Похоже, крысы жили там всегда. Во всяком случае, когда он родился, – уже были.

Поначалу шушеры боялись. Высовывали только усы. Усы были смешные и разные, по усам было понятно, кто на какой ступеньке внутренней иерархии расположен.

Когда делать было нечего, он садился напротив норы и изучал. Усы пытались изучить его.

Забавлялся тем, что казалось – он знает эти обломанные и не очень отростки. И чьи они. Не знал только, зачем. Смеялся – веры себе не было, те постарались.

Нейтральный обмен, который каждый преобразовывал в своё.

Через время все усы были известны, и даже известны были фолликулы, из которых эта переросшая щетина нагло выползала.

Однако, всё намного глубже, чем торчит из норы. И это являлось чем-то ТЕМ. Непонятен был КПД для развития, но процесс казался очень сильно похожим на первый составляющий кусок того САМОГО, который невзначай потерялся.

«Всё живое, встречающееся на моём пути (усы шевелятся и питаются кровью, следовательно, живые) - несёт определенный смысл. Зачем мне это?» - он пытался вытащить из глубин подсознания ответ, разглядывая себя в зеркале и попутно выковыривая из носа застрявшие там от переизбытка мыслей белые комочки.

Основные усы торчали из меховых щёк, молоденькие усишки пробивались вокруг маленького кожаного носа. Нос показывал поиск – двигался беспрестанно во все стороны.

Стало интересней – носы тоже были те ещё, а в совокупности - информативный поток усиливался стократ.

Не получив по кожистой рыльной конечности, охуевшие от наглости и собственной безопасности, крысы вылезли полностью, перестав кокетничать, выставляя поочередно плешивую растительность и нюхая, чем пахнет для них воздух.

И вот, лысохвостые явились, стал прорезаться голосок. В целом были ничего так – довольно симпатичные, но отторжение имелось.

Расчертив тетрадный лист на две колонки, как учили псевдоглянцевые зомбожурналы, двуногий стал записывать под знаками «+» и «-» характеристики. Не терпелось узнать и искоренить пресловутое «не то», которое нарушало ровную вибрацию его мозга и маленького кристаллического двигателя где-то в груди. Где – он точно не знал, не видел. Всё хотел достать и посмотреть – но не было хирургических зажимов для фиксации развороченной грудной клетки. А простудиться было неохота.

Плюс был один – твари есть, а значит, следующий этап, моё развитие и не так смирно будет хоть на время. Один, но объёмный. Минусы преобладали – лысый хвост, жёлтые зубы, запах, мокрый нос, состояние шерсти и антропометрические данные, - вот результат его анализа.

Сидя на задних лапах, крысы заглядывали тонкокожему в глаза. Некоторые убегали, неясно куда – не возвратились.

Телом крысы едва доставали ему до середины физического бедра, духом – колыхались где-то в районе пупка, с незначительными колебаниями.

Отрубать хвосты выстроилась очередь: боялись – больно будет? – спрашивали.

Перед тем, как хлопнуть топориком по возложенному на пенёк отростку, и.о. хирурга уточнял – справишься? Да, да, справимся! – кричали и хором, и поодиночке. А капелла получилась.

"Крысы–метросексуалы, заебись" – думал он, наблюдая погустевшие, залоснившиеся шубки и подпиленные, отбеленные зубы. Колбаскообразная плешь теперь не болталась позади и не смущала – хвост та ещё хуйня. Тянет назад. Рвётся. Болит. Даёт возможность ухватить – и фррр.

Опять внутри у прямоходящего стало смирно. Крысы тем временем думали, смотрели. И решились – слабость надо использовать,- рассуждали между собой. Он боится нас, ему апатично слишком – значит, можно всё. И имеет, помимо прочего, два соска коричневых, два двухцветных больших глаза с волосками в рядок, много длинной гладкой шерсти на голове – а проткнуть его кожицу коготком чего стоит, – одно время всего. Нельзя упускать наивно рухнувшее под лапы. Махровый! – обменивались мнением.

