Он стоял на перекрёстке, завёрнутый в свои недостатки - это Он так думал, ему так казалось.
И Он почему-то думал, что это касается всех жителей этой кучки дерьма, что осталась от вполне приличной планеты. Это при условии, что древние не врут, хотя после того, что сделали с религией, даже думать об этом не хотелось.

    Он любил тишину.
Такую, чтоб звенела.
Это был его самый главный, из основных, недостаток.
Затянув его потуже, Он начал переходить дорогу.
Машины, дожидаясь своего зелёного, недобро зыркали на него своими слабо притушенными, стеклопластиковыми бяклями.
Он немного боялся этих глаз.
    Это тоже был один из его недостатков, правда, маленький совсем, практически не заметный.
Стёрся. А когда-то был большим, можно сказать, даже огромным. Когда-то в детстве…

…
- Саша-а-а-а, Саша-а-а-а!
В лесу кричали уже довольно давно. Пионервожатая и воспитатель 7-го отряда (первоклассники) стояли бледные от испуга перед директрисой лагеря.
- Да вы под срок пойдете, если он не найдётся!
- Вера Андреевна, - начала, было, воспитательница (у неё была привычка обнимать и целовать детей, особенно мальчиков - привычка, потому что детей она не любила и всё время жаловалась их родителям, и ещё у неё очень плохо пахло изо рта), но та её грубо прервала.
- Что Вера Андреевна, что, я спрашиваю? Так если ребёнок к вечеру не найдётся, отвечать будете вы! Понятно?!
- …
- Всё, побежали искать!
- А родители, может, милицию, … - пробормотала вожатая.
- Давайте пока своими силами, к вечеру не найдем, будем обращаться. – Распорядилась Вера Андреевна и злобно зашипела на воспитательницу, - Сколько раз тебе говорила, не жмись к детям, «вонючка», или жвачку жуй какую-нибудь, или вообще не разговаривай! Пять лет одно и тоже…
- …
- Так, ладно потом у меня в кабинете получишь. Побежали, надо найти до вечера, что б неприятностей не было. У-у-у, «Вонь Несносимая», - уже про себя пробурчала директриса. Да и что она могла сделать этой «вонючке» в кабинете, разве что снять трусы и засунуть свою, хоть и немного потасканную, но свою, письку воспитательнице под нос, а «вонючка» своё дело знает. Вот она и терпит ту уже последние пять лет. Возле себя, с тех самых пор, как Людмила (повариха) её по-пьяни соблазнила. Прямо на кухне. Сначала всё как в кино, красиво, а потом изнасиловала огурцом. На огурец Вера Андреевна обиделась и уволила повариху. После жалела, конечно, но поезд, как говорится, ушел. Примерно через месяц появилась эта женщина, и как-то сама собой писька Веры Андреевны оказалась на лице новой воспитательницы младших отрядов…
-Ну, ничего, всё будет хорошо, всё будет хорошо…

    Он ходил по лесу и слушал тишину.
    Он тогда её (тишину) первый раз услышал.
Не полную, не чёткую, но тишину.
Он бродил, запутываясь в кустах, в каких-то страшно цепких ветках.
Он ничего не боялся.
Ему было интересно.
Очень интересно.
Как долго продлится эта тишина?
Как долго она ещё будет петь своим немым прекрасным голосом?
Кто вообще посмеет прервать эту столь чудеснейшую и красивейшую песнь в этом таком по-дурацки шумном мире? 
    Когда Он понял, что заблудился, прошло довольно много времени. Лес казался ребёнку абсолютно одинаковым со всех сторон. Что делать дальше и куда идти, Он не представлял совершенно. Да и просто не хотел даже думать про все это.
Он слушал песнь тишины.
Без слов.
Без звука.
Прекрасную, неповторимую песнь тишины вечереющего леса.
Когда устал и замолчал день, и ещё не стряхнула остатки сна ночь.
    Эти три минуты в мысле-форме «взрослого человека» и три бесконечности кальп для того, который находится в мысле-форме слушающего «Великую Песнь Тишины».
Он знал, что его ищут.
Он знал, что будет наказан.
Он не обращал на свои страхи никакого внимания.
Он сидел с закрытыми глазами и слушал, слушал, слушал…

