Она поняла. И растерялась.
- Да я же… У меня же там велосипед… Что они мне сделают?
- Что захотят, то и сделают, — буркнул Савелий и бесцеремонно схватил ее за руку. - Давай-ка я тебя на своем велосипеде отвезу. А то заплутаешь ненароком еще…
- Но у меня свой велосипед есть, — попробовала сопротивляться она, но руку не вырвала.
- Ничего с велосипедом твоим не сделается. Я за ним попозже сгоняю, когда они угомонятся… Ну что, едешь?

Несколько секунд Маша простояла в нерешительности, а потом вдруг шагнула к Савелию и чмокнула его, обалдевшего, в уголок рта.
- Спасибо, Савушка, — прошептала она.



…Показалось, решил Савелий, внимательно оглядывая окрестности со своего наблюдательного пункта. Никакого голоса не было. Ничего не было.
Заныла скула в том месте, куда ударил его Игорь шесть лет назад. Напрасно, ох напрасно Савелий часов в десять вечера решил забрать-таки Машин велосипед и пришел к тому повороту реки, где оставались ребята. Они разозлились, как черти, когда Савелий признался, что увез девчонку домой на раме своего велика. Игорь, так тот прямо взбеленился, вот и вмазал ему сгоряча. Но до серьезной потасовки дело так и не дошло — Савелий не любил драться.
Это потом уже он стал убийцей.

…Он пригнал велосипед к дому Машиной бабушки и поставил во дворе. В доме было темно и тихо, и Савелий не стал никого тревожить, решив нанести визит завтра.

Но назавтра не получилось — нашлись другие, срочные дела. А потом начался сенокос, некогда было даже подумать о том, чтобы проведать Машу. Да и, признаться, Савелий не особенно рвался в гости.
Собрался с духом он лишь недели через две, когда все городские начали разъезжаться. Но ему не повезло: Анастасия Макарьевна сказала, что Маша уже отправилась домой, в Москву.
Узнав об этом, Савелий почему-то вспомнил, что недавно уехавший Игорь тоже живет в Москве. Это было неприятное воспоминание.

…Перед рассветом похолодало. Савелий поймал себя на том, что дрожит. Пытаясь понять, удалось ли ему заснуть, он разглядывал проступающие из тумана деревья. Наверное, все-таки удалось. Только это был не сон, а забытье.
В котором время от времени появлялась Белоснежка…

Второй раз он увидел ее только через шесть лет, когда в начале мая возвращался из армии. Произошло все случайно.

Он шел с автобуса, принаряженный, в отглаженной “парадке” и с пижонскими эполетами на плечах. Шел по этой самой тропке, шел и насвистывал. Ему было весело и спокойно — ведь он возвращался домой, возвращался цел и невредим.
А она шла на автобус, чтобы ехать домой, в Москву. Сама судьба свела их на этой тропинке.
Она узнала его сразу.
- Привет, Савелий-который-не-Крамаров! — улыбнулась она.
- Привет, Белоснежка, — в тон ей отозвался он, пожирая ее глазами.
Она почти не изменилась. Угловатая фигура ее, похоже, так и прекратила формироваться шесть лет назад. Короткая стрижка и вообще превращала Машу в пацаненка — пацаненка с большими серыми глазами, в которых сверкали золотистые лучики.
- А ты куда пропал, спаситель? — поинтересовалась Маша, прищурившись. — Кстати, спасибо за велосипед.
- Не за что… Никуда я не пропадал, — застеснялся Савелий. — Просто… так получилось.
- Из армии?
- Ага.
- Ну и как там?
- Нормально.
- Увидела я тебя, и сразу детство вспомнилось, — вдруг призналась Маша. — Как я чуть не утопла… Ты ведь меня тогда спас.
- Не я один…
- Не скромничай, я же все знаю. - Она помолчала, потом озорно спросила: - Слушай, а где остальные гномы?

Савелий понятия не имел. Он перестал водится с городскими парнями с того самого памятного лета. Да и они все реже наведывались в деревню. И только Игорь ездил регулярно, каждый год. Во всяком случае, так было до того, как Савелия забрали в армию. Но они не общались.
- У-у, как все запущено! — протянула Маша и взглянула на свои часики. — Ну ладно, Савушка, мне пора, а то опоздаю. Теперь уж, наверно, долго не увидимся… Но я всегда тебя помнить буду.

