Когда генерал Коржаков подарил Майклу Джексону старинную саблю, а ее задержала таможня – как особо ценную в историческом плане вещь, все существо мое вспыхнуло огнем высшего понимания. Ведь в нашем городе тоже есть таможня, да еще какая! Она тоже задержала нечто важное для меня, не саблю, я человек штатский, однако...
Было так. Погостив в Магадане три дня, Джон получил от нас в подарок самовар. Накой он ему нужен, – подумал я. Но как говорится, чем богаты, тем и рады, а дареному коню в зубы не смотрят. Пусть чаевничает. Напряжение в розетке не совпадает? Ну и что? Пусть адаптером воспользуется. Где возьмет адаптер на киловатт мощности? Да это уже его проблемы. Никак не избавлюсь я от совковой привычки думать и решать за других.

В конце концов, пусть не включает самовар, пусть просто стоит, украшает интерьер, янки это ценят и нанимают за большие баксы дизайнеров, чтобы создавать художественный беспорядок.
Я два самовара сжег, так они оба у меня на полке под потолком возвышаются, от них уют, хотя и пыль. Один я отремонтировать пытался. Заодно с пылесосом. О чем разговор, сделаем через недельку, сказал комбинатовский мастер и исчез. Сначала вроде как заболел, затем ушел в отпуск, а потом будто бы открыл частный бизнес в теневом секторе. Его бывший сотоварищ терпеливо отвечал полгода, а потом взмолился. К директору, говорит, обратитесь. Ну, я и пошел. Галстук надел.

Директриса быткомбината, очень милая дама, долго сокрушалась о текучести кадров в условиях безработицы, а потом вздохнула, затаила дыхание и вдруг предлагает заключить контракт на ремонт самовара, поскольку цена неподъемная, а работа сложная, ручная, запчастей нет, и если уж решишься на такой крайний поступок, то надо отрезать путь к отступлению. Да, ситуация! Я вспомнил, как несколько лет назад друг чаепитий жестоко горел, даже взрывался. Дарили мне его, кажется, на тридцатилетие, и он меньше сорока рублей стоил.
Серьезное это дело, когда подписываешь какие-то такие бумаги. У меня на это аллергия. Надо с женой посоветоваться. Может, напряжемся да новый купим?
Обсудили мы это дело на домашнем совете за рюмкой чая и постановили: гори оно синим огнем. Что мы теперь, если инфляция, на самовар не можем разориться, что ли? И с получки купили новый самоварище, на пять литров. Если утром чай пить, надо пораньше вставать, чтобы успеть вскипятить.
Хорошо бы большую компанию вокруг самовара собрать, чтобы его преимущества встали во весь рост и даже на цыпочки. Но иная жизнь теперь, как-то не до сборищ. Чай пьем в одиночестве, хотя и с хорошей заваркой. Жалко столько кипятка варить для одного. Вот и сидишь весь вечер, дуешь, дуешь, двадцать пять чашек, а потом до утра уснуть не можешь.

Летом я его все-таки спалил. Решил погулять с котом в парке. Такая блажь на меня нашла. Эксперимент, что ли, решил провести? Убежит или не убежит. Пока котяра по деревьям лазил, играл в обезьянку, моя бдительность притупилась. Я ему разрешил по трубе под парковой дорожкой перебраться наподобие скотч-терьера и сам перешел на другую строну, чтобы на финише подхватить Макса на руки.
Но запах сырой земли вскружил черную голову, он подавал из-под земли звуковые сигналы различного тона: то строил из себя койота, то мышь, но выходить не спешил. До темна я пытался и так и сяк его вызволить. В жар бросило от натуги, горло пересохло. Дай, думаю, пойду чашку чайку пропущу в отчаянии. А то темно и бичи зловещего вида в парке стали собираться. Кот все-таки черный, сливается с окружающей местностью. А я в светлом плаще. Тогда еще мы не слыхали о таких извергах, которые кошек отлавливают и съедают, а про людоедов, правда, не магаданских, читали не раз.
Добираюсь до самовара, а он весь выкипел до дна и взорвался. Песок из него брызнул на всю кухню. Почему песок? Ведь молодой еще, – соображаю я, забыв от переутомления курс электротехники, который когда-то знал на «отлично». Безмозглый я тип – и кота потерял, и самовар угробил. Взял фонарь, который мне американец подарил, весь парк облазил, нет зверя. Кота я отловил утром, а самовар двое суток шкурил, отмывал пастой. Кое-что заменил, ручки привернул от комода, нагревательный элемент разыскал в завалах. Вышел из положения.
Кот очень полюбил этот самовар. Запрыгнет на стол, приблизится черным бочком к пузатому боку жестяного друга и дремлет. И показывает мимикой хвоста полное одобрение. Теперь-то кипятит мозги, засунув лапы и голову в батарею парового отопления, да что там накипятишь, если радиаторы, как парное молоко? Чаще греется на телевизоре или микроволновке, рискуя облучиться и никогда уже не стать отцом черненьких котят.