- Так, ну, рассказывайте! - Участковый сделал нарочито злобное выражение лица, хотя это ему далось с трудом. За час до вызова Сержант сделал ему восхитительный, минет, и обещал вечером в гости прийти, а тут ребёнок пропал…
- Мы повели детей на прогулку в лес… - Начала, было, Вожатая.
- Почему сразу не сообщили? - Спросил Участковый  ещё более жестко. Давалось ему это всё труднее и трудней. Воспоминание о сержантовском минете, расползалось мощно и быстро. Эти воспоминания, как раковые клетки, поглотили весь его мозг…
- Думали, сами, может, где не далеко… - директриса Вера Андреевна виновато опустила глаза (она пару раз пыталась соблазнить Участкового, но все её «чары» помогали, как «мёртвому припарки», хоть тот и не был женат). Она не знала, что и думать, и очень по этому поводу его боялась.
- Так вот, товарищ милиционер, - снова затараторила Вожатая,- повели мы детей на прогулку, остановились на это самой поляне обед приготовить. Консервы, хлеб, бутерброды с паштетом, ещё огурчиков взяли, помидоров тепличных, вы ведь знаете, весна поздняя, детям витамины, карротинины  нужны, всё серьёзно, вы понимаете, товарищ участковый, а то дети приедут домой, а у них, у детей наши этих, пятки облазят, неправильно это как-то, ведь правильно, товарищ милиционер? (Довольно-таки много разговаривающая особа и на трезвые мозги, а так она безбожно долбит свой мешок конопли на пару с Каляном, «вожатым» 2 отряда, который она привезла из Казахстана, откуда родом. Да ещё нервный стресс. И язык со ртом зажили своей жизнью, полностью и окончательно. Но об этом мало кто знал. Просто думали, что они влюблённая пара. Ходят вдвоём по территории и смеются. Любовь зла. Так думали многие). Участковому пришлось её толкнуть, чтобы остановить. Сделал он это с явным отвращением. Он ненавидел женщин как вид, считал их как «промежуточный этап в эволюционной среде обитания», эдакой дурной дорогой, которая никуда не ведёт. Относился к ним как к геморрою или как к глистам как минимум.
Вожатая после удара замолчала и сосредоточилась.
- Давайте по существу,- предложил Участковый.
- Ах, да, - пришла в себя Вожатая, - так вот, подошел ко мне Саша и говорит, а он всегда так тихо говорит, что и слушать не хочется. Говорит, можно я пойду в лес тишину послушать, а он всегда вот так вот какими-то стихами всё время общается. Ну, думается мне ребёнок в туалет хочет, вот и просится тишину послушать…
- Что простите послушать? Так он у Вас срать хотел или тишину какуето ёб послушать?
- Вот и я думаю, какая тишина в лесу, сейчас обед будет готов витамины всякие, вкусно, а он тишину, не иначе как в туалет вот я и говорю ему ты с тишиной аккуратней, а если всё-таки хочешь какать, то далеко не ходи, обедать скоро будем. А то придумал тишину, самому уже 7 лет, а он тишину, а родители…, - завела она по третьему или пятому разу. У Участкового никак не уходил сержант из головы. Это было для Участкового новое ощущение. До этого он не думал больше 3 часов о своих партнёрах, а этот сержант был из новеньких, можно сказать вчера пришел…
- Гражданочка не отвлекайтесь. - Участковый внимательно с подозрением посмотрел в её глаза, а что это у Вас глаза такие красные? Спросил он еле слышно, ехидничая, он уже обо всём догадался. Безбожно вонявший хорошей коноплёй пионерский галстук ему всё рассказал, сдал как примерный пионер. Всё.
Но пропал пацан, не девчонка сопливая, а пацан, будущий герой! Это отвлекло Участкового от молниеносной расправы над этой соплёй не русской, которая потеряла здесь в наших русских бескрайних просторах, нашего русского пацана. Он может, должен был бы быть его сыном, но нет, Участковый ненавидел женщин…
- Ну, во-первых, порода такая Казахстан, плакала весь день вот они и красные, а вообще у мамы, у папы, у дедушки и то глаза красные я на фотографиях видела, все мы такие, да, весь род такой, а я что могу сделать я уже и капли капала, а оно чуть-чуть лучше, а потом слеза идет, тушь размазывается, течет, «Ленинградская». Я девушка бедная,  а тут еще этот Сашка пришибленный пропал.
- Заткнись! Почему пришибленный?
- Ну, не такой, как все. Все есть хотят, нагулялись, а он - тишину послушать, ходит, все время молчит, часто улыбается, но как-то никому, в пустоту, странный – не дерется.  А то знаете, как мальчишки – им только волю дай, сразу носы в хлам порубят. За ними только глаз да глаз. Я обычно всегда все хорошо, а это даже не знаю. У меня много сестер, братьев, и младшие, и старшие – у нас в семье шестнадцать детей.
- И ест хорошо, - отозвалась Вера Андреевна. – Я каждый день замеряю. Нормальный график прироста живого веса у ребенка. А такое чувство, что он где-то летает.
- Клей нюхает?!
- Да нет, что вы, просто вот он такой, - сказала Вера Андреевна.
- Так, ну все равно, поисковая прибудет утром, надо, чтобы тут кто-то остался на ночь – вдруг он сюда выплутает утром, когда рассветет.
- Можно, я?! – обрадовалась Вожатая. – В лагере есть палатка, спальники. Я еще Колю со второго отряда возьму, на всякий случай. Можно, Вера Андреевна?
- Хорошо. Берите, что надо, и бегом сюда. И молись, чтобы он нашелся.
- Оформим пропажу завтра. Завтра сообщим родителям, пусть пока спят. А я с Сержантом по дорогам лесным поездим, может, пацан где и выбрел да спит себе. Вроде не холодно, замерзнуть не должен. Чем черт не шутит!