И в этот момент Савелий понял, что влюбился, влюбился без памяти. Взгляд его невольно скользнул по ее пальцам. И холод сдавил сердце в тиски: солнечный лучик вспыхнул на ее тонком обручальном колечке.
Ничего, подумал он, лихорадочно прикидывая, как бы подольше поговорить с ней. Все равно она будет его женой. Рано или поздно.
- Кстати, можешь меня поздравить, - уже пройдя мимо него, вдруг спохватилась она. - Послезавтра исполниться ровно пять лет, как я замуж вышла.
И рассмеялась, услышав нечленораздельный звук, который вырвался у Савелия.
- П… поздравляю, — наконец выдавил он сквозь зубы, чувствуя, что мир вот-вот рухнет.

Но, как выяснилось, это был еще не конец.
- Извини, что я не приглашаю тебя на сабантуй по этому поводу, — беспечно продолжала Маша. — Там уже столько народу набралось… Мы ведь в Москве гулять будем. А сюда уж на будущий год приедем. Если, конечно, Игорь не будет против.
- Игорь? Какой Игорь?
Она опять заразительно рассмеялась, словно радуясь его непонятливости.
- Тот самый Игорь. Который вместе с тобой меня спасал. Муж мой.


…Где-то совсем рядом закуковала кукушка, встречая рассвет. “Сколько мне жить осталось?” — мысленно спросил у нее Савелий. Кукушка прокуковала тридцать шесть раз.
Как долго, расстроился Савелий. “Если на этот раз ничего не получится, ты у меня, колдун хренов, в гробу перевернешься…”


Сходить к Микишке Верховенскому Савелия надоумила мать. Ее пугало, что он после возвращения из армии целыми днями сидит дома и киснет. Она решила даже, что парня сглазили.

Савелий ни в какой сглаз не верил. Но к колдуну пошел. По своим соображениям.
Дом Микишки стоял на отшибе. Хозяин восседал на крыльце, попыхивая махоркой. В маленьком хлеву рядом с домом блеяли козы — он держал трех коз и сам, несмотря на годы, косил для них. Был Микишка сухонький, седой, с разросшимися косматыми бровями. Скомканное в морщины лицо его, по слухам, никогда не расправляла улыбка. Жил он бобылем.

Ходили упорные слухи, что еще пару лет назад старик безнадежно болел диабетом и самолично делал себе инъекции инсулина, но вскоре благодаря каким-то своим зельям совершенно выздоровел.
- Дедо Микиша, — поздоровавшись, сразу приступил к делу Савелий. — У тебя есть какое-нибудь снадобье от любви?
- Приворотное, что ль?
- Нет. От любви. Чтобы сердце не болело.
- Вон оно как… Ты ж молодой еще, сам справишься, без всяких снадобий.
- Не справлюсь, дедо Микиша. Хоть в петлю… Удавлюсь я, если не поможешь.
- Так припекло? — Старик исподлобья внимательно посмотрел на просителя, потом вздохнул и поднялся. — Припекло... Ладно, пошли в горницу.

Все снадобья и травки колдун хранил в старинном потрескавшемся буфете. Когда он распахнул скрипучие дверцы, Савелия шибануло приторно-сладкой волной странного запаха — это было нечто среднее между ароматом сена и залежалых лекарств. На трех полках стояло множество мелких баночек, пузырьков и склянок с разноцветным содержимым, от мелко порубленных высушенных трав и цветов до растворов и настоек. К каждой склянке была резинкой прикреплена бумажка, какое это снадобье. Правда, сделаны эти надписи были таким бисерным и к тому же дрожащим почерком, что не скоро разберешь. Но несколько Савелий успел прочитать, и они его несказанно удивили: “РАЗМОРЁН”, “СОННА ДУРЬ”, “ГАДОСТЬ ЧЕРНАЯ”…
- Дедо, а что это за “Разморён” такой? — полюбопытствовал Савелий, пока колдун, шевеля губами, читал надписи и что-то искал.
- Это, внучок, не для тебя средство. А для лентяев. К примеру, не охота тебе на работу идти, выпьешь “Разморёна” — и такая немочь на тебя найдет, что руки-ноги не поднять. Но разморит ненадолго — до вечера всего лишь. Для того, чтобы бюллетень у дохтура получить. А к завтрему опять делаешься свеженький, как огурчик... Для лодырей это, внучок.
- А “Гадость черная”? — не унимался Савелий.
- Отрава. Ну, яд по-вашему. Не приведи Господь вколоть или выпить. Я ею крыс извожу… Постой-ка, вот что тебе надо.


