(продолжение)


Узкая комната. Скупо меблированная. На дощатой стене растянут лозунг: «Nisi dominus frustra». За деревянным столом, отвернувшись к окну, и почёсывая висок, сидит военный. На рукаве над сержантскими нашивками, словно яркий цветок чертополоха на поле вереска, цветёт яркая нашивка: эмблема полка – корона и замок, по кругу аббревиатура KOSB. The King's Own Scottish Borderers.

Сержант зевнул и покосился на писаря. Потёк нудный бюрократический разговор. Имя, фамилия. Год, когда родился.

«Спросят или не спросят, зачем я сюда пришёл. Что сказать, я и сам не знаю. Ну, ведь не просто так тебя сюда принесло, даже бокалу, чтобы пролиться, нужна последняя капля. Была она, Энди? Была, ваша правда. Ой, и была…

Энди Макларена вывернула из своего чрева молодая худенькая девушка. Принимая, здоровенного, посиневшего от долгого сидения в чреве младенца, повитуха вся перемазалась кровью и чудом откачала мамашу. Отец на радостях обежал весь городок и чокнулся в тот день, пожалуй, с каждым из обитателей небольшого местечка Маиркирк, самой окраины округа Ланарк.  
Здесь Энди и вырос. В одноэтажной развалюхе на улочке с громким названием, получившим имя знаменитого полководца. Его дед полжизни горбатился на скромном наделе, где кроме небольшого огорода засеянного картошкой и репой с трудом кормились корова и три овцы. Он так и не успел сделать явью свою вожделенную мечту – перебраться в город. Однажды, вытаскивая овец из ледяной речушки, дед простыл и умер на руках трясущейся от рыданий старушки и двадцатилетнего сына – отца Энди.
Папаша Макларен оказался посноровистее своего пращура. Прибрав к рукам наследство, быстро сбагрил живность перекупщикам, сдал надел и выкупил пол дома в Маилкирке. Здесь он обучился кузнечному ремеслу. Поплясав, на день святого Михаила, с тоненькой девушкой и не долго поразмыслив, женился. А когда умерла старушка мать, быстро забыл о своём деревенском прошлом. Выручил сколько давали за хибару и прикупил себе оставшиеся полдома в городе. Теперь малыш Энди в коротенькой рубашке, из-под края которой торчал острый пупок бегал целыми днями по двум комнатам, каждый раз заканчивая обход на кухне, где у небольшой голландской печки тёрла, выеденные копотью глаза, его матушка. Веки у неё вечно были воспалёны. И, как потом понял Энди, дело тут было не только в том, что пьяница печник схалтурил, когда клал голландку. Мать словно рассмотрела в пару кухни свою невесёлую судьбу. Едва исполнилось Энди семь лет, матушка снова была на сносях, только в этот раз счастье ей не улыбнулось. Почти двое суток кричала в бреду так, что пришлось на помощь повитухе вызвать настоящего фельдшера, а Энди отправить к соседям. К исходу третьих суток матушка Энди скончалась от родовой горячки. Малышку спасти не удалось.
    
С неделю папаша Макларен попил недельку, а потом вернулся в кузню. В чаду и копоти он месяц вышибал искры из железа, а потом зашёл к соседям, у которых всё ещё обретался малыш. Энди по счастью был слишком мал и не стеснялся ролью приживалы. А вот соседям, каждый день усаживавшим за стол лишнего едока, милосердие стало в тягость. Встретив Макларена-старшего, хозяин вышел с ним во двор и выкурив трубочку изложил в качестве совета, дельное предложение.
На следующий день папаша Макларен запряг в двуколку серую кобылу, свернул в женин платок невеликий гардероб сынишки, усадил рядом с собой Энди и покатил на юго-запад. Туда, где среди горных ущелий быстрый и прозрачный ручеёк даёт начало полноводному Клайду. Двуколка приседала на бугорках и впадинах, а река несла мимо Макларенов свои волны, чтобы далеко за их спинами, раздуться словно проглотивший кролика питон и обрушить всю свою серебристую толщу в зелёный морской залив.

Подпрыгивая на ухабах и придёрживая сына, чтобы тот не выскочил из коляски, кузнец клял свою судьбу. Он прочил сына по торговой части, но после похорон супруги денег, которых и так никогда не было в избытке, на то чтобы отдать Энди в светскую школу не осталось. Сбагрить его, кому-нибудь из городских коммерсантов на должность мальчика на побегушках, папаша Макларен не решился. Прислушавшись к здравому совету соседа, он повёз сына в деревню, к своему дальнему родственнику – Фергюссону, которого все кликали запросто - Джонии-пупок.

