Темное помещение было похоже на таинственный грот. Варвара вошла туда покачиваясь. Ее слегка подташнивало. Волновалась страшно. Даже фамилию свою сначала забыла. Она была очень болезненная, потому что нежная, оттого что  южная.

  - Вы откуда, простите, будете, женщина? - спросил ее рентгенолог Григорий Черепушкин.  Он пожилой и вежливый, что ей  очень очень понравилось. По жизни она сколько раз нарывалась на конкретное хамство. Какой-нибудь алкаш вдруг начинает тебя лапать и даже склонять к сожительству. Безумные они мужики наши, это точно. А тут она обрадовалась даже, снимая кофту в
ярких цветах. Мужчина-то ноль эмоций. Да, возможно, он и не может уже, что, впрочем, даже и лучше. Она обрадовалась даже. Он бормотал что-то вполне безобидное, записывая ее данные. У его открытого рта было мокро от слюны. В помещение темно. Лищ светит специальная красная лампа. Прохладно, как в морге. Варя  плохо соображала. Боьшой бюстгальтер номер пять небрежно бросила на стол.

  - Ну, рассказывайте, женшина, - произнес, наконец, Григорий Иванович Черепушкин, рентгенолог.

Она прислонилась грудью к холодному стеклу и начала.

- Ладно, слушайте,-  произнесла она, наконец, решительно, будто отчалила от берега груженая баржа, - первый раз я этим делом заниматься стала, когда еще в школе училась.

Григорий Иванович Черепушкин ходил тем временем по кабинету, бормоча что-то невнятное, искоса, но профессионально поглядывая на полуобнаженную женщину. Отметил, что сиськи большие и отвислые, губы ярко накрашены, а тело все в шрамах и желтых пятнах от побоев. Будто кто по пьяной лавочке на ней бедной лезгинку танцевал. "От чего бы это", - подумал  отстраненно, как будто не принадлежал человек к нашему железному веку. Он был одет несколько старомодно. ботинки с широким мысом и  грязными шнурками, короткие брюки, длинный пиджак, широкий галстук весь в соплях. Черепушкин, старый мудак, имел обыкновение сморкаться в этот предмет. Рубашка под пиджаком виднелась пестрая и совсем застиранная. Одним словом, сразу видно, что человек пожил, как следует, и много чего в этой ебаной жизни повидал.

Где-то там, в оставленной обоими персонажами повседневности, осыпались цветы в палисадниках, тревожно завывал в трубах злой ветер, подавалось к чаю печенье Мария и клубничное, блядь, варенье; у кого-то саднило в боку, а где-то прорывалось наружу нашей печально-надрывной песнью.

Черепушкин вышел куда-то и долго не возвращался. Варвара аж затосковала. Ей приходилось стоять обнаженной по пояс в довольно прохладном помещение. Хуево это для здоровья, о котором она очень беспокоилась. Вспоминался же от нехуй делать Артем Петрович, который носил длинный кожаный плащ, а сам невысокого такого расточку был мужчина. Зато в постели настоящий герой, поэтому и понимал о себе чересчур много. Всегда придет бывало с коньячком армянским, зная ее тонкую натуру, и кон феточками дорогими в красивой коробке. "Ты, Варвара,"- скажет бывало, подбоченясь, глядя на нее строго, даже сурово, "настоящая, блядь, барышня по виду. Честное партейное. Я  таких
, как ты красавиц, милая, в прежнее время ох и до хуя в расход пустил. Несчетное количество штук. Да. Поэтому знаю вашу сестру досконально и нюхом, блядь, чую. Мы в сортире, извини, вас мочили. За правое дело. И, заметь себе хорошенько, ни одна коза не жаловалась, но напротив все просили у нас прощенья. Факт. Значит, совесть у них, блядей, имелась все-таки. Некоторые каялись, сучки, но нельзя нам было быть добренькими, пойми, родная. Или мы их или они нас. Понятно? Дело прошлое. Остыл я нынче. Нет той ярости. А тебя люблю, дуру."
Варвара смеялась только и не знала толком, то ли верить мудаку, то ли сомневаться в правдивости его слов. Потом они выпивали по стаканчику, закусывали лимончиком с сахаром, тоненькими дольками лежащим на тарелочке, или ветчинкой там из его черного портфельчика. После этого Артем Петрович исчезал куда-то. Она же слушала музыку по проигрывателю. Уйдет бывало вся в мир грез, а он вдруг - прямо жутко делалось - подкрадывался к ней сзади и начинал душить. Шарфом, чулком или просто удавкой. Когда же она уже хрипела, срывал с нее всю одежду, рвал на части платье, кофточку, бюстгальтер. Бил ее по ребрам, сбивал с ног ударом в челюсть. Топтал ногами в яловых сапогах. А после делал это самое с ней грубо, обычно сзади. Отменный, между тем, был ебарь, надо отдать ему должное. Царство ему небесное.

