Первая часть: http://udaff.com/creo/78542.html


                                    Первая зарплата

Доработал Максим до первой зарплаты. Единственный из всех. Надсмотрщики и табельщицы неделю в шоке ходили. Ещё бы: первый случай за все годы, чтобы рабочий до зарплаты дожил. Делать нечего: послали в Краснодар человека за зарплатой для Максима. Там, в офисе, тоже все в осадок выпали. Сам младший заместитель третьего помощника генерального директора на плантацию выехал, чтобы посмотреть на живого рабочего, которому надо деньги платить.
Посмотрел и смутился.
-    Поздравляю, - опустив глаза, потной ладошкой потряс руку Максима. – Вы далеко пойдёте.
И вручил конверт с деньгами.
А в конверте – ой-ой! – целых две тысячи триста двадцать рублей.
Даже кое-кто из надсмотрщиков гуманизм проявил и Максиму руку пожал.
-    Ну всё, - говорят они ему, - наверно с такими деньжищами свалишь отсюда?
-    Да нет, - Максим отвечает, - до конца сезона доработаю.
Надсмотрщики лишь поёжились. Один поперхнулся даже – целый час ему по спине стучали.
Ночами Максим находил время для чтения.
«Прибавочную стоимость, производимую путём удлинения рабочего дня называют абсолютной прибавочной стоимостью, - гласил «Капитал». - Ту прибавочную стоимость, которая возникает вследствие сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня называется относительной прибавочной стоимостью».
«Пойму, - шептал себе Максим, - непременно постигну сущность этой системы отношений. И то, как с ней бороться».


                                      Праздник труда

На плантациях – большой переполох. Сам губернатор в ежегодной поездке по сельхозугодиям решил посмотреть на сбор томатов. В поездке его сопровождает генеральный директор агропромышленной фирмы, в которой Максиму посчастливилось трудиться. Такой нервотрёпки здесь ещё не видели. Какие-то шишки из центрального офиса в костюмах и галстуках один за другим высаживались на плантациях. Готовилось нечто умопомрачительное.
На целых три дня рабочих освободили от труда! Было организовано трёхразовое питание! Ну там чтобы отоспались немного, отъелись. Чтобы более-менее прилично перед губернатором смотрелись. А кроме этого – выдали относительно свежую и относительно чистую одежду. Мужчинам – косоворотки, женщинам – сарафаны. И тем, и другим – лапти. Чтобы как в старых добрых фильмах выглядели и глаз радовали.
Режиссёр массовых мероприятий, которого привезли для постановки шоу, так и сказал:
-    Чтобы все радостные и довольные были, как в «Кубанских казаках».
-    Передовики нужны, передовики! – шумел он. – Где у вас передовики?
-    Где у нас передовики? – заорали друг на друга люди в костюмах. – Где?
-    Есть! Есть один! – кто-то торжествующе выкрикнул.
Привели Максима.
-    Вот он, передовик! Единственный, кто второй месяц здесь работает.
-    Так, - окинул его взглядом режиссёр, - мрачноватый какой-то. И глаза злые. Ну да ладно, какой есть. Ну что, парень, большая ответственность на тебя ложится. Именно ты с ответным словом от людей труда к губернатору обратишься. Пойдём текст разучивать.