Тем временем прикидывались. Он замечал – действительно, прикидываются. Знал, но не верил.

Я один, сомневался розовожопый, а их – больше.

Грызлы тем временем жили в беседках веселыми и не очень коммунами. После применения эстетических и оперативных мер выяснилось, что новоиспеченные личности весьма разнообразны. Весьма. Некоторые, правда, истеря, пытались пришить хвосты обратно – привыкли, и хорошо, а отвыкать… зачем, когда всё бренно. Memento mori – считали, и помнили, что немаловажно. Не в том контексте, конечно, но им и не дано было. Всё неодинаково, и это ступени разных лестниц. С пришитыми обратно хвостами таких тонкостей не улавливали. И дохли, как единственные оставшиеся после водорода суки. Ну, когда сучить некого. Всё было гораздо прозаичнее на самом-то деле – крыски после телесных мук специфического характера вдруг решались, и начинали торопливо пришивать хвосты при помощи первых попавшихся девайсов - обычными швейными нитками и иголками, не всегда чистыми и не всегда не ржавыми. Ну и гангрена, разумеется, в очереди не томилась - хватала охапками. А у некоторых просто не хотела сворачиваться кровь и сочилась, сочилась. Дохли. Все с пришитыми хвостами сдохнут, они гниют, живя. Вот попробуйте пришить себе сиську, например, полузасохшую или полусгнившую, отрезанную у вас же неделей ранее, используя вышеозначенный инструментарий. Разнится лишь интенсивность разложения.

Их религия (религия!!! – думали крысы) - memento mori - наебывала их самих. Помнить должно было о сметри, и умирать – а умирать = быть готовым. Готовыми несчастные, конечно, не были никогда.

И глазастый оставил их.

К удержавшимся он часто приходил в беседки – и они дружно, задумчиво жевали гавайские семена, не менее дружно вспоминая про хвосты – проще было, бля. Но присутствовали упрямые, и даже любопытные – поэтому жрали таки принесённые для них природные подобия и пытались смотреть, слушать и слышать. Не видели, правда, нихуя, и не слышали, зато мнили. И прикидывали тихонько, что плюс-минус литр красной, с мясным запахом, для этого «не того» - даже и не заметит.

Просверлили дырку в шее и стали пить. Шумно извинялись потом – у него полилась какая-то хрень из глаз. Попробовали – несъедобно, мерзко, жжёт внутри. И селится, сука, в животе где-то - не совладать.

Падали, конечно, штабелями. Носок его ботинка благополучно швырял охуевших серомордых по сторонам – летели, кто куда. В болото, в выгребную яму, рвались рыльцами и брюхами о колючую проволоку забора и повсеместно разбросанные стальные инструменты для психо-физической коррекции.

«Ебалово» - осенило искателя внезапно. Хвост и мешал, и некрасивый, но двойственно. Может ведь не мешать, а мне думалось.

Остатки заметно выросших во все стороны и направления крыс вцепились. Предугадывали смутно глобальное, и виделось нечто большое и яркое внутри соскастого – хоть и нельзя пощупать-сожрать-бахнуть, но действует. И кружили рядом, не отступая, борясь за количество времени, выделенного локально. Обижались – пробовали манипулировать.

Ему тем временем стало всё равно. Потом хуже. Потом опять всё равно – вывел себя на монотонное движение. И знал – закончится. Знал, что ему нужно. И знал, что взять негде, потому что нет этого.

Надо было спешно вылавливать плоскость временного существования, иначе будет слом. И его уведут не те.

Плоскость не клевала и не вылавливалась. А крысы заебали, и он топтал их из интереса – поглядеть, что там вылезет и откуда. Ну и себя проверить, естественно.

Потом спрятался внутри себя, где-то в пятке. Ушёл к другим от скуки – там водились различные - с наростами и без, с головой и условно. Ебалось, вертелось, двигалось и проходило, отключая напрочь. А спрятавшееся в пятке между тем отсиживалось.

