Боги - есть порождения людского невежества и страха.
Тит Лукреций Кар.

    Наша вера пришла на эту землю много раньше белых колонистов. Говорят, это было еще во времена древних людей - руины воздвигнутых ими городов, опутанные лианами и поросшие мхами, до сих пор грезят их былым могуществом. Именно тогда, как говорят, Бог со свитой спустился с неба и говорил с людьми, а те падали ниц, узрев его величие, и внимали ему с благоговением. И Бог учил их, и вера была сильна в тех людях, и оттого в целом свете не было народа равного им. Ныне не осталось в нашей земле и жалкой тени былого величия предков, но вера наша и обычаи живы, а значит не так мало мы сохранили.

*****
    Окутанный серыми клубами табачного дыма, Мартин Нейхем с раздражением разглядывал их скорбные силуэты, темневшие на фоне закатного неба. Порывы ветра доносили обрывки заунывного пения монахов, все более усиливавшие глухое раздражение, терзавшее Мартина.
- Поди хоть петли у двери смажь, чтоб не скрипела, отвлекись, - сказала проходящая мимо веранды жена, не понимавшая бешенства мужа. Что за дело ему до этих монахов?
- Какого дьявола нужно этим ряженым обезьянам на моей земле?! - сварливо пробурчал Мартин, - Почему, черт возьми, им понадобилось справлять свои идиотские обряды рядом с моим домом?!
- Ну что ты, что ты, дорогой, - жена обняла его за плечи, - Успокойся, Мартин, нет ведь ничего такого в том, что они иногда приходят к своему дереву.
- Чертовщина какая-то... - не унимался Мартин, раздраженно высвобождаясь из объятий супруги. С остервенением он вытряхнул пепел из трубки прямо на пол и демонстративно ушел в дом, запершись у себя в кабинете на весь остаток вечера.
    Так продолжалось уже три месяца - с тех пор как он купил этот дом и хозяйство у истосковавшегося по родине офицера, осевшего когда-то здесь, в завоеванной для Ее Величества стране.  Совсем еще не старый большой дом, построенный в колониальном стиле, плодородная земля, богатое хозяйство, дешевые работники из окрестных деревень - что еще нужно для счастья фермеру, да за такую смешную цену? Все портили эти монахи - они приходили сюда раз или два в неделю - по каким-то, одним им понятным дням, развешивали эти тряпки с письменами на ветвях дерева, росшего на большом холме к западу от его дома, и пели свои заунывные молитвы. Официально, и холм и дерево находились не на его земле, но Мартин, отдыхавший на веранде,  и любовавшийся ими на фоне удивительной красоты заката,  как-то само собой причислял их к своим владениям. А эти монахи, посягая на них, посягали и на его спокойствие.  Да к тому же работники, завидя священное шествие , падали ниц и вся работа к огромному неудовоьлствию Мартина замирала.
    Решение зрело недолго. Сначала, Мартин, не знавший местного языка, пытался просить помощи у своих туземных работников - но те ни за какие деньги, и  даже под страхом увольнения, не соглашались подходить к молящимся монахам. Местные власти также не обращали должного внимания на яростные требования Мартина, мотивируя свое бездействие нежелательностью конфликтов с глубоко религиозным местным населением. На деле же, принимавший Мартина чиновник увидел в нем еще одного плантатора самодура-рассиста из Старого Света - сам-то чиновник родился и вырос в колонии.  И впрямь, Мартин принадлежал как раз к тому складу людей, которые от рождения уверены в том, что весь мир вертится вокруг них - и весьма неблагоразумно пытаться разубедить их в этом!
    Последней каплей, переполнившей чашу терпения Мартина Нейхема, стало любопытство его дочери. В тот вечер монахи снова пели на западном холме, а Мартин по обыкновению злой сидел на веранде и сверлил взглядом полным ненависти их темные фигуры в рясах. Жена Мартина сидя рядом что-то вязала, время от времени с сожалением поглядывая на мужа. Адель вбежала на веранду, кружась и что-то напевая.