Года два так прошло, и вдруг жена приносит чайник «Тефаль». Собственно он на чайник мало похож. Можно чашку кипятка приготовить мгновенно, можно на семью, и сам, умница, отключается. Для рассеянных людей незаменимая вещь. Из пятилитрового самовара я слил воду и предупредил: не включайте, подсушим, и на полку. Но кто-то из нас все-таки его воткнул. Пожег. И теперь он стоит наверху, дожидается, когда я его починю. Когда сложится подходящая безвыходная ситуация.
А третий самовар, который мы в подарок своему френду покупали, так и стоит не распакованный. Таможня не разрешила его провезти – иначе будет нанесен нашему государству ущерб, его экономической, а может и оборонной мощи. Кстати, помните, в войну самоварами называли, чтобы сбить с толку противника, минометы.

Как при моей мнительности неудобно было перед американским другом! А он уже, наверное, прикидывал, что будет рассказывать о поездке в Россию и покажет этот прибор, который хитроумные русские изобрели для демонстрации загадочности своей души. Конечно, у них в Анкоридже, в центре города, есть магазин сувениров, где этих самоваров – хоть пруд пруди, и он бы мог там купить, как покупают иные рыбаки рыбку в магазине, возвращаясь с неудачной рыбалки, но наш друг не такой, не любит подтасовок. Загадочная американская душа. Как, кстати, провозили за кордон те самовары, что у них штабелями продают? Впрочем, меньше будешь в этих делах знать, дольше не состаришься, больше проживешь. Опять я сую свой нос, куда не следует.
Когда мы, смущенные и раздосадованные изъятием нашего подарка из багажа друга, ехали с сыном из аэропорта домой, вспомнилось мне вдруг чисто русское развлечение, описанное классиком. Кусок сала привязывается к прочной бечевке. Голодная собака проглатывает его. А развлекающийся мальчик тянет за веревочку и достает лакомство из желудка бедняги. Собака вновь заглатывает его и вновь лишается лакомства. И так до полного изнеможения.

Неприятный, конечно, образ, патологический, но что может прийти в голову человеку в столь расстроенных чувствах? И я представляю себе, как мы дарим самовар другому гостю, и пузатенький электроприбор возвращается к нам. Любитель созвучий, я к слову «таможня» сразу же отыскал рифму «не можно». Мой внешний вид, должно быть, выдавал чайника высшей пробы, не поиздеваться над которым было бы просто неприлично. Или, может быть, они думали, что я только маскируюсь под валенка, а сам везу запрещенный товар в потаенных защечных мешках?
Наша таможня перетрясла мою сумку, словно желала обнаружить алмазы. Я с удивлением и ужасом ожидал, что отыщется нечто неожиданное и будет извлечено за уши, как зайчик из шляпы иллюзиониста. Обнаружили запонки из эпоксидки, задержали как янтарь. И еще настенные часы – товар повышенного спроса. И шоколад. Одну плитку можно, а две нельзя.
Думал, у меня сердце остановится. Вот так меня гаишник раз штрафанул за остановку в неположенном месте, так я на неделю аппетита лишился.
Я о таможне ничего раньше не знал. Кроме, правда, Павла Ивановича Чичикова, поднаторевшего затем в торговле мертвыми душами. Не знаю, как насчет торговли, но вытрясти душу – современным бравым ребятам запросто.