И вот настал этот праздничный день. Томатные плантации в праздничном убранстве. На дрынах, в землю воткнутых, разноцветные шарики на ветру болтаются. Радостные, слегка пьяненькие труженики величаво собирают томаты. Ах, как же в усладу работать на земле! Песню, песню душа просит от труда благородного! А что, хлопцы, а что, девчата, споём нашу любимую?
-    I am a woman in love, - затянула одна гарна дивчина, - and I'd do anything, - подхватили другие знаменитую песню Барбры Стрейзанд, - to get you into my world and hold you within…
Молодцы, кивает им издалека режиссёр, а теперь вступают парни.
Парни вступили. И в это же время – вот они, гости, подъезжают. Губернатор выползает из машины, генеральный директор агропромышленной фирмы, прочая челядь. Хлеб-соль им несут.
-    Благодать-то какая! – набирает губернатор воздуха в лёгкие.
-    Ой, и не говорите-ка, - лебезит рядом гендиректор. – Вкусите, так сказать, хлеба и соли, так сказать, по старой русской традиции…
Вкусили небожители хлеба, обмакнули его в солонки.
-    А что, - недоверчиво интересуется губернатор, - неужто каждый день у тебя так люди работают: задорно, с песнями?
-    Обижаете, вседержатель, обижаете, - хихикает гендиректор. – Каждый божий день. Труд для нашей фирмы – праздник.
-    Добре, - кивает губернатор, - добре.
Начался праздничный митинг.
-    Так сказать… - гендиректор мычит, - в труде благо, так сказать… Повышаем, так сказать, улучшаем… Передаю, так сказать, слово губернатору.
Тот витиеватее выразился:
-    Вот еду я сейчас по нашей земле Краснодарской, - светится он у микрофона, - по богатой нашей земле, по плодородной. Смотрю на поля, на людей, что с песнями труду отдаются, и ма-а-аленькая такая думка в черепушку закрадывается: «А ведь как прекрасна страна наша бескрайняя! А ведь как сильны да мужественны люди наши трудолюбивые! Так что же мы, други, не сможем сделать её лучше, краше не сможем сделать? Да кто ж мы будем после этого?!»
Бурные аплодисменты, переходящие в овации.
-    С ответным словом, - объявляют, - передовик труда выступит…
Вывели к микрофону Максима.
-    Господин губернатор, - начал он хриплым голосом.
А голос в динамиках причудливо разносится, словно не сам говоришь, а за тебя кто-то слова выдаёт.
-    То, что вы видите перед собой, - продолжает, - гнусная показуха. Изощрённая потёмкинская деревня, которой алчный лэндлорд пытается прикрыть вопиющую эксплуатацию беззащитного народа, что приезжает, подгоняемый свирепой нуждой, на заработки в тёплые южные края. Люди здесь трудятся по восемнадцать часов в день, питаясь в буквальном смысле крохами, десятками умирают, сотнями сбегают, не в силах мириться с античеловеческими условиями. Я – единственный, кто за весь уборочный сезон получил зарплату, ничтожные две тысячи рублей с копейками. Если осталась в вас совесть и сострадание к трудовому народу, искренне прошу вас разобраться во всём этом вопиющем унижении человека и попрании всех принципов труда. Не будет вам покоя ни в этой жизни, ни в той, если не станете вы народу помощником.
Тишина опустилась на плантации. Слышно, как мухи летают. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Ну а потом все резко задвигались, зашевелились, гендиректор какие-то вопли издавать стал, про клевету что-то канючить, но губернатор на его слова не реагировал. Обмяк он вдруг как-то, взором потух, словно из него батарейки достали, словно вера в окружающую действительность разом испарилась и, не в силах переварить услышанное, безвольно позволил посадить себя в автомобиль и увезти.
-    Четвертовать тебя, гниду, будем!!! – рычат в лицо Максиму псы-менеджеры. – Упьёмся кровью твоей, Иуда!!!


                                  Бег с препятствиями

Бежит Максим по Краснодарской степи. Задорно бежит, с чувством. Через рытвины перескакивает, над кочками воспаряет. Высока трава в степи, солнце в небе палит нещадно, остановиться бы парню, отдохнуть, водицы испить, но нельзя. Гонятся за ним люди в галстуках и костюмах. В руках у людей пистолеты и обрезы, шмаляют из них люди без сострадания и жалости, да всё в Максимку целят.
Бежит он, свистят вокруг пули, стучит в висках кровушка, на боку котомка с «Капиталом» болтается.
-    Врёте, - хрипит он самому себе, - не возьмёте. Не пришёл мой черёд умирать, есть ещё у меня дело в этой жизни. Гадом буду, но подложу всем вам охренительную свинью, уродливые гнусные капиталисты. Не будете вы счастливы, пока живу я на этом свете. К худшему готовьтесь, изверги!
Железная дорога степь пересекает. Товарняк по ней мчится. Тух-тух-тух, стучат вагоны.
Поднажать! Ускориться! Ещё немного, ещё самую малость… Провидение на стороне справедливости
Добежал Максим до состава, последний вагон уже убежать торопится, запрыгнуть успел… Подтянулся на руках, перевалился через край, рухнул спиной на горбыль, что в вагонетке трясётся.
Пули, пули. Какая над головой свистнет, какая в борт контейнера ударится. Смеётся Максим во весь голос, во все жилы хохочет.
-    Хрен вам конский, капиталюги! В следующий раз по-другому с вами поговорим.
Затихли звуки пуль, скрылись из вида менеджеры. Лежит Максим, в голубое небо смотрит. Небо бездонное, чудное, а на губах улыбка бродит.
Счастье – это свобода.