Или вот, скажем, Максим Петрович. Толстый, между прочим, как боров. Но респектабельный даже очень. Обязательно в модном темном костюме даже в самую жару. Сама-то я разденусь до купальника, загорю вся до черна, а его так и похоронили в  
стильном костюмчике. Большой  любитель пошутить был покойник-то. В домике помню пахнет свежими яблоками, которые лежат прямо на полу, а он как набросится и бьет без предупреждения. Ни с того ни с сего, кстати. Вроде только что говорил о событиях на Ближнем востоке и вдруг, бам, прямой удар прямо в рожу. Потом по почкам, по печени. Короче, беспредел. Будто я дешевка какая. А я ведь далеко не с каждым. Отнюдь. Да пошли они на хуй, козла вонючие! Я себе цену знаю. А Максим Петрович был, прямо как бык бешеный. Бросался на меня, словно на красное. Глаза у него наливались кровью. Отчетливо было видно при заходящем солнце. Я вся избитая из-под него вылезала, а по всему телу еще занозы, потому что этот мудак любил этим делом на полу заниматься. Раздолбай. И привычка у него была одновременно есть яблоко. Царство ему небесное.

Но основной, конечно, был Борис Семенович. С гладкой коричневой лысиной, от которой завсегда пахло хорошим одеколоном. Кажется, "В Полет", если не ошибаюсь. Он совершал со мной длительные прогулки до самой речки и обратно к домику, рассказывая про Гренландию, где он впервые попробовал мясо замороженного мамонта. И до чего ж скусно, говорил, прямо как телятина. Но лучше всего обезьянина, которую он отведал в Африке. Путешественник был он великий.

Варвара слушала человека внимательно, чуть прикрыв глаза от наслаждения, а Борис Семеныч болтал и трогал ее обширный зад. А потом как даст неожиданно с правой по виску и тут же с левой в правый глаз. Она брык с копыт и валяется. Он долго топчет ее в остроносых туфлях на высоких каблуках и при этом несет какую-то ахинею, как жрал типа скунсов в Австралии вместе с пигмеями. Сорвет бывало всю дорогую одежду, изорвет ее в клочья и трубит, как слон. мудила. После кусаться начинает, словно упырь какой. Да и голос имел загробный. А вид вполне туберкулезный. Уебище полное. Впрочем, даже очень хороший человек. Положительный, самостоятельный. И очень аккуратный мужчина. Бывало завсегда спросит перед этим делом " а ты, блядь, сегодня подмывалась, Варвара? Только не ври мне, а то все зубы выбью." Серьезный такой тоже мужик, образованный. Даже несколько надменный. Что твой министр. Отменный притом чистюля. Вот почему меня и содержал. Я ведь всегда была и есть женщина чистая. Любил он меня сильно и уважал за ум тоже. Я обычно к его приходу и скатерку подберу новенькую и приборы поставлю нетроганные. Музычку какую-нибудь включу подобающую случаю. Он Кабзона любил и Лещенко. Даже очень. "А эти новые, блядь, Варвара,"- говаривал, " они разве поют? Да ни хуя подобного. Хрипят только. Да хрипят. Хрип один от них идет". И машет рукой безнадежно, Борис Семеныч мой, царство ему небесное. "Хрипят," - повторял опять задумчиво и просил меня налить ему стопку белой. Выпивал и бил меня кулаком по голове очень больно. Черт туберкулезный. Пиздабол хуев. Потом, слава богу, наконец, затихал и засыпал лицом к стенке. Сто лет я б его смурной рожи не видала.

