А рано утром, на заре, когда растекся молоком по полям холодный и влажный туман, зарычала по деревне машина, затормозив у Федькиного дома. Неожиданно хлопнул сухой, как звук сломавшейся ветки, винтовочный выстрел. Сашка спрыгнул с печки и опрометью бросился к окну. Возле Федькиной хаты стоял автомобиль, возивший его по утрам на службу, и ещё подъехал грузовик. В хате спали, а долговязый, сутулый, как колодец «журавель», полицай стучал в окошко и кричал: «Федор Данилыч, вставай! Железновских наши окружили под Климовичами, прорваться хотели! Вставай, постреляем их, как курей!»

Федор поднял голову с трудом, она гудела, как колокол. Спал он на полу на кожухе, рядом с пустой бутылью самогона и полицаем Сидоркой из их же деревни. Теща бегала по хате, торопливо собирала с собой сальца с хлебом.

- Лучку положить, Феденька? - остановившись, спросила она.

- Какого, блядь, лучку, мамаша, где мой пистолет? - Федька, вскочив, торопливо и жадно пил из ковшика колодезную воду.

- За печку ты его кинул вчерась, - подала голос с кровати беременная жена.

- Так достань, ёб твою мать! - разозлился Федька.

- Я достану, Феденька, - засуетилась теща - та, де ён проклятый, вот железка якая-то от его.

«Всю обойму высадил спьяну, - подумал Федька, - ну, я этих тварей и руками задушу». Давно не давала ему покоя партизанская бригада Железнова. Полроты солдат всего и было. Попали в окружение, но не сдались, как многие в первые дни войны, вырвались из котла, отошли в лес и затаились. Орудия у них были - две штуки, и снаряды тоже. Немецкий батальон, ступавший по Белоруссии беззаботно и легко, как в турпоходе, расположился с ночёвкой в церкви посёлка Вейна. К вечеру фашисты решили отдохнуть, напились, песни начали орать, из автоматов стреляли. А кого им бояться - русские бегут, как зайцы, поджав хвосты. Местные по домам забились, по погребам, от страха трясутся. Немцы и расслабились. Забурели.

Тут по фашистскому логову Железновцы и ударили из двух стволов. Прицельно били, метко. Машин пожгли немерено. Одна была со снарядами, взорвалась так, что церковь снесло начисто. За час непрерывного огня полбатальона фрицы потеряли.

Растерявшись, нескоро они засекли, откуда по ним палят. Пока подмога подошла, пока сориентировались, красноармейцев и след простыл, ушли, как и не было. Оставили лишь два орудия на опушке у кладбища, да и те заминировали.

Ох, немцы и лютовали тогда! Лес прочёсывали, деревни жгли, но всё безрезультатно.

А через месяц Железнов с бойцами в другом месте объявился, фашистам чуб накрутил, и опять в лес, чтобы через какое-то время снова появиться. Так и бандитствовали два года. Там склады спалят, в другом месте мост раскурочат. Ещё и аэродром у них свой был, здорово им Москва помогала. Зимой Железнов особо не безобразил, видно, отсыпался в логове, как медведь, а вот летом спасу от него не было.

Давно бы весь отряд переловили, да много к ним пришло местных, молодых, здоровых, боялись, что угонят в Германию, вот и шли в лес в партизаны. Убежали к Железнову и партийные, те, кого немцы расстрелять не успели. Явился к ним в отряд и от Федьки человек, сказался своим, втерся в доверие, и теперь частенько по его указке ловили партизан Федькины хлопцы-полицаи. Хотя партизанами их не называли. Немцы говорили «бандит», так и повелось - «бандиты».

Достала тёща пистолет из-за печи, весь в курином помете - поначалу она кур за печь прятала от немцев, потом от партизан, потом по привычке, а теперь бояться нечего - зять большая «шишка», шутка ли - начальник полиции. Вроде и вымела за печью, а вот замарался весь. Протерла подолом, да и сунула в кобуру.

- Быстрее, маманя, спешу! - крикнул Федька, опрокинул полстакана самогона в глотку, закусил огурцом и, схватив портупею, выскочил на крыльцо.

- Мы, Фёдор Данилыч, поедем на Климовичи через лесную дорогу, так быстрей выйдет, - торопливо рассказывал долговязый, - там их из нашей комендатуры отряд окружил! Не уйдут!

Федька, которому к горлу подкатил только что выпитый самогон, кивнул и полез в кабину. Эх, если бы самого Железнова поймать, а то опять какая-нибудь шушера попадется. Пришли, небось, хлопцы своих проведать, а может, корову отобрать или выпивку у кого. Федька, когда своих сельских ловил, особо не лютовал. Всех местных в округе знал, а в деревне все родня.