                              Полку инвалидов прибыло

Ой, радость матери, ой, радость-то! Едва Дениска работу получил, как тут же Вовка устроился. Не такая хорошая работёнка, как у среднего сынишки, но ничего. Ему больше и не светит. Помощник вулканизаторщика на шинном заводе.
Мать стол собрала, чтоб такое дело отпраздновать, самогона нагнала. Первый раз в жизни (прости, Господи, грешную!) своей рукой сыновьям спиртное по рюмкам разлила.
Посидели, песни попели. Настю за стол со взрослыми не сажали – маловата ещё самогон хлебать. Она на кровати книжку читала и очень нехорошо косилась на всё это безобразие. Как чужая.

В первый же рабочий день Вовку привезли домой на «скорой помощи». Рухнули на него грузовые покрышки, что во дворе завода в бесчисленном количестве складировались. Перелом позвоночника у парня.
-    Вызвали, тоже нам, - ругались врачи, занося его в дом. – У него, оказывается, медицинской страховки нет. Как мы его в больницу возьмём без страховки? Забирайте охламона вашего!
Мать белугой две недели выла. Не столько Вовку жалко, сколько мутоновую шубку, что на его зарплату купить хотела. Денис – тот разве даст хоть копейку?
Вот и два инвалида в семье: одна ходячая, другой лежачий.


                              Ставропольский рикша

-    Везу быстро, недорого! – кричал Максим, зазывая клиентов. – Налетай, пока место свободно!
Неудачный день, проходят люди мимо. Ну, какие садятся, но почему-то к другим. Вот взять Чингачкука, к примеру. Никогда он без клиента не останется. Пятнадцать рикш на вокзале стоят, а только к нему подходят.
Оно, конечно, понятно почему. Он на китайца похож, хотя на самом деле киргиз, а люди как думают: раз китаец, значит, домчит быстрее и не тряхнёт ни разу. Вот наивные! Все же знают, что Чингачкук – прогрессирующий астматик, что он задыхается в дороге, что астма эта рано или поздно либо прикончит его, либо заставит с профессией распрощаться. Но опыт – святое дело. Опыт плюс внешность китайца – так и липнут к нему доверчивые люди.
Как Максим с поезда в Ставрополе спрыгнул, так в тот же день и работу получил. Даже томатные деньги почти сохранились. Ну, рублей триста пришлось всё же истратить. На одежонку, на обувь, на хавчик кой-какой. Зато две тысячи на книжку положил.
«Немного, да, - думал. – Но всё же больше, чем было раньше».
Предыдущий рикша, что коляску эту возил, как раз только-только сдох от перенапряжения, ну, хозяин и наклеил на остановке объявление. А тут Максим. Крепкий? Крепкий. Спортом занимался? За школу бегал. Ну и ладушки. Девяносто процентов мне, десять себе. Начнёшь деньги утаивать – башку отрежу. Коляску украдёшь – из под земли достану и всё равно башку отрежу. Ясно?
Хозяин – хохол.
Опа, не зевать! Новый поезд прибыл.
-    Быстро везу, недорого! – заголосил он. – Женщина, вам куда?
-    Да я… - смутилась тётенька в очках, - я на автобусе хотела…
Интеллигентная.
-    Забудьте про автобус. Мы за такую же цену везём, зато с ветерком, зато романтика. Залезайте, залезайте быстрей!
Чингачкук, который тут же вертелся и на тётеньку ястребом летел, аж зубами заскрипел. Максим этот скрип явственно расслышал. На душе сразу повеселело – вот так конкуренту нос утёр.
Хотя киргиз тоже на хохла работает. Всё равно хозяин в выигрыше.
Схватил оглобли под бока, побежал. Тётенька поначалу усесться толком не могла, всё елозила, ритм сбивала, но потом перестала, успокоилась.
Рикш в российских городах всё больше становится. Вроде они на первый взгляд медленнее автомобилей, но зато им пробки не страшны. А пробки сейчас - ужасные. Пока машина в автомобильной толчее час валандается, рикша и в кювет может съехать, и по газону промчаться, и по пешеходному тротуару. Бывает, конечно, что какого человека зацепишь, но это они сами виноваты – не стой на пути. Гаишники в таких случаях свирепствуют, если заметят, конечно. Взятки требуют, коляски на штрафстоянки отправляют – беда, да и только! Выкупать их оттуда только за свой счёт. Хозяину насрать.
-    Мне вот сюда, направо! – кричала женщина. – Четвёртый дом, вон тот.
Приехали, расплатилась тётенька.
И – мнётся чего-то. Вроде как сказать хочет.
-    Может, в гости зайдёте? – предложила вдруг. – Чая выпьете? А то устали, наверное.
Максим ровно секунду обдумывал предложение. Где чай – там и бутерброд, а от лишнего хавчика отказываться нельзя.
-    Хорошо, - ответил учтиво. – Вот только коляску на прикол поставлю.
Пристегнул её цепочкой к скамейке и потопал вслед за женщиной.


