До обеда было еще довольно далеко, а на работу должны были прийти и самые последние ленивцы и сони, а может быть и совсем не поэтому, но в вагоне метро я ехал почти один. Рядом со мной сидело двое неуравновешенно болтливых мужчин, напротив три женщины. Я, неторопливо постукивая карандашом по жёсткой кожице моего коричневого блокнотика (куда и записываю мою весёлую повесть) не таясь, зевнул, - давно перестали меня заботить презрительные взгляды воспитанных москвичей. Ехать предстояло мне не близко, сидевшие напротив дамы красотой и молодостью похвастать не могли, поэтому проснулся я на станции "Медведково" от довольно фамильярного тычка милиционера осетинской наружности. Теперь о цели моей столь неблизкой поездки. Она очень проста - по заданию газеты "Смехачи" мне предстояло взять творческое интервью у творческого человека, московского художника Антона Долотова. Вернувшись на станцию Свиблово (какое смешное название ещё раз подумалось мне), сел на 61 автобус, через 4 остановки вышел, пересёк улицу Полярная, мимоходом приметив улыбнувшуюся мне сутулую простушку, торговавшую сырыми семечками. Символически закусив песочным колечком и выпив теплой кока - колы, я быстро нашёл нужный мне дом.

Дверь подъезда с кодовым замком была любезно полуоткрыта, я шагнул внутрь - путешествие началось. Ещё продолжая по инерции идти, но уже ослеплённый затхлой темнотой подъезда, я почувствовал, как слева от меня шарахнулся кот. Из уважения к древнему животному я на секунду замер. В глубине темноты циклоповым глазом спасительно горела красная кнопка-лампочка. Когда я почти дошел до неё, она погасла, и я два раза ткнул пальцем прохладный алюминий: Лифт поднатужился, но, взяв вес, гремя и поскрипывая, стал возносить меня на шестой этаж. Большинство кнопок в лифте, по старинному городскому обычаю были старательно обожжены. Постучав карандашиком в номерок, приколоченный к двери, обитой клетчатой клеёнкой и обвитой какой-то ржавой проволокой я принялся ждать. Уж не водятся ли за дверью какие-нибудь кошмарные церберы - я поежился и хрустнул пальцами. За дверью послышалось слабое, сыпучее шарканье, и я почувствовал, что меня рассматривают, после почти минутной возни с замками, засовами, затворами, гостепреимный хозяин распахнул дверь. Начали оправдываться самые мои тёмные опасения. Нет, вервульфов за дверью почему-то не оказалось. Передо мной, как сказал бы наш великий поэт, стоял дородный, видный господин, облачённый в видавший виды малярский балахон, спереди запачканный какой-то бурой краской. На широком хозяйском лице заблуждала почти обычная в таких случаях польщенная улыбка, все-таки я предварительно позвонил ему, это и неудивительно.

- Хо-хо, заходите, хо-хо - пригласил он меня солидным баском.

Антон Долотов был пухл, гриваст и сильно потрёпан двухнедельным пьянством со своими весёлыми братьями художниками, он назвал это "выездами на пленэр". Обладатель отёкшего лица говорил со мной, делал мне комплементы. Затем, запахнувшись в халатик весьма женского вида, перетянув свои рыхлые телеса малиновым пояском, он бодро зашлёпал босыми ступнями по липкому, в ромбик, линолеуму, приглашая меня в "мастерскую". Тапочки мне предложены не были, скорее всего, из-за их скромного отсутствия. Окна в комнате были без штор (так свет интересней - пояснил Антон), из мебели присутствовали два псевдо - венских стула и небольшой застеклённый шкафчик набитый разной дребеденью - кисти, тряпочки, беспощадно выдавленные разноцветные тюбики. Кошки или собаки в комнате я не приметил, но около хрупкой юношеской кроватки валялось замусоленое, изгрызеное, ни в чем не повинное, кукольное тельце - наилучшая реклама "Барби" - надо записать. По стенам висели разнообразнейшие его произведения - дикая возня рукастых кубиков, коварные планы Сиона, голубь приносящий трубку мира, какие-то чудо богатыри, одолевающие несчастного, обессиленного, уже на всё согласного змия. В углу каждой из них стояла крупная подпись желтого цвета - Бова Королевич. Еще имелись и три пухлые папки в которых также были натисканы подобные шедевры, Антон поднял одну из них, развязал тесёмки и на пол хлынул жирный поток тяжелых листов. Я брезгливо поднял один из них. Это был портрет мужчины, заметно было, что Антон очень старался если не максимально точно изобразить оригинал, то хотя бы незаметно ему польстить. Ни того, ни другого, в силу уже очевидных для меня причин, художнику сделать не удалось. Я внимательно смотрел на розовое лицо с темным пятном усов, оно тоже посматривало на меня и кого-то оно мне все-таки очень напоминало.