Например, поймали с неделю назад трех «партизан», все «громовские», село такое. Какие они партизаны, четырнадцать-шестнадцать лет, одна винтовка на всех и два патрона. Старший брат одного из них у Федьки под началом служит, хороший мужик, при коммунистах отсидел три года за пучок соломы, теперь люто ненавидел все советское и всех советских. Что делать с такими партизанами? Матери пришли - плачут, всех их Федька с малых лет знает. Подумал, докладывать в комендатуру не стал, оформил мальцам документы и отправил в Германию, черт с ними, хоть живы будут! В машине Федьку укачало - того и гляди, вырвет, а ехать еще минут пять. Водитель видит - хреново начальнику, а тормозить нельзя, и так опаздываем. Ну, все, за холмом деревня.

- В крайнем доме засели, - словно прочитал мысли водитель, - наши обложили, тебя ждут. Те тоже не стреляют, патроны, наверно, берегут, а может, не из чего стрелять, из сапога разве.

- А вдруг ушли?

- Да не должны. Под утро их застукали. Твой связной сигнал подал, наши их взяли в кольцо и за тобой поехали.

- Ладно, поглядим.

Водитель, пожилой уже мужик, задумался. Давно Федьку знал, пацаном еще. С отцом его дружил, мужик тот был крепкий, земляной, урожай собирал, даже когда у всех в округе ни колоска на поле не всходило, поэтому и в колхоз не пошел. «Сам себя прокормлю», - говорил. Косо на него поглядывали колхозные активисты - босота и пьяницы, злились, что хорошо всё ладится у крестьянина и без их колхоза. Какой пример по деревне? И вот однажды приехал в село красный отряд во главе с уполномоченным НКВД. Пришли они отца Федькиного раскулачивать. Хлеб, сено забрали. Лошадка была молодая, здоровая, Рыжуха звали, увели её. Сбрую новую унесли, да мало ли чего у хозяйственного мужика в доме водится. Отца Федькиного с собой взяли, и не вернулся он больше. А Рыжуха через год в колхозе подохла - заездили. Такая вот судьба.

А через много лет, когда Федьку начальником полиции немцы назначили, вызвал он к себе старика Сидоренко, который руководил раскулачиванием у них в доме, уполномоченным районного НКВД был в ту пору, когда отца его забрали. Тот старик уже был древний, как сама земля. Долго Федька с ним в кабинете говорил, в том самом, где этот Сидоренко сам сиживал, потом вывел его во двор, взял у часового винтовку, да и застрелил старика Сидоренко. А что поделаешь, война...

Машина затормозила. Солнце уже окрасило крыши розовой акварелью. Любил Федька рисовать, но после того, как стал сыном врага народа, училка, которая вела в школе кружок рисования, сухая, как куриная лапа, сказала его матери сквозь сжатые губы: «У вашего сына нет таланта, пусть он лучше учится ухаживать за свиньями». А Федька стоял тут же. Тогда он не заплакал. Но потом спрятался на разорённом красным отрядом сеновале, и так ему стало обидно, ведь училка эта сама же говорила, что он поразительно чувствует цвет. «Не расстраивайся, Феденька, все равно у нас на краски денег нет!» - сказала мать вечером, обняв его в опустевшем и холодном без отца доме.

С тех пор мама как-то ещё больше осунулась, каждый день плакала, всё отца ждала. А потом простудилась сильно, заболела, но на работу всё равно ходила каждый божий день - осень тогда была, пора уборочная. С утра и до вечера на поле, пока совсем не свалилась в бреду. Федька лечил её, как мог, сам, врача-то не было. Бабку-знахарку позвал, она над водой шептала, ниточку завязывала, молитву читала. Металась мать три дня в жару, а на четвертый утром вроде полегчало ей. В себя пришла. Побежал Федька поесть чего найти свеженького, а когда домой примчался с тремя полугнилыми картофелинами - мама была уже совсем холодная. Лежала и улыбалась. И глаза открыты. Страшно...

- Федор Данилыч, очнись, приехали! - сказал шофер, затормозив. Фёдор встряхнул головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и выпрыгнул из кабины.

- Четверо их там, голубчиков, - подскочил маленький худой полицай в длинном черном, не по росту пальто, известный во всей округе пьяница и балагур Бонька. - Шесть было, уйти хотели, двоих мы прихлопнули, - рассмеялся он и многозначительно потряс короткой немецкой винтовкой. - Наши со всех сторон сидят по кустам. Немцы должны скоро подъехать, в комендатуру я доложил.