                              Интеллигентская скорбь

-    У меня племянник рикшей работал, - объяснила она свою неожиданную жалость к уличному труженику. – Пока его грузовиком не сбило. Жалко мальчишку. Смышлёный был.
-    Здесь, в Ставрополе? – поинтересовался Максим.
-    Нет, в Нижнем Тагиле. Два года уже прошло.
Чайник закипал. Женщина выставила на стол скромный продуктовый набор: батон, масло, варенье. Но Максим и этому рад.
Познакомились. Женщину звали Валентиной Игнатьевной.
-    Тяжело сейчас молодёжи, - продолжила она, когда принялись чай отхлёбывать. - Я двадцать три года в школе работаю, слежу за тем, как ребята мои в жизни устраиваются – господи боже мой, как же тяжело им сейчас!
Максим понимающего человека почувствовал.
-    В чём же причина этой тяжести? - спросил. – Как вы думаете?
-    Да в чём причина, в жизни нашей неустроенной, - горестно вздохнула женщина. – Раньше всё-таки понятнее было. Государство брало на себя определённые обязательства, производило социализацию подрастающего поколения, готовило для каждого некую нишу, осуществляло стратификацию. Пусть молодым эти ниши не всегда нравились, но они были, был выбор. А сейчас что?
-    Всё дело в отказе от основополагающих принципов, - поделился Максим своим пониманием ситуации. – Нам представляют свалившийся на наши головы капитализм, как естественный приход новой, прогрессивной формации, но дело не в формации, дело в отказе от человека. Вы понимаете, общество, состоящее от людей, точнее его лидеры, капитаны, они отказались от человека, как от такового. При социализме, говорят нам, человек был ничто, его презирали и отрицали. Но чем же человек стал сейчас? Человек просто-напросто потерял свою субстанцию. Капитализм отрицает само понятие человека. Мы больше не люди, мы функции в производственной иерархии. Если вы являетесь звеном производственной цепочки, тогда вас наделяют свойствами киборга, вам позволяют вести общественно-полезную механизированную жизнь. Если по какой-то причине вы выпали из цепочки, вы – ничто. Вот я – ничто. Вы тоже ничто.
Интеллигентная женщина в очках поморщилась.
-    Вы знаете, ничем я себя никогда не считала, несмотря на смены формаций и прочие жизненные коллизии. Я двадцать три года преподаю историю и обществознание и должна вам сказать, что ваша теория весьма вольно оперирует терминами. Вы смешиваете социологию с глубоко индивидуалистической философией интуитивного толка, это не научный подход.
-    Вы читали Маркса?
-    О, только про Маркса мне не напоминайте. Я по нему в институте чуть пару не получила.
-    У Маркса сказано…
-    Ещё раз убедительно прошу вас: оставьте Маркса в покое. Он безнадёжно устарел. Я тоже могу состроить обиженную мину и с упоением взирать в советское прошлое, вот прямо как вы. Но в том советском прошлом я мало чего видела хорошего, поверьте мне. Меня бросил муж, потом бросил другой: я никогда не смогу простить это Советскому Союзу.  В том, что именно он стоял за уходом моих мужчин, я ничуть не сомневаюсь.
-    У меня вообще нет Советского прошлого, - возражал Максим. – Мне не во что взирать с упоением.
-    Возьмите Францию, - горячилась Валентина Игнатьевна, - возьмите Германию. Разве учителя плохо там живут? Они всем обеспечены, у них дома и машины, они отдыхают на Красном море. И это при том, что страны эти – капиталистические. Значит, можно и в этой общественной формации думать о людях и создавать для них нормальные условия жизни.
Максима осенило вдруг. Осенило со всей безапелляционной простотой: интеллигенция – это говно. В ней нет ни сил, ни желания что-либо изменить.
Не то это, не то.
Допил он чай и свалил от тётеньки.


