Конечно, все мы, граждане великой страны – подопытные кролики. Но особенные: имеем ненасытный интерес в экспериментах над собой. Нас так прижало, что кровь брызнула изо всех пор, а нам мало. Делаем встречный прижим в лучших традициях встречного плана (фишка времен социализма), поскольку против боли есть одно действенное средство – другая, более сильная противоболь.
Все это, как вы догадались – присказка. Сама история более веселая. Начало эпохи Ельцина. Я осваиваю образ жизни «за чертой» – на всякий случай, если сбросит меня жизнь под откос. Может быть, я лишусь дома, работы и буду жить в подъездах, питаясь с помоек. Если честно, придурь, конечно. В ту пору жили еще сыто, и однажды американцы забросили в город консервированную красную рыбу, так она ящиками стояла прямо на улицах. Но все-таки понарошку – не понарошку решил поиграть в обнищавшего принца.
Для начала стоит попробовать мягкие формы. Вот, например, нахожу в своем мусорном ведре пакет с колбасой. Мы ее в семье хранили друг для друга и не уберегли. Достал, обрезал оскорбляющие эстетические чувства кусочки, остальное, намазав горчицей, с немалым удовольствием съел.

Помню, один мой знакомый лагерник, литератор, царство ему небесное, сыром меня угощал. Ты, говорит, рокфор ел? Не знаю. Ну, тот, что с плесенью?
У меня теперь весь с плесенью. Я не знаю, может, рокфор. Я его тоже чищу и ем. Вечер старинного русского сыра.
Осенью жена съездила в командировку в столицу и привезла большую дыню для нашего великовозрастного ребенка. Тот нехотя измусолил половину, другая пролежала в заледенелом состоянии до декабря, до той поры, когда в холодильнике понадобилось место для первого оптового закупа куриных окорочков.

Обнаружив упакованную дыню в мусорном ведре, я незаметно вынул ее и переместил в корзину для картофеля, которая стоит у нас в тамбуре между внешней и внутренней входными дверьми. И этот кусок льда лежал несколько часов. Я достал его к концу видеофильма, поскольку всякие ужастики и перестрелки вызывали у меня резкий и даже болезненный голод. Вооружился американским ножом с лазерной заточкой, который привезла из Анкориджа жена, и принялся кромсать и пожирать нежную дынную плоть под дикие крики и льющуюся с экрана киношную кровь. Те кусочки, которые оттаивал во рту, были прелестны на вкус, а растаявшие ранее отдавали рыбным жиром и собачьим салом.

Дыня была велика и величава. Набив ею внутренности, я ощутил животную радость и принялся смеяться, как напроказивший мальчишка.
Я вспомнил своего приятеля, тренера по лыжам и биатлону, который уехал на родину предков жены – в Израиль. Работу по специальности он в первое время не смог получить ввиду полного отсутствия в данной стране снега, устроился в ресторане уборщиком. Ему разрешалось есть мясо с тарелок посетителей, ведь там всегда остается много нетронутого. Ешь от пуза, только брать домой для жены и сына не смей.
Когда я впервые узнал об этой ситуации, я оценивал ее иначе, чем теперь. Хотелось бы мне увидеть товарища и поговорить о рынке, уравнительной сытости и размывании оценок бытия. Тот мой старший товарищ, познавший сомнительные прелести ГУЛАГа, который накормил меня рокфором, тоже говорил о земле обетованной, куда уехал его друг, академик архитектуры, слегка помятый сталинизмом. Мне так и не довелось познакомиться с ним лично, а здания его стоят и радуют глаз.
Архитектор в письме сказал, что, выйдя из концлагеря, каким была краснозвездная страна, нужно было привыкать, что автоматически никто тебе пайку не даст, ее нужно заработать. Скоро я начал понимать эту мудрость.
Соседка тоже съездила к подруге в Израиль и обнаружила, что у них там к каждому стебельку подается по трубочке поливная вода. Эта бережливость поразила ее. Она некоторое время даже не выбрасывала зачерствевший хлеб и привядшую колбасу.
Много у нас пропадало продуктов. Хранилось на складах навалом: халва, селедка и мука. Помню, народный контроль припутал директора базы: у него в промышленных холодильниках жили крысы. Как только выживали? Наверное, в мясных тушах выгрызали себе домики?
А за рубежом все паковалось – в красивые бутылки, пакеты. Характерная черта тоталитаризма – отсутствие тары. У нас помидоры везли из Болгарии, поскольку те в ящиках, а свои, в связи с невозможностью изыскать легкие деревянные ящички, запахивали бульдозерами.

Теперь мы наелись этикеток – глазами. Знаем настоящую цену молоку, сахару, мясу. Пластмассовые бутылки из-под импортного пойла валяются на дороге, расплющенные колесами машин вместе с полосатыми бандерольками от денег. Наши тоже научились паковать еду. Появилось подсолнечное масло в бумажных пакетах из Краснодара, вино из Молдавии и очень хорошая прибалтийская сметана. А в Магадане изготовляют изумительную кету и горбушу в вакуумной упаковке. И газировку в баллонах.
Раньше треть всего произведенного выбрасывалась на помойку, а завозимый в Магадан картофель – на две трети был мерзлый. Шутка была такая, что во всем мире воруют с прибыли, а у нас с убытков. Кстати, вообще-то не шутка.

