- Биспадобна, биспадобна!!! – брызгая жидкой слюной верещала Фрося.
- С первого разу – и вдребезги!! «Шкварч…» - нет, ты слышал Аркаша?! Шкварч! А что будет, если… - она склонилась над раздавленным телом и попыталась просунуть в рот трупу большую полуторалитровую бутыль «Слободы».
Изгаженный (предсмертной) судорогой рот мертвеца брызнул зубяными осколками, черствые губы мелкой крошкой тоже посыпались на пол. Губы были похожи на шину, только черную.
- Попей милочек смолицы, да густой мертвяной водицы, чтобы память о тебе была вечной, как неумолимый сверчок запечный… - запричитала старушка, вливая жолтое в горло мертвецу.
- Жо-оолудь… - откуда-то сверху затянул низким басом Аркаша. Соль всея сущего на земли и на небеси-иии… Ты, Праматерь Ула и Дщерь твоя, Змеина, примите дела его мерзкие и очистите от скверны душу его зловонную… Во имя чермной землицы да да обглоданной косточки. Асcанна!
С этими словами он «солдатиком» прыгнул с буфета, подошел, потирая ушибленное при приземлении плечо, к распластанному на полу телу, и с остервенением пнул его в живот.
- Не хотел, значица, очистится, так и сгниешь не переродившись. Обернешься гумусом и одна тебе тропинка – через тракт червя да на корм овощу. То-то же.
Аркаша повернулся к жене.
- Давай, заканчивай тута, мразь ёбаная…
Фрося, осклабив свою страшную, пастяную щель, взяла со стола ледорубный тесак и с силой опустила его на голову трупа.
- Ловко! - откаментил Аркаша
Голова отделилась от туловища и закатилась под стол. Старуха немедленно принялась отстригать у трупа руку большими секаторными ножницами. Конечность с легкостью поддавалась ее радостному, неудержимому натиску.
А чего-то в сенях вдруг загрохотало.
- Э-ээ, паскуда, дверь не заперла! – выругался Аркаша и засеменил к выходу.
- Что ж вы, хозяева, инвентарь свой на проходе ставите? Так и покалечиться недолго! раздался из сеней густой, чуть с хрипотцой голос.
Через секунду, держа в руках большие алюминевые ведра, в горницу вошел участковый поселка, старший лейтенант Киряев.
- Ну здорово, хозяева. А я мимо шел, слышу, шум у вас какой-то странный, дай, думаю, зайду, навещу стариков… А чего это у вас тут? Поросенка что-ли забивали… На лице милиционера проступила крайняя степень недоумения. - В хате?…
Тут его взгляд упал на ведра, которые он по инерции все еще держал в руках. В одном из них, наполовину заполненном черной, вязкой жидкостью, плавал отрубленный человеческий скальп.
- А это вы чево эта… тихо пробормотал Киряев, роняя ведра и пятясь назад к выходу.
- Да не волнуйся, Василич, доверительно подмигнул Киряеву Аркаша. Не местный он, не нашего району. Так, заезжий один, чужак. Короед.
- Краевед кажысь, - подала голос Фрося, наконец-то расправившись с рукой трупа.
- Вот-вот, я и говорю – Короед, - Аркаша брезгливо поморщился. Ходил тут, вредитель, цельную неделю, все высматривал, выспрашивал…
- Ах вот оно что…. – начал приходить в себя участковый. А то он мне показался на Гришку нашего бухгалтера похож.
- Та не! – радостно промычала Фрося, схватив отчлененную голову трупа за длинные, испачканные в крови щеки. Какой – же он бухгалтер! Вылитый Короед! С этими словами она протянула череп Киряеву.
- Ну, тогда и я причащусь, - облизнулся старлей и поцеловал «короеда» прямо в сизые, запекшиеся в мучительной сукровице губы.
- И это.. смотрите у меня, чтобы наших - ни-ни…
- Есть наших «ни-ни», товарищ старший лейтенант! Аркаша паяснически взметнул правую руку к воображаемому козырьку.
- Ну бывайте… – внезапно сконфузившись, хрипло прошептал Киряев и выбежал вон, утирая рукой проступившие слезы.
Убегая, он машинально прихватил висевшую в сенях словно большая бурая сопля Фросину шаль из крашеной ангорки. Впоследствии он так и не смог найти объяснение этому своему странному порыву.