                                      Конкурс чтецов

Профессия рикши определенно имела преимущество перед сборщиком томатов. Один раз в неделю у рикш был выходной.
В гостинице «Батрацкий дом», где он проживал в комнатёнке три на два метра ещё с тремя рабочими, Максим оставаться не любил. Сюда он приходил только на ночь. Первый выходной, выдавшийся в бесконечной череде рабочих дней, он пережил странно. Сначала лежал на тюфяке и судорожно оглядывался на близкие стены, успокаивая себя, что на работу идти не надо. Оставшуюся часть дня просидел на скамейке в парке, вдыхая полной грудью осенний воздух и подзабытым взглядом отдыхающего человека разглядывая проходящих мимо девушек. В мозгу таилось ощущение, что он пребывает либо во сне, либо в кинофильме.
Потом выходные сделались привычней и переживались спокойнее.
С наступлением холодов сидеть на улице стало проблематично. Максим начал захаживать в библиотеку – самое спокойное и приятное место из всех городских учреждений. Брал в читальном зале подшивку журналов «Урода» год этак за семьдесят восьмой, усаживался за самый дальний стол и, прикрываясь журналами, читал «Капитал».
Приходит он как-то раз в читальный зал, а та кутерьма. Взрослые, дети, бубнят чего-то, руками машут. Конкурс чтецов, оказывается. Принять участие могут все желающие независимо от возраста. Тексты тоже не ограничиваются.
Конкурс проводило местное управление социальной защиты, поэтому в основном участие в нём принимали инвалиды-колясочники. Недолго думая, Максим тоже записался. А, помидорами не закидают!
«В хлопчатобумажных, шерстяных, льняных и других отраслях, - начал он по памяти чтение фрагмента из главного труда Карла Маркса, - прежде всего, находит себе удовлетворение стремление капитала к безграничному и беспощадному удлинению рабочего дня. – Он сжимал кулаки, повышал голос, вращал глазами, изливая в эти слова всё своё несогласие с окружающей действительностью. - История регулирования рабочего дня в некоторых отраслях производства и ещё продолжающаяся борьба за это регулирование в других наглядно доказывают, что изолированный рабочий не в состоянии оказать какого бы то ни было сопротивления…»
Публика встретила его выступление более чем благожелательно. Раздались аплодисменты.
При подведении итогов ведущая конкурса совершенно неожиданно назвала его имя. Максим икнул даже. Ему присудили приз за третье место. Второе досталось инвалиду в тюбетейке за чтение сур Корана, а первое – пятилетней девочке, блистательно, с чем Максим полностью согласился, исполнившей стихотворение Вознесенского «Хотят ли русские войны?».
Призом, врученным ему, оказалась тонкая книжка под названием «Сто верных способов разбогатеть».
-    И с этого фланга атаковать пытаются, - покачал головой Максим.
Выходя из библиотеки, он выкинул книжку в урну.


