеты были розданы заранее представителям культурной, политической, административной и экономической элиты города. Также была создана массовка из моих рекламщиков - тусовщиков в сопровождении девиц из клубов.
  В приглашении было особо отмечено, что все фекалии имеют санитарно-эпидемиологические и ветеринарные заключения о безопасности для здоровья и подверглись термической обработке. Для эстетов было завезено говно Мерлин Монро, для пенсионеров и инвалидов, кои в числе двух, тоже получили бесплатные пригласительные билеты - фекалии Аллы Пугачевой. Особой статьей пищевой программы, помеченные "для наших друзей из Европы" числились замороженные "какахи мамонта", специально доставленные из Заполярья.

  Двери из бронебойного стекла с причудливыми вензелями открылись, чтобы пустить публику в ярко освещенный хрустальными люстрами зал. "Хозяин-югослав" лично подводил особо почетных гостей к предназначенным им столикам. С темных улиц вожделеющими глазами смотрели не попавшие на этот праздник жизни, оттираемые от входа охранниками из отдела "фейс-контроля".
  Под звуки музыки Баха шеф-повар в высоком накрахмаленном колпаке вынес первую порцию фекалий, сложенных небрежной эстетической кучкой на серебряном подносе и поставил его на круглый столик в центре. Огромный нож вошел в блюдо для гурманов и по залу разнесся чудесный, фантастический запах ароматизированного говна со специями и острым соусом. Шустрые мальчики-официанты суетливо забегали от стола к столу, разнося порции.
  Я отошел от зеркала и нагнулся к керамическому греческому тазику за номером один. Позывы рвоты охватывали  моё горло. Где-то за стеной переливались мощные фуги Баха, наполняя торжеством мою корчащуюся в судорогах тела душу.

Tweet