Теперь научились воровать и с прибыли и с убытков и с рождения, и с поминок. Обкрадывать и мертвых, и живых, обводить вокруг пальца и обманывать страшным смертельным обманом, за который впору гореть в гиене огненной. Иначе говоря, это становится образом жизни, на который нам молиться. На самом деле, конечно, никакая это не шутка, а голая правда.
Вот, например, я и мне подобные, не можем взять в толк, что жестяные банки с томатной пастой, с истекшим сроком хранения, готовые взорваться от внутренних химических процессов, выброшенные предварительно на свалку, будут нам же сбывать по дешевке предприимчивые тетки. А также овощи, отмытые от гнили, имеющие в себе возбудителей ложного туберкулеза. Подгнивший виноград, говяжьи голяшки.
И с зарубежных помоек хлынут на нас всякие блага, от армии спасения – не стираные пеленки с калом, а из Китая пуховики, зараженные чесоточным зуднем.
Ясно, что через это нужно пройти, переползти, пролететь, оставшись в живых.
Что-то не очень веселым получился рассказ. Главным образом потому, что мой личный образ плоховато раскрыт. Каким-то теоретиком я предстою. А ведь на самом деле я уже, можно сказать, прошел курс молодого... бойца? Нет, курс боксерской груши.
Одна поэтесса принесла мне свои произведения показать. А в качестве гонорара за консультацию рассказала про лихих теток, которых я вставил двумя абзацами раньше. Оказывается, этих торговок самолично видели ее шустрые сыновья: молодые, выросшие в условиях перестройки, люди. Жизнеспособные, не имеющие внутреннего редактора и цензора.
Поблагодарил я женщину за творческую помощь, а она добром за добро: пишущую машинку мне продала. Чудо техники, электронная. Правда, на пятой странице она вышла из строя. Но это не беда, сказала поэтесса. Починим. У нее несколько мастеров знакомых. Стала чинить. Месяца три прошло. Приходит однажды ее сынок с машинкой. Ставит ее, раскланивается и бочком, бочком уходит.
Расправляю грудь, сажусь новый рассказ перепечатывать. И на второй странице машинка застревает вновь. Иду к поэтессе, а ее и след простыл. Запаковала контейнер и уехала в теплые края. Такая вот наука. Дороговатая.
А другой урок мне обошелся гораздо дешевле. Надо сказать, я уже научился не давать денег нашим магаданским нищим. На улицах, в магазинах. Недавно мой цветущий вид одного бичбоя сбил с толку. Он у меня по-английски доллары просил. До пенсии, мол, не хватает. А мне зарплату два месяца не платят, а до пенсии еще не дорос. Я в магазин просто так пришел, на экскурсию. От денег отвык, так хоть от вида товаров не отвыкнуть. А то вдруг появятся дензнаки, и напортачишь с отвычки.

Нету, говорю, денег. И так неудобно стало. Зато когда они появились, зашел ко мне в офис незнакомец. Хотел, говорит, к мэру заглянуть, да он по объектам ушел, зам тоже. На вас надежда.
И такую рассказал историю, что все во мне заныло. Мол, на улице Наровчатова через дорогу переходил. Никак не решался, а рядом еще один пешеход, с толку сбил: твое, говорит, преимущество. Пошел. Налево посмотрел, а направо – нет. Вот и выскочил «японец» белый, без номерных знаков. На полном ходу зацепил, да так, что на капот пешехода подняло. Перелом лодыжки, бедра и плеча. И пробоина в черепе. При этом даже в травмпункт не довез. Некогда, говорит, спешу. Обматерил еще, чуть не побил. Время деньги, говорит, а ты шляешься, шары залил.
В больнице полечили два дня и выпнули. Сам лечись. С трассы навезли больных, так выписали городских, кто в больнице залежался. Гемодез надо выкупить, прокачать. Десятку до пенсии одолжите, инвалидность дали третью группу, а платят с задержкой.

Рука у меня сама собой скользнула в карман, достал я единственную десятку, вспомнив попутно журналистку Татьяну которую сбила на тротуаре машина. Лежит, она, голубушка, на Марчеканском кладбище рядом с отцом, и чайки над ней пролетают низко и орут душераздирающе. С моря такой густой и сырой воздух, что и слез не надо. 
Гемодез, – повторил он. Да знаю я, что такое гемодез – обновление крови, правда, он стоит 22 тысячи. И тут такой алкогольный выхлоп шибанул меня в нос с такой силой, что я закашлялся.
Дай Бог, – думаю, – выздоравливай, земляк. А если ты обманул меня, то я не в обиде. Такой рассказчик из тебя и такой артист, что десятки не жалко. Вон к нам певцы всякие зачастили под фанеру петь, так они и сто тысяч берут с носа, показывают себя за деньги. Может быть, и я своей фантазией когда-нибудь заработаю на гемодез...
На другой день, как я написал эти строки, направляясь на работу, переходил дорогу в центре, терпеливо дождался зеленого светофора. И что же – дошел до середины дорожного полотна, какой-то «Жигуленок» на полном ходу с включенным сигналом промчался в десяти сантиметрах от моего корпуса. Я услышал его истошный сигнал и замер, как столб, меня обдало ледяным ветерком. Я дошел до своего служебного стула и как ни отпаивался горячим чаем, до вечера не мог согреться.

Зима прошла, трое под колесами погибли. Двоих иномарка сбила, а одного мужчину большой грузовик. Он по описанию очень на меня походил – куртка, шапка, сапоги. Сын услыхал милицейскую сводку, забеспокоился. А я вот он, сочиняю небылицы с натуры.

Tweet