- Папа, посмотри что мне дали эти люди в оранжевых  одеялах! На шее девочки на цепочке светлого металла  висела отшлифованная нефритовая плашка с вырезанным на ней изображением треугольника в канве мелких иероглифов.  Жена Мартина выронила из рук клубок шерсти и замерла, предчувствуя бурю. Мартин, побагровев, резко схватил дочь за руку, так, что та вскрикнула от боли, и рванул цепочку на себя.
- Отдай, папа, пожалуйста, отдай, - плакала девочка, размазывая по лицу слезы.
- Что ты делаешь? - закричала жена, - Совсем уже из ума вышел, отдай ей цепочку!
Крик и плач царили вокруг Мартина, а он стоял оцепенело и смотрел в пустоту. Вдруг, он, словно очнувшись, зашвырнул цепочку в клумбы с голландскими розами, развернулся и пошел к себе в кабинет. В его голове созрело  решение.
     С отвратительным сочным хрустом - словно кавалерийская сабля в мякоть тела - топор врубался в дерево, а Мартин, кряхтя от натуги и злорадного наслаждения, выдергивал лезвие и снова погружал его в ствол. "Хотел бы я посмотреть на глупые рожи этих ублюдков, когда они в следующий раз придут и увидят что осталось от их поганого дерева!". С жалобным треском дерево накренилось, и, в последний раз взмахнув ветвями, пало на пожухлую полувытоптанную траву холма. Только шелковые ленточки с вышитыми письменами продолжали колыхаться на ветру.
*****
    Сначала ушли все работники из местных. Не понимая в чем дело, Мартин метался между ними, спрашивая отчего они уходят, но они лишь молча собирали нехитрый скарб и вереницей тянулись по пыльной дороге в стороны своих нищих деревень.
- Что мы теперь будем делать? - вопрошала Мартина жена, - Кто выйдет в поле, кто накормит скот?
В тот день Нейхемы работали не покладая рук. Жена с дочерьми возились со свиньями и курами, стирали, готовили, убирали, а Мартин с младшим сыном Кристианом пасли коров и лошадей. Старший сын Теодор поехал в город чтобы нанять новых людей для работ.  Надо ли говорить, что под вечер у всех членов семьи было одно только желание - чтобы завтра Теодор возвратился с новыми работниками.
    На утро их ждал неприятный сюрприз. Неизвестная болезнь поразила домашних животных - за ночь издохли несколько коров, лошадей, свиней и кур. Их странно разбухшие трупы невыносимо смердели на всю ферму, а выжившие животные беспокойно метались в сараях, не притрагиваясь ни к воде ни к пище. От животных настроение передалось и к людям – все будто валилось из рук – Нейхемы словно сомнамбулы передвигались по ферме; у всех было предчувствие  чего-то непоправимого.  У Мартина на душе и подавно скребли кошки – он боялся признаться себе в том, что было уже очевидно.
А вечером случилось настоящее горе. Уже смеркалось, когда возле ворот фермы остановилась дряхлая телега, на которой сидели помощник шерифа и возница-негр. Мартин уже все понял, когда помощник шерифа с мрачным лицом спрыгнул с телеги и  приподнял край рогожи, под которой было изувеченное тело Теодора в грязной и разорванной одежде. Словно во сне, Мартин слушал как помощник шерифа говорил, что на Теодора напали ночью возле порта, зверски избили и обокрали. Уже на рассвете его мертвое тело обнаружили и сообщили в участок. Виновных так и не нашли – да и бесполезно это в районе, где сплошь пьяная матросня, воры да убийцы.  Словно не веря, что все это происходит наяву, Мартин смотрел как убитая горем жена рвет на себе волосы, припав к телу сына, и задыхается в рыданиях. Он видел горе дочерей и лицо своего младшего сына. В Мартине уже не осталось ни капли упрямства или рациональности, уже не было смысла выявлять причины и следствия и что-то доказывать. Все было очевидно и ясно и Мартину стало  просто дико страшно.