Меж тем смеркалось и вообще непогода.
Тридцать тысяч лун смотрели в спину бегущему милиционеру, расплывчатые трупы звезд складывались на черной карте неба в причудливые узоры, указывая старлею путь. Внутри у него всё кипело, будто азот какой. Где-то впереди тонкий, едва уловимый лучик света то пропадал, то снова появлялся.
- Сука… - из последних сил прокричал Киряев в непроглядную тьму и через минуту уже стоял на пороге деревенской церквушки, остервенело ломясь в тяжелую, кондовую дверь. Та вдруг неожиданно распахнулась, и старлей, потеряв равновесие, рухнул к ногам стоявшего перед ним настоятеля, отца Николая.
Тот, к слову сказать, ничуть не смутившись, помог участковому подняться и жестом пригласил вовнутрь. Мелко крестясь дрожащими пальцами, Киряев проследовал вслед за ним, косясь на иконы.
Отец Николай перехватил этот его блуждающий взгляд, усмехнулся и спросил только:
- Сколько?
- Одну, батюшка, сегодня только одну, - дрожащим голосом промямлил Киряев. Отец Николай достал откуда-то пухлую, засаленную тетрадь, пролистал примерно до середины, быстро чиркнув на полях шариковой ручкой.
- Итого, - растягивая слова словно на проповеди прогудел поп, - сто девяносто три рубля сорок восемь копеек…
Киряев тут же стал воглый, и ненароком обмочился.
- Я отдам, батюшка, - пролепетал участковый и тут же осекся. Отработаю…- сдавленным голосом прошептал он, съежившись, словно ожидая удара ногой в живот.
- Да как же ты мне отработаешь? – рассмеялся отец Николай, протягивая Киряеву тонкую, парафиновую свечу.
- Хотя погоди-ка…
В ту ночь, все семьдесят пять тысяч градусов северной долготы и восточной широты давили спёртыми, равнодушными пальцами на голые шеи обитателей поселка. Вязко и муторно, словно в болоте, плавали сельчане в своих кошмарах.
Утро заздухарилось смрадным запахом кислых, неприбранных ртов. Просыпались все как один, и, словно по команде, выбегали из своих душных, заплесневелых нор, привлеченные громкими воплями, доносившимися со стороны кладбища. Большинство тут же замирало, будто какой вкопанный таращит гнойные подтеки заспанных век, пытаясь разглядеть разбудившего его урода.
- Взвейтесь – развейтесь!!! Взвейтесь – развейтесь…!
На церковном куполе, привязанный веревкой за крестообразный венец, в густой пелене черных перьев, метался Киряев, паля по стремительно пикирующим на него воронам из табельного ТТ.
Глупых птиц занимали блестящие в предрассветном солнце бутафорские пиздовочки на погонах старлея. Киряев даже ранил себя в плечо, пытаясь согнать одну особу назойливую, но даже и виду не подавал, хотя кровь уже изгваздала левый рукав форменного кителя. Семидневная епитимия, наложенная отцом Николаем, непозволяла. Всем своим видом он демонстрировал стойкость и упорство.
Спустя несколько минут, селяне начали приходить в себя, принялись давать советы. То слева, то справа, а несколько раз будто бы даже и вовсе сверху, раздавались возбужденные возгласы:
- Там она!!!! Вон еще!!! Пали!!! Летит!!! Митрич!! Есть курить?!!! Пидораз!!!!!
И разочарованно (вверх):
- Мазила….
Фрося с Аркашей тоже выплыли, словно два студня, осклабившись...
- Давай, Василич, мочи их!! – грубо толкнув жену прокашлял Аркаша. - Дави гадину!!
- Морковь…Под три килограмма корень… Купите… - раздался жалобный крик агронома
- Ыы-ыы, ыыы-ыы, дядюшка, не бейте!! – зашёлся в припадке младенец наблюдавший
- Блядский рот.. Ебите меня, кто может…- закатив глаза, блаженно прошептала Фрося. С ее левого бедра текла жыдкость.