Главное, по врожденной привычке пытаешься во всем отыскать высший смысл и сердишься, не находя. Не на них, а на себя. Американская таможня унизила более изощренно, доконав, что называется, до кондиции. Черный таможенник в погончиках возвышается надо мной как своеобразный моральный Кассиус Клей. Первые несколько секунд я не мог отделаться от ощущения, что это мой черный кот вырос до колоссальных размеров и улыбается в ответ на мое недоумение, но он заговорил, причем по-русски, и это был удар ниже пояса.
Вот так мне на службу звонил один молодой человек. Здравствуйте, это звонит Владимир Иванович Кот. В первое мгновение я впал в восторг. Наконец-то заговорил. Потом дошло. Бывает. Один профессор был Мышь. Этот Кот из налоговой полиции. Силовик, как теперь говорят. Тут главное, вида не подать. Тот авротаможенник здорово меня пронял. К сердцу через почки удар: «Везете ли вы наркотики? Нет? Ввозите ли более десяти тысяч долларов?» Белозубая улыбочка расползается на черном лице. Он знает, что такие деньги я за две жизни не заработаю. Все во мне кипит. Семья наскребла мне двадцатку. Господи! За что ты меня так? Я почернел от негодования.

Не знаю, соответствует ли мимика темнокожего человека мимике белого. Такого презрения я не видел никогда. «С какой целью въезжаете на территорию Соединенных Штатов?» Я приехал в командировку, на несколько часов, вечером вернусь в Магадан. Официальное открытие постоянного, теперь уже не чартерного, рейса Аэрофлота Магадан-Анкоридж вместе с журналистами и авиационным начальством.
Четыре часа я трясся в самолете, прокуренном салоне для некурящих, размышляя о линии перемены дат, которую мы вот-вот должны пересечь, чтобы очутиться во вчерашнем дне, а когда нам принесли коньяк и мы врезали по этому случаю, я понял, что хорошо было бы пересечь и линию перемены дам. Я взял свой пульс на зуб, давно уже не застенчив, сидел, как птенчик, готовый запеть. И весь самолет был наполнен такими же птенчиками.
Ко мне подкатили очень вежливые ребята, подозревая владельца информации, рослые и накаченные, я впервые позавидовал не уму, а физической мощи мужчин, и мне захотелось, чтобы и мой сын набрал такой силы и владел своим телом, как Крез.
Это были москвичи, они обновляли путь в Америку через Магадан, а раньше бывали не раз в стране, играли в бейсбол с командами в Сиэтле, Анкоридже, а жили в американских семьях на правах гостей.
В Магадане тоже был в эту пору интенсивный гостевой обмен. Народная дипломатия. Весной жила неделю у нас Джулия. Двадцать четыре года, а уже второй ребенок. Надо же, оставила грудничка с папой. Он у них во втором браке, владелец своего дома, а работает в нефтяном бизнесе. Чтобы подстраховаться насчет здоровья сынишки, неделю накапливала материнское молоко в специальных стерильных пакетах в замороженном виде.

