Осень, осень, осень. Для кого унылое время года, а для кого наоборот. У кого либидо падает, а у кого то уже и вообще не встает. Небо становится серым, а пелотки фригидными. Ночи, до слепоты темные, становятся длинней, а секса не прибавляется. Люди нехотя адаптируются к надвигающейся зиме, и все больше времени проводят в помещениях, пытаясь справиться со сплином. Утро реже радует солнечными лучиками, а всё больше моросящим дождиком, и не позитивной температурой за бортом. Листья, один за одним, покидают родные деревья, и в бесноватом танце кружатся в объятиях ветра. Природа засыпает, и как бы погружается в пучину  обострения, приходящего к людям в эту самую пору, очаровательную, сырую, желто- красную и беспесды надоедливую...

Рыжебородый преподаватель философии Алексей Алексеевич Кякшто еще с аспирантуры стал замечать, что с приходом ноября, его мирный спокойный характер становится еще более спокоен, голова холодеет, а вот сердце, хотя нет, намного ниже, в районе паха, начинает беспокоить разливающимся теплом, и вынуждать действовать против всех существующих законов нравственности и морали. Винил он в этом научно- технический прогресс и своего кумира, Зигмунда Фрейда.
                                                      ***
  - Ляксей Ляксееч! Добрый день! – Кякшто дернулся, словно от разряда тока. – Посторонитесь, пожалуйста, я замету. Университетская уборщица тётя Клава смотрела на доцента добрыми, старческими глазами. В руках она держала веник и совок. Весь флёр, всё очарование осени куда-то вмиг испарилось, исчезло. Его словно последний жёлтый лист сорвало с голого дерева и унесло в неведомую холодную и промозглую тьму  ноября.
- Добрый вечер Клавдия Петровна. – Доцент поправил старомодное пенсне. – Уж небо осенью дышало,…как сказал пиит.
  - Ой, и не гаварите Ляксей Ляксееч грязь и грязь и грязь. Ходють и ходють, а ты мети да мой. – Старушка в сердцах плюнула на пол.
Удивлённый Кякшто успел разглядеть сгусток зеленовато-желтой харкоты, вызвавший у него своим видом незначительное повышение внутричерепного давления. Благо, как отдельная субстанция просуществовал харк недолго – уверенным движениям ноги обутой в Адидасавский кроссовок техничка размазала его по паркету. Остался лишь малозаметный влажный штрих.
- Как и не было! – Доцент протянул руку уборщице. – Вы чудо Клавдия Петровна. Как хорошо с вами рядом, так покойно, от вас веет каким-то потусторонним теплом, похоже на калорифер немного.
- А мой то чо отчебучил! – Говоря, Клавдия одновременно заметала место, освобождённое доцентом. – Стыдно сказать, выжрал с соседом вчера самогонки свекольной и ночью послабило его дурака. Обосрался, все трусы в гавне! Да жидко так сходил родимец. Вони то вони было. А я мой снова, стирай!
  Кякшто снял пенсне, протёр носовым платком и верну на место. Немного подумав, поставил на подоконник портфель с бумагами и, подойдя к Клавдии, обнял её за плечи.
- Мы одинокие в ночи, горят меж нами три свечи. - Начал доцент и надолго задумался.
Уборщица осторожно попыталась убрать руки Алексея Алексеевича со своего плеча. Почувствовав движение, Кякшто вдруг резко встрепенулся и притянул Клавдию Петровну вплотную к себе, прижался к её мощной груди и замер.
- Ляксей Ляксеич отпустите а? Мне убирать надо. – Уборщица повторила робкую попытку вырваться из крепких объятий философа.
- Нет, нет, даже не просите. Вы самый близкий мне человек во всём свете. – Быстро и горячечно запричитал доцент. – Я искал вас всё это время, все годы пустоты и одиночества стоили одной минуты общения с вами. Прошу не будьте ко мне так жестоки, у меня есть деньги, много денег. Я вам всё отдам, только за один поцелуй. Всё будет вам принадлежать звезда моя!
  Пока туповатая уборщица переваривала сказанное Кякшто впился губами в её старческий куриносжопленный рот, проник внутрь его языком, слегка коснулся железных зубов и языка.
Клавдия от неожиданности смрадно рыгнула в рот доценту. Кякшто застонал и сильнее прижался к необъятному телу в сером халате. Время казалось, остановилось, они целовались уже около пяти минут, Клавдия неуклюже облапила доцента и задрала правую ногу ему на поясницу.

  Наконец Кякшто с чпоком оторвал губы ото рта технички. Посмотрел в её  подёрнутые поволокой глаза и молча развернул к себе спиной.
Клавдия опёрлась крепкими трудовыми руками о широкий подоконник и эротично повела бёдрами. За окном первого этажа моросил дождь, немногочисленные запоздалые граждане спешили добраться до дома. Два молодых парня и девушка стояли напротив и с интересом наблюдали за перверсией по ту сторону стекла. Клавдия Петровна подняла руку с разведёнными указательным и средним пальцами – виктория!
    Доцент не теряя времени даром трясущимися руками снимал с необъятной жопы уборщицы телесного цвета зимние с начёсом панталоны. Его взору предстала седая волосатая пизда. Немного пахло прелью.
« Но это нечего, это даже и хорошо когда так, когда запах падали и волосы. Есть в этом изюминка, отличие от других, от студенток этих глупых пиздолысых малолеток». Примерно так думал Кякшто, массируя промежность уборщицы. Клавдия довольно подмахивала толстой жопой.

    Он вошел в неё осторожно, просунул сначала головку, мелко подёргался туда-сюда и уж после того, как почувствовал, что влаги достаточно, вогнал член до упора. Старушка вздрогнула, её ноги чуть подогнулись в коленях, и она легла грудью на подоконник. Лишь поднятая рука с викторией спасительным маяком в сером море житейского уныния сигнализировала троице невольных зрителей за окном, что не всё ещё потеряно, надо жить и надеяться на чудо и тогда оно, несомненно, придёт к тебе и всё будет хорошо.

    За спиной сопел доцент, буравя своим толстым членом Клашину пизду, на улице радостные молодые люди, смеясь, тыкали пальцами в окно, она же провалилась в воспоминания.
  Вспомнился первый её жених-моряк, пропавший без вести в северном ледовитом океане, спасал челюскинцев, а сам не спасся. Вспомнился муж - засранец и алкоголик. Мысли в голове Клавдии Петровны потекли путанные и обрывочные, туманные образы сменяли друг друга со скоростью персиидов входящих в плотные слои атмосферы и так же быстро сгорали. Вдруг она дёрнулась, ещё раз и ещё, череда из восьми мощных оргазмов потрясла её тело. Уборщица сипло захрипела и вдруг замерла, обмякла на подоконнике.

  Скоро кончил и Алексей Алексеевич. Вынул хуй и принялся деловито и буднично вытирать его панталонами Клавдии. Отделавшись, бросил панталоны на пол, натянул брюки и, облокотившись на подоконник, закурил. 
  Клавдия тяжело дышала, её вид – старая дряблая жопа, грязно седая волосня вокруг пизды стали сразу противны доценту, он перевёл взгляд на улицу. За стеклом моросил дождь, ветер гнал по блестящему от воды асфальту последние жёлтые листья, тихая печаль разлилась по земле. Небо плакало холодными, чистыми слезами смывая боль и грязь с нашего безнадёжно больного и грязного мира.
  Станет ли утро следующего дня чище? Кто знает, кто знает?! 
 
7.10.2007. И.-В. & В.Д.

Tweet