Самые упорные наблюдатели продержались до вечера, но к ночи и последние разошлись, а на следующий день и вовсе перестали обращать внимание.Отец Николай лишь снисходительно усмехался в усы, наблюдая. В тот момент он ощущал себя пастырем, пасущим стадо, но пастырем грозным и десницей карающей. Особо усердных пришлось приструнить, но в известных пределах. Невыносимо и почему?? Я бы их…покарал….сук… Как ворон… - батюшка сверкнул очками в небо, ловя мутный образ парящего над куполом милиционера.
- Словно ангел…
Так продолжалось семь дней, ровно до следующей субботы, а по окончании епитимии, обессилившего милиционера развязали, спустили с купола, завернули в украденную им фросину шаль, отпели и похоронили заживо, ничего непомнящего, за околицей той самой цервушки.
Меж тем пришло время страды и прочей жатвы. Июль давно уже вступил в свои права, демонстрируя сельчанам зрелость культур, налив и всеобщее плодородие. Теплицы неистово сверкали в лучах полуденного солнца, парниковая пленка плавилась и разъезжалась, как помидорова кожа в кипящей воде.
Агроном, наконец-то избавившись от необходимости торговать озимой морковью, буквально рыдал от счастья. Мечась в припадке неудержимого восторга, среди всего этого торжества, он то и дело запрокидывал далеко назад голову и рычал, захлебываясь крупными слезами: «Жытница!! Жытница!!!»
Поспевало и в нашем огороде…
Аркаша важно прохаживался взад-вперед по своим владениям, словно птица-секретарь или какой другой аист. За ним, на безопасном расстоянии, собачонкой семенила Фрося, сжимая в руке зеленую, будто купорос лейку. Хотелось жить.
- Ты, это…орошай сознательнее, - плюнув жене на сапог, процедил Аркаша.
- А хорошее удобрение мы с тобой заготовили, Аркаш! – провожая взглядом харчок, пропела Фрося. - Что ни овощ – форменный мутант!
- Из хорошего человека – хорошее удобрение, - задумчиво улыбнулся куда-то вовнутрь себя Аркаша.
- Хороший человек - хорошо удобряет! Да ты взгляни только! – Фрося, ловко надкусив секатором сочную плодоножку, протянула Аркаше полосатый овощ.
- Каков кабак!
- Спелые мои, деточки! Какие крепенькие уродились… Вот оно, счастье материнское!
- Ты вкуси, вкуси… Гены хорошие, ничего не скажешь, - Аркаша тем временем принялся распоряжаться. –
- Так, значица, с этой грядки, миньку, на пюре, из прохорушки - лечо намешаем, ваську - в рассол, настеньку - замочим.
- Где, в сортире?
- Дура! В маринаде!
Фрося запустила в него лейкой, да промахнулась.
Так, шутливо, и день минул.
Вечером чаевничали, жевали ввалившимися ртами жырные оладьи с яблочным джемом, вспоминали…
- А ловко ты его тогда, Аркашенька! Шкварч – и вдребезги! И откуда в тебе только силы берутся?
- Силу, голубушка, я от деточек наших питаю, - давясь тестом, мямлил Аркадий. Говнецом сдобришь – и вырастит мускул иль какой другой нарост. Я вот как думаю – земля – она нам будто мать, все в землю уйдем. Кто раньше, кто позже, если отбор прошол. А в Короеде и силы-то особой не было, так, очки одни, да блокнот. Помнишь, как я его головушкой-то… Вертлявый, правда, глист попался, но мы ловчее! Жо-олудь…- внезапно затянул низким басом Аркаша.
Фрося тут же взвилась над столом, как ужаленная:
- Прекрати немедленно! Рубишь мое сердце, дровосек!!!
- Заклинаю тебя, Праматерь Ула, веди глаголь добра в наш дом … - не обращая внимание на хруст заломленных рук продолжал Аркадий
- Началось… Почуял, что ли? – недобрым кошачьим взглядом ширнула в темноту за окном Фрося.
Скрипнула калитка. За дверью прокашлялись и настойчиво постучали.
- Мир вашему дому, добрые люди! Аркадий Викторович!! Афродита Петровна! Вы тут? Блощаков моя фамилия, меня Григорий, бухгалтер ваш, из райсобеса, направил! Аркадий Викторови-ич… Я к вам с гостинцем…
В то же мгновение дверь в хату распахнулась, и в лицо Блощакову ударил яркий электрический свет карманного фонаря…

Tweet