Всю магаданскую неделю она также накапливала грудное молоко, а потом через службу Красного креста нашли мы застрявшую в аэропорту русскую семью с малышом. Мама, молодая толстушка, приехала к нам и получила в подарок молоко Джулии, встреча была нами запечатлена на «Кодак», «Поляроид» и видео. Я был поражен открытостью нашей гостьи, ее доверчивостью, с какой она посвящала посторонних в самое сокровенное. Да что мне сделать, чтобы не сглазить, не навести беду на нее в этой суровой России, моей родимой стороне!
Экскурсоводы их водили по городу, показали, где базируются наши ребята из военного клуба с самолетами и пушками, свозили на Снежную долину, где катаются на лыжах в купальных костюмах, но наибольший интерес вызвал у нее ГУЛАГ и певец, которого покарал Сталин. Мы нашли пластинку Козина, книжку о нем, которую она вознамерилась прочесть в скором будущем, и показали кассету с цыганами, которых она приняла сперва за чукчей, и к которым относится и Вадим Козин.
А теперь я должен в Анкоридже вызвонить ее и вручить презент от моей жены, только что гостившей в этой семье : какие-то полотенца, шоколадку, водку. Часы. Но их задержали.
– Подарки? – переспросил таможенник, скривившись так, что мне захотелось повторить его гримасу. При этом меня чуть не вывернуло армянским коньяком и аэрофлотовской курицей. Тогда еще не было «ножек Буша». Он перебрал всю мою сумку, будто рылся в помойке. Жаль, что я не был черным, тогда было бы не заметно, какой я красный.
– Надо было сказать им, что это личные вещи, а это мое дело, какие могут быть у меня личные вещи, – учила меня после драки маша кулаками знакомая моей жены, бывалая путешественница, нашедшая себя в Америке как домоправительница. – Я так спокойно трехлитровую банку икры везу. Может быть, я в самолете хочу ее потребить с бутылкой водки. Надо вовремя их отбрить, чтоб не наглели.
Знать надо людей, не в безвоздушном пространстве жить. Я у них великой кулинаркой прослыла. Они ведь даже арбуз покупают порезанным на дольки. А кто разрезает сам, тот великий повар. Если брать их продукты и пиццу готовить, то озолотеть можно. Там, правда, много всякой нашей шантрапы понаехало, все уже заговняли, порядочному человеку не фиг делать. Как говорится, деточка, ваша экологическая ниша у параши! Не сыпь мне перхоть на рану!
Господи, где же ты раньше-то была? В следующий раз я сделаю такие домашние заготовки на все случаи жизни, неповадно станет надо мной издеваться, – подумал я, будучи твердо уверенным, что никогда больше не буду пересекать границу: слишком это нервное дело. Постепенно надо. Авантюрист–интурист – Ивантурист.
Прошли все-таки таможню, попили кофе в аэропорту, потом телевидение снимало авиационное начальство и нашего и ихнего мэров.
Приставленный от их турбюро американец польского происхождения, бывший «раша», водил по улицам нас, таращащихся на не облупленные дома и чистые тротуары, цветы в горшках над тротуарами. Город напоминал мне Ялту и Сочи одновременно, я других не видел.
Нет, у нас в городе-курорте Магадане, тоже парк есть, справедливости ради, сказать, имени палача сталинских времен Ягоды. Я там иногда гуляю с котом, поскольку рядом живу. А у входа еще шашлык жарят. Там раньше областная доска почета была. Капитальное сооружение. Фундамент на 22 метра уходит в землю. Вот к ней и притулили коммерсанты свое бунгало. Шашлыками торгуют, салом и водкой. Тоже экзотика своего рода.

Памятник в Анкоридже был на берегу залива. Я привычно искал в нем черты вождя, а это оказался Кук! Вся наша компашка так и грохнула хором: «Аборигены съели Кука!»
Американцы тоже не сразу врубались, когда наш парк посещали. Одна пожилая пара поинтересовалась: это кто у вас сидит на постаменте? Садовник, небось? Какой к черту садовник – Ленин. Тот самый? Улыбки американские до самых ушей, «Кодак» сверкает вспышкой.
А в этот момент как раз собачка подошла к сидячему вождю и пометила его как родного. Магаданец, принимавший супружескую пару по обмену, замер в ожидании стройных ребят в штатском, так похожих на бейсболистов. Но, к счастью, иные теперь времена, и это наконец-то доходит до сознания моего товарища, приехавшего в Магадан по комсомольской путевке с тайной мыслью отыскать могилу расстрелянного отца. Все в нем ликует и поет, и он хочет рассказать гостям, как много лет назад сынишка его Богдан, бродя по парку, вот так же спрашивал родителей: это кто, это? Киров! А почему у него в руке ложка?
И, правда, ложка. Они мечутся в панике, ожидая, как подхватят их под белые рученьки ребята с малиновыми петлицами. Потом волнение и страх проходят. Это вовсе не ложка. Это кепка, свернутая в руке энергичным движением. А мастерство у скульптора еще то. И некоторые старожилы утверждают, что раньше на этом фундаменте был Сталин. Кстати, другие старожилы говорят, что на въезде в город тоже был памятник, от которого остался лишь один фундамент. Может быть, и ему со временем найдется применение, как доске почета?

В Америке были резервации, а мы загоняли за проволоку самих себя. Побродив возле музея индейцев в центре Анкориджа и посоображав на тему, что у нас можно было бы создать Диснейленд ГУЛАГа с камерами пыток, лесоповалом и баландой зека-дональдс, мы в ужасе самогипноза выскочили на красный свет, и «кары» встали как вкопанные, терпеливо дожидаясь, когда, наконец, мы допетрим убраться на тротуар. Не только не давили нас, но и не сигналили и не употребляли крепких слов и выражений, возможно, не подозревая об их существовании.
Ходили к морю, и лестница по обрыву была сделана из светлого дерева, покрыта лаком. На ней не было ни одной надписи! И пахла она не застарелой мочой, а паркетным лаком.
И еще что запомнилось – бутылочка из-под пива, я не знал, куда ее выбросить, поскольку не мог найти ни бумажки, ни окурка, которые бы послужили спусковым механизмом бросания до кучи. Хорошо, что негр-уборщик помог мне, а то бы пришлось увезти бутылочку в Магадан. Если бы таможня разрешила.