-Скажите, это не ваш родственник?
-Вообще-то нет, это муж моей сестры. Теперь сидит в тюрьме, удовлетворённо ответил он.
-За что? - полюбопытствовал я.
-За финансовые махинации, со страховкой там, ну, короче, убийство, ха-ха - довольный шуткой, дебилушка хохотнул.
Потом, вдруг посерьёзнев, коротко добавил:
- Вор должен сидеть в тюрьме.
- М-да, это точно - протянул я. На подоконнике, еле умещаясь, стояла старенькая клетка с двумя тревожно прыгающими канарейками. Поглядывали они на меня довольно вызывающе.
- Говорят птицы, очень хорошо чувствуют приближение стихийных бедствий или внезапную болезнь любимого хозяина? - Да ладно, ничего они не чувствуют, что они могут чувствовать? - твари безмозглые, насекомые, блин.
- Но ведь например дельфины или хотя бы собаки:
- Ни фига, не спорьте со мной, я ведь изучал всю эту ботанику в институте. Ухаживал за одной покусанной собакой, домой её взять хотел: вот это было времечко! Эх! Как мы однажды с приятелями мотоцикл в деревне стащили: за пивом гоняли:на станцию: нальёшь его, холодненького, в бидон, а потом эдак возьмёшь двумя руками, пьёшь, в бидон смотришь - загляденье!

- А что это они так стрекочут? - поинтересовался я -
- Голодные, небось, не ели, поди, ничего, три дня?
- Два, насупившись, сказал Бова - два, - бедному художнику не хватает на холст и масло, а вы с птичками. Последняя пшёнка кончилась - тут он горестно развёл руками - но птичек своих я люблю.
- А как же их зовут?
- Лёлек и Болек,- с любовью ответил добрый художник. Хорошо, что он не попытался научить их говорить, а то наслушался бы сейчас частушек и нехороших слов, подумал я.
- Скажите, а почему вы взяли себе такой странный и смешной немножечко псевдоним - "Бова"? В ответ раздалось недовольное сопение, и обиженный голос буркнул - Да сказки я в детстве любил.
- Ну, кто ж их не любил-то,- допытывался я, а всё-таки, почему?
- Да, ну чего вы пристали-то со своим "Бовой", пойдёмте лучше на кухню, чайку соорудим, отмахнулся он. "Чайку", кстати, я так и не дождался.

На кухне, под хлипким столиком я заметил батарею пустых разноцветных бутылок одного примерно калибра.
- Практически все - пятая модель, заметив мой взгляд с гордостью сообщил хозяин, подразумевая очевидно емкость пол-литровой бутылки. Здесь тоже не было штор, с газовой плиты за мной мрачно следили тушки двух пузатых кастрюль и слегка помятый чайник, похожий на шлем поверженного князя Игоря. По стенам бежали обойные белочки с неприятно хитрыми птичьими глазками, наверное, все-таки их предполагалось поселить в детской, но в силу неведомых причин, или отсутствия деток, Бова решил оживить весёлыми белочками именно кухню. Два проводка, торчащие из потолка обозначали трагичность и стремительность расставания с ни в чем неповинной лампочкой. Из морозильной камеры была извлечена "седьмая модель" и, плеснув себе в стакан прозрачной, вязкой жидкости, Бова стремительно выпил.
- А чем у вас, - тут я осторожно прочистил горло, - так пахнет? Я спросил это довольно игриво, ожидая от увальня хоть какого-нибудь отголоска иронии.
- Ел еду, - неумолимо последовал смешной ответ.
- Жаль нет у меня художественного образования, война помешала:
- Какая война? - встрепенулся Бова.
- Ну, как же:
- А, ну да.

Мы помолчали, я закурил, он немедленно стрельнул у меня сигаретку, два раза промахнулся по коробку, жадно затянулся, выпустил дым углом рта, кстати, ни на какой войне я, конечно, не был. Синоптики предполагали дождь. Я решил поскорее закончить с этим бездарем и вынул блокнотик, что бы записать кое-какие подробности, даты, название картин - всё-таки работа, ничего не попишешь.

