Мистицизм Пеструхина



В тот тягостный дождливый осенний день Петр Алексеевич Пеструхин, проходя по Большой Никитской улице мимо здания Московской Консерватории, услыхал дивную мелодию. Пронзительный скрипичный пассаж ворвался в суровое сердце Петра Алексеевича, и словно взорвал его душу, заставив увлажниться сумрачный взгляд. Петр Алексеевич остановился, и, словно во сне, его ноги сами понесли его через улицу, мимо припаркованных автомобилей, прямо по лужам к желтым зашторенным окнам храма искусств. Встав на цыпочки, Петр Алексеевич заглянул в окно и увидел как черноволосый юноша в костюме, парит смычком над сверкающей лаком скрипкой, и тонкие нервные пальцы выплясывают безумную dance makabre на узком эшафоте грифа. Слезы хлынули из глаз изумленного и восторженного Петра Алексеевича, ибо простой работник 4-го троллейбусного парка представить себе не мог, что на свете может быть такая красота. Восхитительная музыка плыла и плыла сквозь него, словно мягкие воды ночной реки, унося душу Петра Алексеевича в далекие места, где не было ни этого мокрого и грязного осеннего вечера, ни 4-го троллейбусного парка, ни очередей в магазинах, ни этой страшной обыкновенной жизни, которой он жил вот уже сорок два года. А потом музыка кончилась, юноша со вдохновенным лицом положил скрипку в кожаный кофр и вышел из маленького кабинета. Сквозь слезы Алексей Петрович глядел на свои красные трудовые руки с грубыми толстыми пальцами и плакал, плакал оттого, что время упущено и не та дорога выбрана и ничего уже по большому счету нельзя сделать и изменить. Неизвестно сколько стоял он вот так, раздавленный своим неожиданным открытием, но вдруг словно луч света озарил лицо водителя 4-го троллейбусного парка - черты лица его разгладились, а в глазах появилась твердая решимость. И если бы случайный прохожий в тот момент мог невольно наблюдать эту сцену, то возможно он увидел бы за спиной просветленного Петра Алексеевича зыбкую сияющую фигуру грузного мужчины в очках с нелепыми крыльями над сутулыми плечами.

На следующий день глава семейства Пеструхиных вернулся в родовое гнездо немного позже обычного с загадочным пакетом в руках. Сняв ботинки, он не раздеваясь прошел в комнату к своему сыну и, достав из загадочного пакета коричневый кожаный футляр грушевидной формы, вручил его маленькому Семе. В футляре оказалась маленькая детская скрипка. В пакете еще были самоучитель и хрестоматия скрипичных произведений  для первого класса музыкальной школы. Жена Петра Алексеевича Наталья Николаевна всплеснула руками: "Петя! Ну кто тебя надоумил?! Сам ведь сказал, что в музыкальных школах только евреи обучаются!" Но Петр Алексеевич не терпящим возражений тоном заявил: "Семен не хуже еврейских детей. Пущай и он на скрипке учится". Следующим утром Петр Алексеевич отвел Сему в музыкальную школу - то была детская музыкальная школа имени  Дунаевского. Преподавателя Семена звали Генадий Викторович Аверин - то был седовласый старец с поразительно молодыми голубыми глазами на благородном лице. Казалось не было на свете музыкального произведения, которого бы не знал наизусть профессор. Говоря о великих композиторах так, будто это были его лучшие друзья, он играл, играл, играл их произведения, а маленький Сема зачарованно слушал, не отрываясь глядя на профессора своими большими зелеными глазами. "Играй как Паганини, а не как Пеструхин!" - с апломбом восклицал профессор, обрушивая ладонь на столешницу - "Ты талантливый чертенок, но ленивый сукин сын! Ты должен больше работать! Музыка выбрала тебя, а не ты ее, живи же ей!" И мальчик играл - хохотал скрипичным смехом над чудаком-профессором, пародируя пицикато его грассирующее "р".
Да, он был талантлив - невероятно талантлив - это признавали все. Признали это строгие тетечки и дядечки из комиссии Мерзляковского музыкального училища, куда Геннадий Викторович досрочно порекомендовал Сему. Пришлось признать это три года спустя и профессорам Московской Консерватории. Даже самый старый профессор Московской Консерватории - талантливейший и известнейший пианист и дирижер, композитор, народный артист и лауреат, услышав "Air" Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Семена Петровича Пеструхина, сказал: "Друзья мои, я плачу, потому что понимаю, что этот удивительный человек знает о звуке все."
И впрямь, тем, кто хоть раз слышал игру гениального скрипача, казалось, что понятие звук и сам Пеструхин слились в одно целое, что нет на сцене пылкого юноши со скрипкой, а есть ночной ветер, что крепит струны прямо на деку человеческой души и пронзает смычком трепещущее сердце...

Студентка пианистка Юленька Николаева и Сема познакомились в Консерватории. Юля шла покоридору мимо дверей концертного зала, в котором играл  Сема, и, пленившись волшебством скрипача, не выдержала и зашла. Зал был пуст, а на сцене стоял красивый юноша с удивительно вдохновленным лицом и большими зелеными глазами, который играл как бог. Юля прошла к сцене и села на первый ряд и слушала, слушала... А потом их глаза встретились. Свадьбу они сыграли через две недели, потому что поняли, что жить друг без друга они не могут.

Ночью после свадьбы они поднялись с разметанной постели в огромном доме Юлиных родителей и Юленька села за старинный клавесин. А Сема зажег сигарету, взял в руки скрипку, вышел на балкон и заиграл под Юлин аккомпанемент "Air" Иоганна Себастьяна Баха. И в тот момент Семен увидел в бездонном ночном небе росчерк метеора - то упокоенная душа профессора Московской Консерватории Марка Израилевича Зильбермана, исполнившего свое предназначение, вознеслась к небесам.

Tweet