Вылезло, как и следовало ожидать, некстати для других. Он был уже через пару пространственных – прихуел. Оглянулся, прихуел ещё больше, и проснулся. Смотрел вниз – видел, вверх – нет верха. Покрутил башкой - рядом пусто.

Привычно достал зеркало – метаморфозы случались молниеносно, интересно наблюдать. Не узнал себя, плюнул, и посмотрел вниз ещё раз. Посидел – скучно, и пошёл.

Внизу были какие-то новые. «Следующий этап» - догадался. Проверил – точно, так и есть. На него не смотрели, его не видели – их приоритетом разработка шейных жил не являлась. Занятыми выглядели ужасно - сплошь передают по цепочке что-то физически ощутимое. Скучающий пробовал вникнуть в алгоритм круговорота – от одного другому, третьему, пятому. Некоторое количество внезапно исчезало. И те, у которых исчезало, были самые лиловые, и с самыми большими.

Не самый лиловый, подмигнув единственным глазом, позвал в круг обмена.


Психотерапевт протянул женщине справку – мамашка... печётся... – периоды ремиссии будут всё короче и короче, необратимо, в общем. Всё ясно? Вот и славно, свободны. И копию, что добровольно отказываетесь, берёте на себя ответственность, бла-бла-бла, передайте моему помощнику.

Женщина шла, и вспоминала почему-то булгаковскую Аннушку с её маслом. – Дура – думала она. Масло пытаться собрать разлитое…

В дальнейшем бывшая тётка уже ни о чём не думала – заляпанный грязью номер стремительно удалялся, поблёскивая в свете уличных фонарей цифрами 2 и 4.

Он посидел на скамейке, почитал надписи, посмотрел смешное исчисление индивидуального времени, раскидал выцветшие пластиковые – и пошёл. Оглянулся – крысы бегут. Ну ёб твою мать… - подумалось равнодушно.

Поскучал, стал искать дырку. С толку сбивали, что сказать. Писали, кричали, показывали пальцем – всё в разные стороны. Крысы приплясывали поблизости. Научились между делом давать взамен – не совсем так и не совсем то, - его это, скорее, сбивало, но энергетический уровень возрастал. Помогали искать – пищали, тыкали лапами вверх и куда-то влево – им бредилось о соответствии, доверии и о чём-то там ещё.

Дырка не обнаружилась. Стало абсолютно незачем – решил, наконец, посмотреть на двигатель внутри себя. Резал ножом, для мяса, – ребра не поддавались. Топором крошились, мог и двигатель раскрошиться заодно – хрупкий, почти хрустальный – как ему рисовалось. Высоколобый всегда чувствовал его прохладу внутри себя. Бесхвостые шмары тем временем смотрели и росли.

Хором поняли, что вот их время – выполнить. Сбежались все – хвостатые и бесхвостые, с пришитыми хвостами, с полусгнившими, исчезнувшие сразу и прошедшие сколько-то… В общем, все. Прогрызли ему грудную клетку, края выровняли, убрали осколки и ушли совсем.

Он лежал и недоумевал – вот и дырка, нашёл. Мучился – странно, зачем ушёл слишком далеко, ещё и в противоположную сторону? Вздохнул, засунул руку в полость, нащупал двигатель, вынул.

Двигателя не было, а удивиться снова сил не хватило. Простота знания разрывала на части.

Какой-то лиловый, походя, сел на отверстие в груди, как на горшок, и сказал – что, дует? Простуда – херово. Выпадешь из обмена, а потом всё сначала. Ну, я пошёл.

Оставалось последнее - заглянуть туда, где раньше были ребра, кожа, какие-то межрёберные мышцы, - пришлось приподняться на локтях. Увидел сквозное отверстие – спина тоже была дырявая, хоть никто её не прогрызал. И тут полилось – принимал помимо желания, как должное. По мере роста что-то появлялось внутри – теплое, яркое и в то же время невидимое.

Он нашёл, сделал, узнал, увидел, вспомнил, дополз, почувствовал…

Последний раз улыбнулся слюнявыми материальными губами, прихватил со спины недостающее и нырнул в свою грудь, увлекая с собой и завершая цикл.

Tweet