Из темного угла, из-за неиспользованного пакетика с одноразовыми шприцами старик извлек пузырек из-под йода с жидкостью внутри. Из надписи на склянке Савелий разобрал только второе слово: “…ЛЮБОВЬ”.
- Кажись, этот, — удовлетворенно произнес колдун, не подозревая, что ошибся. Он немного отлил из пузырька в маленькую пустую склянку и протянул Савелию: - Называется это дело “Горькая любовь”. Будешь пить на ночь по четвертинке чайной ложки, пока не кончится. И всю твою любовную хворь как рукой снимет.
- Это же на неделю, поди, затянется…
- Можно, конечно, в шприц вон ее набрать да уколом, но я бы не советовал — слишком быстро подействует. Еще охмур найдет…

Савелию совсем не хотелось падать в обморок. Он расплатился бутылкой водки и отправился домой.

Лекарство, однако, оказало совсем не то действие, на которое он рассчитывал. Настойки действительно хватило на неделю, но боль на сердце нисколько не утихла. Наоборот, Савелий заметил, что стал вдобавок сильно потеть и абсолютно потерял аппетит. Мать заохала, потащила его в медпункт. Толстая врачиха ничего не определила и турнула их в райцентр. Там у него взяли все анализы и пришли к выводу, что он абсолютно здоров.

Он так не думал. Вернее, он знал, что с ним что-то происходит. Он понял это, когда потребовалось взять что-то со шкафа, и ему пришлось подняться для этого на цыпочки. Дело в том, что раньше он проделывал это совершенно свободно.
Через две недели его рост уменьшился на десять сантиментов. И продолжал уменьшаться!..

Тогда он снова побежал к Микишке Верховенскому. Но тот и слышать ничего не захотел — мол, он правильное снадобье дал, а что такие последствия — так не с него спрос. Видимо, старик не верил в то, что глаза его подвели.
Савелию ничего не оставалось, как отправиться восвояси.
Поскольку уменьшение продолжалось буквально не по дням, а по часам, он сообразил, что пора дать деру. Когда изменения в росте стали бросаться в глаза, Савелий сказал матери, что уезжает на заработки в райцентр, а сам никуда не уехал и в недоступной лесной чаще соорудил себе шалаш. Впрочем, очень скоро этот шалаш пришлось переделывать, потому что он стал Савелию велик.

А через месяц уменьшение внезапно прекратилось. К тому времени Савелий успел уже свыкнуться с этой напастью и даже придумал себе удобную одежду: поскольку лето стояло жаркое, он ходил в одних шортах, скалывая их булавкой по мере собственного уменьшения, и самодельных сандалиях, сделанных из коры да веревок, а спал под дождевиком. В конце концов шорты стали Савелию навроде штанов — потому что рост его стабилизировался примерно на полуметре, даже чуть меньше. “Вот я и превратился в гнома”, — мрачно подумал Савелий по этому поводу.
Тогда-то он и решил отомстить ротозею Микишке.

…Солнце наконец взошло, и на шоссе, которое рассекало лес где-то совсем рядом, захоркали ранние машины. Скоро придет и первый автобус. Будем надеяться, что она приедет уже на нем, сказал себе Савелий. Хорошо бы все закончить еще до обеда, чтоб без свидетелей.
Он вдруг вспомнил, как убил старика. Это оказалось совсем не сложно.

Микишка лыка не вязал, когда Савелий (с превеликими из-за своего роста трудностями) добрался до его дома. И на мешающегося под ногами карлика не обращал никакого внимания. Более того — чуть не растоптал. Ну, Савелий и вскипел.

Дождавшись, пока старик уйдет доить коз, он взобрался на табуретку, потом на стол, открыл буфет и стал искать склянку с надписью “ГАДОСТЬ ЧЁРНАЯ”. На прежнем месте ее не оказалось, а в сенях уже послышались грузные шаги возвращающегося Микишки. Поэтому Савелий схватил пузырек с надписью “СОННА ДУРЬ”, вылил все содержимое в недопитый стакан водки, стоявший на столе, затем закрыл буфет и спрятался под лавкой. Микишка, воротившись, поставил на стол подойник, раскурил свою цигарку и, как и рассчитывал Савелий, дернул стакан отравленной водки.

PS. Думаю, что продолжение будет…

Tweet