А перед смертью аккурат, мне потом передали, одно только слово и вымолвил протяжно "пи-да-ра-сы."  Прохрипел просто. И затих навеки. Успокоился, наконец. Очень был неугомонный этот Борис Семенович. Земля ему пухом.
Варвара так разволновалась вся, что не заметила, как начала говорить вслух. А тут и явился пропащий Черепушкин, рентгенолог херов. Весь какой-то измученный, задроченный, весь в соплях. Одежда помятая на хуй, рожа красная. На пиджаке болтаются какие-то мерзкие веревочки. Смердит, падла, как труп и чешется, словно у него чесотка открылась.

  - Продолжим, - сказал Григорий Иваныч несколько веселее, чем раньше, и открыл свой талмуд. Сел и весь сгорбился. Придурок ебаный в рот. Забормотал нечто бодрое.

Варвара напротив несколько заскучала. Надоела ей вся эта хуйня. Да и зябко там было, простыть можно легко. А ей это нужно?  В смысле на лекарства тратиться и все такое прочие. Лишняя канитель. Продолжила, однако, свой рассказ.

    ...я поначалу мало чего чувствовала, вы понимаете, да и происходило все на скороту - в подвалах, в сараях, на чердаках и только месяцев через пять на берегу озера в палатке все получилось, блядь, как надо, классно, сбылась, то есть, мечта девушки. Я стонала, блядь, орала, мы были такие неистовые, что разнесли эту ебаную палатку на хуй на части, на куски просто ...

Григорий Иванович Черепушкин, старый черт, подошел к Варваре сзади и со всех сил въебал ей двумя сомкнутыми руками по спине. Он называл это дать по горбяке. Был он мало образован, но достаточно хитер и извортлив. Да и хуй бы с ним. Одним словом, подкрался он к женщине неслышно, словно кошка, дал ей по спине, а после подсоединил к ушам тонкие проводочки. По ее тупой башке прошел довольно сильный заряд. Следом ебнуло еще сильнее. Она вся задрожала, вцепилась рукой в запястье ебнутого Черепушкина и продолжала исповедь: " да заеби ж ты меня, парень, на хуй, я орала благим матом, и хоть он старался изо всех сил, я один хуй была неудовлетворенная и от него в пизду сбежала, от сосунка, после того как у костра распили поллитру и искупались обнаженные в озере. Он отключился, а я подалась обратно в город и по дороге еще дала шоферу "Жигуленка" за то, что он подкинул меня, урод. А там в, в центре, в гостинице, познакомилась с футбольной командой из Калуги. Они как раз проиграли  с позорным счетом и находились в плохом настроении. Недовольные, очень даже грустные и сильно поддатые. Одиннадцать взрослых, крепких и злых мужиков на одну меня малолетку. Пиздец. И в многоместном номере ихнем они захотели разрядиться и снять стрессы. Живо сдвинули койки в сексодром и понеслось это дело под Чайковского по радио. Другой музыки у козлов не было. А жаль. Футбалеры стали в очередь, как они на поле строятся, во главе с капитаном. Как сейчас помню, звали Колей. Рыжий такой с тупой мордой и большими ушами. Дебил полный. На рожу-то не очень, но с большой елдой и отличным чувством юмора был человек. Он сначала въебал мне по харе, так что пошла кровь, а уже потом начал ебать довольно серьезно. Кайф. После уже в разнобой пошло, беспорядочно. Заезжали ко мне кто мог во все дырки. Вдвоем, втроем и всей кодлой. Хуи только мелькали перед глазами. Драли, короче, в одиннадцать конкретных хуев. Я ведь молоденькая совсем была. Растерялась. Стала задыхаться. Стручки эти лезли и между ног, и в зад  и под мышки. Прокляла все на свете. На хуй нужно. Но хорошо тоже было. Понравилось. Сама уже вся в сперме ихней и в говне, потому что их тренер, который опоздал и позже пришел в номер, обосрался во время акта. А некоторые футболисты потом сидели на полу и пили водку или отсасывали друг у друга. Я говорю, пиздец был полный. Оттянулись футболисты и забыли про позорный проигрыш. Кто-то уже дрыхнул, а другие лудили меня и лудили, козлы вонючие. Волки позорные. Твари пастозные. Только под утро поутихли да и у меня этот зуд в пизде проходть начал. Тогда решила исчезнуть я из этой гостиницы...

                                      Конец

Tweet