- Чья хата? - спросил Федька.

- Та Василенчихина. Одна живет, сын на фронте, муж умер, - сказал подошедший местный житель дед Сидор. Все остальное население деревни из домов не выходило, а дед Сидор вышел. Он был уже такой старый, что ничего не боялся. - Василёнчиха девка шустрая. Самогон варит, коза у неё опять же...

- Девка, говоришь... - задумался Федька.

- Какая девка? - заржал Бонька. - Бабка там обитает, ей сто лет в обед! Но для деда Сидора она, конечно, девка. Может, попихиваешь ты её? - подтолкнул он старика. Все, кто были рядом, дружно захохотали, но смех был нервный. Война войной, а погибать кому охота. Повисла неловкая пауза.

- Шарахнуть бы из пушки, пусть горят вместе с бабой этой и хатой! - сказал долговязый.

- Пушки-то нету, если только в штанах у тебя, и то там не пушка, а пистон - подковырнул долговязого Боня, и все опять дружно заржали.

- Тебе, конечно, лучше знать, что у меня в штанах, - парировал долговязый, и Боня обиделся.

- Заткнитесь, - приказал Федька. - Немцев ждать будем, пусть герр Штадлер со своей «бригадой» сам решает, что с ними делать! Мы своё дело сделали!

Герр Штадлер был начальником комендатуры района. Расположилась комендатура в старом панском доме, окруженном сосновым парком с тихим чистым прудом или, как в Белоруссии говорят, сажелкой. До войны половину этого высокого каменного дома занимал сельсовет, а во второй жили его работники. За время колхозного строительства парк поредел и впал в запустение, а пруд засорился и зарос тиной, но не до прудов с садами было строителям социализма все эти тяжкие годы, хватило дел и без этих панских штучек. Герр Штадлер, став хозяином местечка, распорядился пруд вычистить, а деревья насажать, но делать всё это было некому. Сначала немцы оставили в районе небольшой отряд жандармерии - двадцать человек, в основном из немолодых уже немцев-жандармов. Так, для поддержания порядка. Почти весь этот отряд Железновские бандиты и постреляли в первый же месяц.

Тогда в район прибыл оттянутый с фронта отряд, предназначенный для того, чтобы в мгновение ока уничтожить партизан. Да не получилось так быстро. Железнов тоже не мальчик - боевой офицер. Немцы стали усиленно набирать полицаев. Хороший паёк дали, обмундирование, и зарплата в немецких марках. Первыми пришли записаться в отряд полиции сыновья местных раскулаченных, осевшие по деревням беглые красноармейцы. Много было неприкаянных мужиков в начале войны. Фронт продвинулся так стремительно, что в армию из их района никого почти забрать не успели. А кому и пришла повестка в военкомат, все поголовно ею подтёрлись.

До войны рядом с районом большую дорогу строили рабочие из Витебска. Их война прямо на работе застала. Много было мужиков - человек сорок. Так вот половина прямиком и подалась в полицию, а остальные то ли в партизаны пошли, то ли домой стали пробираться. Разные были у Фёдора в отряде люди - кого Советская Власть обидела, кто на паёк немецкий позарился. Вот теперь они стояли вокруг Фёдора в ожидании указаний по захвату засевших в хате партизан.

Деду Сидору не понравилась шутка про то, что он «попихивает», как выразился Боня, Василёнчиху. Дед Сидор очень обиделся, и, громко шаркая ногами, пошёл прямо к дому, где засели партизаны.

- Куда ты, старый хрен? - дернулся было Боня за Сидором из засады, но долговязый удержал его за рукав:

- Не мельтеши, авось не выстрелят, видно же, что дед старый идёт, а не немец...

- Совсем сдурел пень трухлявый, не соображает, что ли? - ругнулся Боня, и в это время из хаты раздался выстрел. Дед Сидор, нелепо взмахнув руками, медленно упал в густой бульбовник.

- С испугу саданули, сдуру, - тихо сказал долговязый.

- Ну, всё, не будет больше по ночам кряхтеть и писаться в штаны, - грустно усмехнувшись, заключил Боня. Все смотрели на Федора, ждали, что скажет.

- Сам покрошу гнид, - прохрипел Федька, - дай-ка, дядька Коля, гранату мне и винтарь, - обратился он к водителю. - А ты, Боня, беги на ту сторону дома, и чтоб они там «пасли» окна, как своё хозяйство. Сколько человек у нас на той стороне?

- Восемь, - ответил долговязый.

- Хватит. Здесь тоже восемь, по четверо на окно. Держите их все время на мушке. И не палите впустую - меня заденете!