От обилия впечатлений я чувствовал себя как глубоководная рыба, выброшенная на сушу. Хотелось надышаться перед смертью, впитать всю эту неведомую прежде информацию, обрушившуюся на голову снежным обвалом. И я включал свой диктофон, записывая звуки и тишину, хотя это, конечно же, нелепо и глупо, но ведь и все остальное тоже.
Заходили мы в их магазины. Первый был сувенирный. Он поразил меня своим боксерским ударом по глазам. Матрешек, самоваров, полотенец с нашими узорами, скульптурок из моржового бивня столько, что глаза разбегаются и даже лопаются стаканами слез.
Меня поразило главное открытие. Отношение к человеку совсем не то, что у нас. Не «сожрет, что дадим», а соревнование, большая беспрерывная драка за то, как покупателю потрафить, удовлетворить потребности, о которых он, быть может, просто не подозревал. Разбудить его желание жить. Я почувствовал себя человеком. Не намного, на двадцать долларов.
Обедали мы в их престижном ресторане, это было торжество – с тостами за дружбу между странами. А вечером собрались в баре отеля, в котором для всех нас был снят один номер на всех, за двести баксов в день, чтобы было, где помыть руки и позвонить, хоть из туалета, и я бы сделал это, если бы знал язык. Джулия еще пока только учила русский и ей нужна была подстраховка. А я усвоил эскюз ми, извините – самое распространенное словосоченание, как мне показалось.

В баре мы глушили водку, привезенную с собой из Магадана, с их льдом, пиво в банках и ели сваренное из наших же, привезенных с собой, компонентов, рагу.
Часа через полтора у меня появилось ощущение, что здесь не хуже, чем в Магадане, я признался в уважении к кому-то очень знакомому. Это был профессор их университета, который говорил по-русски, поскольку родом из Одессы. Помнится, я его спрашивал, правда ли четыреста граммов водки для американца – смертельная доза? Сколько это? Я показал. Да, наверное, да. Конечно, да. Вот он и позвонил Джулии, помог нам встретиться.
Она приехала со всем семейством на легковой машине размером с автобус, запарковав ее у черта на куличках. Я донес вместе с ними сумку с сувенирами до их «кара», мы снялись на «Кодак».
Потом я попытался склонить Джулию, уже овладевшую азами русского, довезти меня до отеля и высадить.
– Нет там остановки, нет, – не понимала Джулия.
– Не обязательно делать остановку. Просто высадить и все. На медленном ходу.
– Не понимаю, – и пожимает плечами.
Так и пришлось топать с пустой сумкой вдоль домов с черными зеркальными окнами к автобусу с такими же зеркальными окнами, готовому отвезти нас в аэропорт.
В порту описывать нечего. Разве что посещение туалета, пахнущего дорогими французскими духами, как мне показалось. Мне также прифантазировалось, что извергаемые американцами какашки выходят запечатанными в аккуратные, строго одного размера пакетики с аккуратными этикетками, описанием химического состава и инструкциями на разных языках по дальнейшему применению.
На таможне нас держали долго, но придраться было уже не к чему. Я вез банку кофе и банку жвачки. А десять долларов не потратил, приберег. Пригодятся.
Часы мне через неделю вернули. Иногда ночью я просыпаюсь от их неумолимого хода, доносящегося из прихожей. Может и правильно, что не пропустила их таможня. А иначе бы их для себя, не для подарка, не купил бы.

Выходит, что таможня и позаботилась обо мне. Вроде как в лес сходил и принес гостинчик от зайчика, как бывало в детстве, когда была жива моя волшебница бабушка.
Сколько уж лет прошло, и мы с женой тоже стали дед и бабушка, самовар новорожденному внуку подарили.
А вот шапку таможня пропустила. Я теперь в старой хожу. Жена говорит, надо тебе шапку купить попрочнее, чтобы уж до самой смерти хватило.

Tweet