Жена Мартина так и не пришла в себя – она все время теперь лежала на большой кровати в их спальне с занавешенными окнами и что-то бормотала и вскрикивала в полутьме. Заботы по дому легли на дочерей. Хозяйство постепенно приходило в упадок, хотя все работали как проклятые. Животные дохли почти каждый день,  в огороде и поле все зрело как попало – было понятно, что им не собрать и пятой части от того что вырастало обычно. Мартин запил – сначала понемногу, а потом все больше. С каждым днем было хуже и хуже. Полная апатия стала обычным состоянием Нейхемов, а в доме воцарилась атмосфера близкой катастрофы.
Следующая беда не заставила себя ждать. Старшая дочь Герта особенно сильно переживала из-за происходящего. Ей было восемнадцать, она была красавица при солидном приданном и ей льстили многочисленные предложения руки и сердца от соседних фермеров и женихов из города. Но теперь, когда приданное таяло на глазах, а слухи о происходящем на ферме Нейхемов разнеслись по всей округе, женихи исчезли, а вместо нарядов, гуляний и разговоров о свадьбах остались только серые беспросветные будни. Однажды Кристиан, зашедший в середине дня в дом чтобы попить воды, нашел ее повешенной на потолочной балке – бедняжка так и не смогла смириться с новой судьбой. Спасти ее не удалось.
А Мартин все более утрачивал связь с реальностью, погружаясь в отчаяние и безысходность. Чувство невыразимой вины за содеянное давно пришло к нему и он растворялся в нем понемногу, заменяя им действительность. Он все реже делал что-то, постепенно утрачивая интерес к тому, что происходит вокруг и все больше пил в своем кабинете, редко выходя наружу.
Наверное, не случись того, что произошло затем, Мартин сгнил бы заживо в своем кабинете, а жена его в своей постели, и одному Богу ведомо что сталось бы тогда с оставшимися детьми. Но судьба распорядилась иначе. Маленькая Адель заболела – за два дня она слегла и теперь протрезвевший от горя Мартин и бледный Кристофер сидели у ее кровати, и, глядя как девочку колотит в лихорадке, не знали чем ей помочь. Даже жена Мартина в спальне наверху затихла, будто бы чувствуя, что происходит что-то непоправимое. И вот тогда, в одну из бессонных ночей возле постели дочери Мартин понял что он должен сделать.
*****
Сморщенный старец в просторных шафрановых одеяниях, восседавший на резном каменном троне, долго смотрел в светящиеся мольбой и раскаянием глаза Мартина. Глубокие морщины раздумий прорезали лоб старого настоятеля.  Тишина стенала среди древних каменных стен зала. Наконец старец изрек:
- Грех твой страшен, и я не знаю в моих ли силах тебе помочь. Но я знаю что ты должен сделать. А дальше… Кто знает? Бог милостив…

*****
    В висевшей на шее Адель нефритовой плашке, открывшейся наподобие шкатулки, когда Мартин осторожно надавил на вырезанный треугольник, оказалось небольшое серебристое семечко. Осторожно взяв его в руки, будто трепещущее сердце своей дочери, Мартин отнес его на холм, и, вырыв руками глубокую ямку, зарыл семечко, повторяя нараспев молитву, которой научил его настоятель монастыря. Всю ночь он бдел, молясь и прося за свою семью, пока силы не покинули его. Он заснул прямо на холме, когда время уже близилось к рассвету. А когда солнце робко показало свои первые лучи, рядом с пальцами Мартина из земли выглянул маленький еще очень нежный росток и потянулся к свету.
    Первый раз за два месяца жена Мартина Лилия встала со своей постели. Осторожно переступая непослушными ногами, она спустилась вниз в спальню своей дочери и увидела, что та улыбается во сне лучам солнца, ласкающим ее лицо, а рядом на стуле спит Кристофер.

Tweet