- А если бабку забьём? - неуверенно спросил молоденький полицай.

- Все равно повесим её за связь с бандитами, так что пали, ей безразлично, от чего подыхать! - Федька начинал злиться. Вечерний хмель ударил в голову, а мозги нужны были сейчас трезвые.

Дом бабки Василёнчихи был старый, покосившийся, стоял на окраине деревни, окна маленькие, и не заметишь, как мелькнет дуло ствола, но солнце уже встало и светит Федору в спину, а им в глаза. «Хорошо, - думал Федор, подбираясь по яблоневому запущенному саду к полусгнившему хлеву, - солнце за меня. Окна все уже выбиты, ещё пару шагов, и можно гранату кинуть». Он, прячась за разросшимися почерневшими от холода лопухами, приближался к крыльцу. Шаг за шагом, от стога гнилой соломы до кучи несложенных чёрных дров. В этот момент его заметили из хаты, нервозно грянул выстрел. Пуля раздробила ствол яблони рядом, полетели щепки. Федька этого ждал и вовремя рухнул на землю. С дерева градом посыпались на него спелые крупные яблоки. Залп ответных выстрелов раскрошил раму окна, и того, кто прятался за ним.

«Сырая земля, холодная, не хочется к тебе в объятья, - подумал Фёдор. - Подожди пока». В детдоме он метче всех кидал биту, посмотрим, как сейчас - не разучился? Граната влетела точно в окно. Взрывом разорвало крышу, крытую трухлявой соломой, выбило дверь. Стало тихо и страшно. Только звон в ушах.

- Не стрелять! - крикнул Федька своим и рванулся в дом, на всякий случай два раза пальнув из винтовки в изуродованный дверной проём. Пусто. Два трупа на раскуроченном полу, бабка стонет у развалившейся печи. И коза мёртвая рядом с ней. Нутром почувствовал Фёдор - справа они в комнате за дверью.

- Выходите! - громко сказал он. - Бросай оружие, руки вверх!

- Хуй... Тебе... - вдруг услышал Федор слабый голос из угла хаты.

Он осторожно переступил порог. Зажимая рукой кровоточащее плечо, покачиваясь, как пьяный, стоял на одном колене молодой паренёк в военной гимнастерке, держась раненой рукой за подоконник. Оружия у него не было. Рядом с солдатом, неестественно запрокинув голову, лежал на спине огромного роста мужчина в старом офицерском кителе, сжимающий в оцепеневших руках винтовку. Паренёк, превозмогая боль в плече, потянулся к оружию. Фёдор ногой откинул винтовку в угол хаты и улыбнулся.

- Всё, - сказал он, - ты пойман.

Паренёк посмотрел на полицая с ненавистью и страхом, хотел плюнуть ему в лицо, но сил уже не было. С шумом и матюгами ворвались Федькины подчинённые. Бонька, увидев полуживого пленного, размахнулся и ударил его прикладом в лицо:

- Что, сучонок, отвоевался?

Солдат упал на пол и тихо застонал. «Совсем пацан, - подумал Федька, - Эх, этого бы бугая-офицера взять живым, я бы его за яйца подвесил! Он бы мне все рассказал». Послышался шум моторов, это подъезжали к деревне немцы во главе с герром Штадлером. Сразу же воздух заполнился гортанной и резкой немецкой речью, короткие бесполезные автоматные очереди то и дело вспарывали утреннюю тишину. Жители деревни поплотнее закрыли окна и двери, и затаились, лишь мычали громко в хлевах коровы, которых давно нужно было гнать на пастбище.

Немцы окружили пустую Василенчихину хату, а довольный Бонька суетился рядом, приговаривая:

- Всё, герр офицер, бандит капут! - и услужливо смеялся. Немного погодя по приказу Штадлера трупы убитых Федькой «бандитов» полицаи вынесли из тлеющей хаты и сложили рядком во дворе - один офицер советской армии, артиллерист, трое местных «бандитов» из разных районов, бабка Василёнчиха и её коза. Герр Штадлер прогуливаясь вдоль убитых, довольно цокал языком и приговаривал:

- Молодец, Федка, молодец!

Штадлер велел своим солдатам немедленно собрать возле хаты всех жителей деревни. В назидание им весь день показывать трупы «бандитов» и их сообщников, козу убрать, хату Василёнчихину поджечь, пленного солдата доставить в комендатуру. Всё это сопровождалось криками, злобной руганью и автоматными очередями. У Федьки страшно разболелась голова, и он, испросив разрешения у начальства, поехал домой поспать до обеда.