Он встал.
Открыл глаза и понял, что ночь давно проснулась. В воздухе еще довольно громко звучала песнь тишины.
Хотелось есть, спать.
Страх перед ночным лесом тихо подкрадывался со всех сторон.
Он даже понемногу начал жалеть, что ушел в лес один. Но тут же вспомнил, что никто-никто во всем его мире не разделает его любви к музыке тишины.
Покоя и умиротворения.
Он просто пошел вперед. Ни о чем не думая и ни на что, не обращая внимания.
Он очень часто останавливался, смотрел на звезды и слушал тишину ночного леса. Иногда ее ноты были отрывисты и неточны, как будто ночной дирижер леса сошел с ума, а иногда тяжелые, тягучие, но такие мягкие и точные.
Он шел, уже порядком уставший, по ночному лесу. Он настолько им очаровался, что не чувствовал ничего. Даже голод и страх где-то запутались и исчезли в нотах бесконечной мелодии.
Вдруг он увидел притушенный свет фар и равномерный металлический скрип. Он побежал, нет, полетел на свет и звук. Все ближе, ближе…
На капоте ничком лежал здоровый дядька в милицейской форме со спущенными штанами. Сзади к нему пристроился маленький, тщедушный, лысенький мужичок, тоже без штанов. Но в кителе. Они одновременно двигались взад-вперед. От того и происходил этот металлический скрип, безжалостно рвущий девственную тишину ночи.
Сколько Он так простоял, он не помнил. Его негодование не имело предела.
Так бессердечно и бесполезно расстроить такое звучание, такую музыку. Он уже подумывал найти палку побольше и со всего размаху врезать одному дурному дядьке по костлявой голой заднице, а другому – прямо по башке. Но потом решил, что это только усугубит процесс разрушения и без этого довольно уже порядком попорченной мелодии.
И вдруг его взгляд упал на фары машины. Это была обыкновенная «копейка», но с такими злыми глазами, что ему стало страшно.
Стало очень страшно.
Страх заполонил его весь, без остатка.
Ему очень хотелось убежать от этих глаз.
Но ноги отнялись.
Он их не чувствовал.
Их не было.
Не существовало.
Был один страх.
Большой.
Липкий.
Текучий.
    Страх заполнил его от верха до низа.
Абсолютно.
Ни одной пустой клетки…

Из глаз хлынула вода.


Ребенок громко и отчаянно рыдал на краю поляны. Милиционеры, громко матюгаясь, начали быстро одеваться.
- От, ёб твою мать, прости Господи, надо ж, товаришу майор, найшов время найтись, от щеня.
- Да, блядь, попали. От, ебись ты, провались. – Участковый, путаясь в ширинке, торопливо застегивал штаны. – Да он ни хуя не понимает!
- Товаришу майор, надо бы заспокоиты його.
- Та ни хуя! Положим его в машину и отвезем в лагерь. Пускай эти дуры сами его успокаивают. Блядь, как не вовремя!

Он лежал в машине, на заднем сидении, и плакал.
Уже не от страха, а оттого, что Тишина замолчала.               
Надолго. 
Ему даже показалось, что навсегда.
После Он всегда вспоминал эту музыку.               
Прекрасную мелодию тишины.
Нежную, успокаивающую.
Ведущую от фантазии к фантазии.
От радости к радости. 
Но рядом сразу возникал другой образ: притушенные фары машин.…
И ему становилось страшно.
Очень страшно.
Он очень долго после этой истории боялся городских сумерек – того самого времени, притушенных фар…
Он старался в это время вообще не выходить из помещения. Однажды Он, уже, будучи вполне взрослым человеком, на отдыхе в Крыму, увидел возле своего корпуса, где его поселили, точно такую же «копейку» с притушенными фарами и такими же злыми «глазами». От удара страха Он потерял сознание.
Сейчас этот недостаток стал маленьким, незаметным.
Он после очень часто выезжал в леса, поля и слушал, слушал, слушал…
Но это была уже другая тишина.
Такая же прекрасная, неповторимая.
Но другая.
Молчали другие птицы.
Не шептались другие деревья.
Не игрался с травой другой ветер.
Только звезды были те же. 
И это успокаивало…
Уходили страхи.
Забывалась боль.
Разочарования исчезали в вечерних сумерках, растворяясь в чистоте мелодии исполняемого оркестром «Тишины Вечернего Леса».

Tweet