                        Постановление правительства

-    За номером таким-то… - бубнил хохол-хозяин, - …о лицензировании деятельности рикш. И так далее, и тому подобное. Короче, на бабло нас министры кинули. Просто так на дороги не выйдешь.
Рикшы загалдели. Как так можно! Чего они себе позволяют! Чингачкук подтвердил слова хозяина: да, гаишники, злобствуют. По городу не проехать. В лицо смеются и транспорт конфискуют.
Получить лицензию стоит пять тысяч. Каждая коляска рассматривается как отдельное транспортное средство.
-    Ну посудите сами, мужики, - мямлил хозяин, - за каждого я платить не буду, правильно? Так что, если хотите работать, трясите загашники, платите деньги за лицензию, и будем сотрудничать дальше.
-    Почему это вы платить не будете? – крикнул Максим. – Платить за наёмных работников – ваша прямая обязанность.
-    Ты чего! – коллеги в бока его толкают. – Шарахнулся что ли, на хозяина так!
-    По закону всё должно быть именно так, - не сдаётся Максим. – Мы сами на себя не работаем, а потому за лицензию платить не должны. Хозяин нас обманывает.
Хохол криво усмехнулся и демонстративно развёл руками в стороны.
-    Я гляжу, среди нас провокатор затесался…
-    И вправду, провокатор, - поддержали хозяина рикши. – Что мы без работы делать будем? Пусть уж лучше побегаем пару месяцев бесплатно, добрый хозяин не откажется за нас по пять тысяч внести. Зато с лицензией будем.
-    Да он не только провокатор, - громче всех голосит Чингачкук, - он казачок засланный!
-    Точно!
-    Я сразу понял, что в нём что-то не то. Труд не уважает, субординацию не чтит, опасные идеи распространяет. На кого работаешь, гнида? – схватил он Максима за грудки.
Тот Чингачкуку не долго думая двинул в рыло. Отлетел киргиз. Встал, за скулу держится.
-    Вы выдели? – заголосил. – Видели?
-    Да одумайтесь же вы! – пытался призвать Максим людей к разуму. – Разве не видите, что хозяин нагло вас дурачит? Если мы не станем единым фронтом за свои права, нас уничтожат поодиночке.
Но не слушают разъярённые рикши Максима. Кинулись на него с кулаками. Он парочке свернул челюсть набок, но со всеми разве справишься?
Повалили его рикши на землю, ногами бить начали. И песню запели на китайском языке из фильма «Красный гаолян». Как только выучить смогли?
Еле живым он из заварушки выбрался.


                                    На хорошем счету

-    Ой, Дениска, - качает головой директор, - собрание акционеров ведь скоро!
Денис подкладывает под его ноги пуфик.
-    И не говорите, Тихон Спиридонович! Вот вам беспокойство-то!
-    Беспокойство, беспокойство. Ночами не сплю, кусок в горло не идёт.
-    Да не думайте вы о нём!
-    Как же о нём не думать, глупое ты существо, - усмехается директор. – Это же главное событие в году!
-    И вправду, - корчит тупую мину Денис. – Нельзя о нём не думать. Так значит, надо очень много думать. Очень, очень много, чтобы все детали предусмотреть.
-    Вот это разумно, - кивает директор, тяжело вздыхая.
Денис жалостливо смотрит на него.
-    Устали, Тихон Спиридонович? Может, ботинки снимите. А я массаж вам сделаю.
Директор приподнимает ладошку и великодушно опускает. Значит, можно. Денис стягивает ботинки и принимается массировать одутловатые директорские ступни.
-    Аккуратнее! – морщится Тихон Спиридонович. – Мозоли не повреди.
-    Ой, простите.
-    Елистратов, директор медико-инструментального, загнал меня в усмерть на этом теннисе. Сволочь. Я уж и так отказывался, и этак – нет, поехали играть. А ему как откажешь? Вместе дела делаем… Он же почти профессионально играет, а из меня какой теннисист? Мало того, что проиграл, ещё и мозоли натёр.
-    Да, Тихон Спиридонович, - улыбается директору Денис, - вы – бильярдист!
-    Это точно! Вот в следующий раз затащу его на бильярд. Эх, покажу ему кузькину мать!
Денис старается. Круговые движения, спиральные, ромбовидные – лишь бы хорошо любимому директору было.
-    Хорошие у тебя пальчики, Дениска, - директор расслабился, глаза его закрыты, лишь губы шевелятся на неподвижном лице. – Да и вообще исполнительный ты такой. Внимательный. Думаю, далеко пойдёшь. По крайней мере, пока ты у меня на хорошем счету.
-    Спасибо, Тихон Спиридонович, - улыбается Денис. – Лишь бы предприятию пользу принести.



                                                Продолжение следует

Tweet