- Послушай, я ведь тоже не лыком шит, у меня ведь и закусить есть! - неожиданно быстро проговорил его бородатый рот. Откуда-то из недр столового ящика он быстро вынул заветрившийся, мягкий огурец похожий на огромную унылую гусеницу, налил себе еще и, перегнувшись через стол, возбужденно потряс меня за плечо. Да, несомненно, нужно было торопиться, и я приступил к расспросам. Да не тут-то было.
- Да брось, зачем мне твои вопросы? Всё равно вы ведь всё наврёте в своей газетёнке!
- Да, нет, зачем же - напишу как есть, слово, извините за выражение, в слово - вяло настаивал утомлённый корреспондент.
- Да вот только не надо издеваться! - уже закричал он - я ведь знаю, с каким презрением вы смотрите на нас, на бедных, неустроенных художников! Да мы ведь только начинаем, это начало только! А ведь вы в искусстве ничегошеньки не понимаете, ни аза ни ижицы, а я ведь за него могу и честь свою продать, мы модернисты, мы авангардисты, мы идём впереди толпы на три года, мы впереди ведь, мы выше искусства! Да когда ж вы поймёте все это наконец, я ведь не могу уже! Угрожающе закипая ( я опасливо придвинул сигаретки к себе) его речь начала обретать неожиданную яркость и простоту народной мощи. Очень часто гремело слово "жиды". Что-то ещё крича про ложь и политику, с налившимися кровью бараньими глазами, поочерёдно сжимая сиреневые кулачищи, он встал и шагнул ко мне.

Я, как в страшной сказке, попятился к окну. Вдруг слева что-то взметнулось и светлые белые брызги, язвя меня длинными иглами посыпались сверху, воздух качнулся и посвежел. Неужели он банально засадил мне бутылкой по голове, лениво подумал я, медленно разглядывая удаляющуюся вверх красную смеющуюся ряху в сверкающем и искрящемся оконном проёме? Почему-то вспомнился наш главный редактор, не старый ещё мужчина, - он говорит, говорит, а я вижу провинциального фокусника, он тянет и тянет из цилиндра разноцветные атласные ленты связанные узелками размером с ноготь. А почему я хотел назвать статью "Художник, человек, патриот"? Не помню. По-моему он ещё помахивал мне ручкой, когда чахлые кусты с треском сомкнулись надо мной и три старушки в плащах серого цвета медленно привстали с лавочки. У бабы Лизы (она самая высокая и хмурая в этой образцовой скульптурной группе) бесшумно соскочил с рук хитрожопый кот Шульц.

Всё утонуло в пыльной сиреневой тьме. Через две минуты, я, поднявшись наверх( дыхание спокойное, ровное) снова вошел в уже знакомую мне квартирку.

- Ладно, ладно - ишь ты, раздухарился,- степенно проговорил мне Антон, сидя на кухне. Заходи дух - омлета, удачно скаламбурив, пригласил он -
- Я на самом-то деле, я ведь хотел показать тебе мою последнюю картину.
- Последнюю так последнюю, - ладно, что ж пойдем, взглянем. Мы опять оказались в комнате набитой разноцветным хламом, сопя и кряхтя, Бова принялся отыскивать в пыльных папках свой уже совершенно не нужный шедевр. Когда он нагнулся, шея его налилась пурпурной кровью, волоски на его тощих икрах приняли особо вызывающий вид, полы его смехотворного халатика разошлись.: Дальше сдержаться уже я не смог. Мгновенно выхватив из заднего кармана выкидной нож, щелкнув, я вонзил его в податливый холодец ягодицы философа-авангардиста. Хрипло вскрикнув, он возмущённо повернулся ко мне.

- Ух, да щас я тебя, тва..
Следующий удар оказался смертельным, но я нанёс его уже в другое место. Он стоял передо мной во весь свой огромный рост, и в его удивлённых мальчишеских глазах навернулись крупные слезы. (Одна слезинка, отразившись от лоснящегося халата, прыгнула и рассыпалась о мою пуговицу.) Он как-то кособоко обмяк, зачерпнул пятернёй воздух, хватил ещё, и, открыв рот, завалился, опрокинув расшатанный стул и стоявшую на нем баночку с розовой краской.

"Прощайте канарейки - предвестники беды" - крутился в голове отрывок популярной песни. По известной традиции бойких фильмов я заметался по комнате и стал искать что-нибудь быстро горючее, скоро воспламеняющееся, однако пришлось довольствоваться холстами любезно предоставлеными хозяином дома, они чудно тлели и коптили. Покончив со всеми этими скучными делами, я быстро вышел, притворил за собой дверь и легко сбежал вниз. Наверное, изумлённые и перепуганные бабушки вызвали какую-то службу - вдали послышались утробные завывания сирен. Когда я вышел из подъезда, под окнами его квартиры уже собралась тихо возбуждённая, прискорбно-любопытная толпа. Предположения синоптиков начали скупо сбываться. Я закурил, под ногами по привычке хотело было хрустнуть битое стекло (обошел), двое лучезарных голодранцев проводили меня завистливыми взглядами, ещё бы, ведь задание редакции было выполнено.

SEBASTIAN KNIGHT