Джон не слишком радушно принял Макларена, но глотая домашнее пиво, к вечеру мужики договорились. Папаша обещал присылать ежемесячно на содержание сына немного денег, и когда сошлись в цене, хлопнули по рукам. Каждый посчитал сделку выгодной. Макларен явно сэкономил на обучении сынка, а Фергюссон и вовсе не остался в накладе. На него буквально с неба свалились живые деньги.  
На закате Макларен покатил в Маиркирк, а для Энди это была единственная ночь, которую он провёл в доме Фергюссона. Утром Джонни-пупок отвёл паренька к деревенской церквушке и сдал на попечение местному викарию. Размазывая по щекам похмельные слезы Пупок не жалел тусклых красок, выписывая тяжёлую судьбу сиротинушки.
Так Энди и оказался в пастухах. Целыми днями он пас церковных овец на пологих склонах поросших вереском, в гуще которого сияли алые с просинью искры чертополоха. Ужинал и ночевал вместе с церковной прислугой. Иногда паренька подкармливали сердобольные вдовы. Порой какая-нибудь деревенская бабёнка, встречая его съежившегося на утреннем сквозняке, совала Энди под клетчатый плащ свёрток с творогом или сырными печеньями. Обычно это были женщины, которых проведение не только лишило мужа, но ещё и забыло наградить ребёнком. Энди вежливо благодарил и гнал своё стадо дальше, позёвывая, кутаясь в плед и не замечая, как бабёнки, глядя ему вслед крестили согнутую худую спинку и смахивали с ресниц настырные капли.
Всех радостей, у молодого Макларена, был пайп, который ему смастерил старый пастух Лейдлоу. Выделывая шкуру, он показал Энди как работать скребком, чтобы не повредить овчину, а, вырезая фигурные дроны, доверил обработать бурдонные трубки наждаком. Очень скоро Энди стал играть на сельских праздниках в паре с седовласым Лейдлоу, поражая деревенского музыканта ловкой ухваткой и смелыми пассажами, которыми подрезал и уводил в неведомые дали привычные и сто раз переигранные стариком мелодии.

Вытянувшись, как жердь, которой подпирают высокие стога, Энди стал навещать отца, но у того редко хватало времени на беседы с сыном. К тому времени он женился во второй раз и обзавёлся двумя дочерьми. На обучение старшего сына денег выкроить так и не удалось. Наверное, чувствуя за собой вину, папаша Макларен, встречая сынка прямо возле порога начинал его, шутя, задирать. Звал на лужайку бороться или сводил разговор к подначкам и шуточкам. Энди был не глупый малый и легко позволял себя уговорить. Он и сам не хотел заводить серьёзных разговоров. Так они и дурили до вечера, как здоровые, замешанные на крови и молоке, малолетки.
Однако в Маилкирке Энди бывал не частым гостем. Заезжал туда лишь по праздникам, по дороге в Глазго. Ночевал у отца, а утром отправлялся на станцию в Ланарк. Покупал билет на поезд у кассирши, которая долго пересчитывала мелочь, которой ссужал юношу викарий, отщипнув стопочку пенсов с серебряного церковного подноса.
В вагоне Энди поглядывал на привлекательных городских барышень, чьи тонкие шёлковые воротнички подрагивали, словно крылья бабочек, а от локонов слоился сладковатый и опьяняющий запах, как от цветущих по весне вишен. Может быть, это и было его главным переживанием в таких поездках, но себя Энди со всем усердием убеждал, что цель у столь грандиозного путешествия только одна и никакая другая. Из-за океана, на праздничную ярмарку в Глазго, коммивояжёры привозили чудный пахучий ямайский табак.

Викарий приваживал паренька. Энди схватывал звуки на лету и быстро освоил орган, на котором играл по большим праздникам в очередь с сельским учителем. Вечерами, когда он сидел без дела в деревне, Макларен читал церковные фолианты. В роскошной библиотеке викария была изрядная стопка светских книг, но чаще всего Энди перечитал откровения святого Августина и жутковатые фантазии Иоанна-Златоуста. Кроме того, были здесь тома духовных учителей из далёких краёв. На дубовых полках, слипнувшись боками, стояли переводы с греческого, древнеиудейского и источающие дух пряностей труды восточных наставников.
Потом сидя на подогретом солнечным теплом валуне, Энди любил, перебирая пальцами по клапанам флейты, вспоминать яркие образы и не всегда понятные истории и предсказания. Тогда умиротворяющее спокойствие разливалось по всему его телу, а мелодия звучала уверенно и спокойно.

Наверное, отца Энди глодали все эти годы беззубые дёсна стыда и беспокойства. Сын, которому давно стукнуло двадцать, торчал в деревне, и не видел ничего кроме грязных овечьих огузков и красных затылков фермеров. Папаша Макларен даже не знал наверняка, умеет ли Энди читать и писать. Не о такой жизни, для своего первенца он мечтал, той ночью, когда Энди впервые глотнул свежего воздуха, обежал весь Маилкирк, стуча кружкой и разбрызгивая пивную пену по тяжёлым запертым ставням.  
    
Отец редко наезжал в деревню. Энди не привыкший к таким визитам, обрадовался и, заметив скрипнувшую за окном двуколку, кинулся к дверям. Однако отец его опередил. Они столкнулись в дверном проёме. Папаша слегка приобнял сынка, а потом по всегдашней привычке ткнул кулаком в бок. Энди подставил локоть. Папаша скривился, помотал в воздухе кистью и, отвесив толстую нижнюю губу, заулыбался.
- Ты читаешь? – отец прикрывая книгу, придержал большим пальцем распахнутую страницу, и глянул на обложку, - В монахи, что ли собрался?
- Да это я так, от делать нечего.
- Ну-ну. Интересно пишут?
- Всяко.
- Про искушения, небось.
- Про главное.
- А что в жизни главное, знаешь? Или может, викарий подсказал?
- Для каждого главное – своё. Здесь пишут, что жизнь …. опыт. Он разный может быть. Как разные тропинки на горе, но если идёшь правильной дорогой, обязательно выйдешь к вершине.
- Бойко идёшь. Смотри, не споткнись. Шею отломишь.
Помолчали.
- Ладно, я не проповеди приехал слушать, а сам то их сроду не читывал. Дело у меня к тебе. И серьёзное весьма. Что не спрашиваешь какое?
- Какое.
- Такое. Ты мне про главное, которое для всех разное, рассказывал тут, а я тебе давай расскажу про такое главное, которое для всех - одно.
Папаша Макларен приколачивал трубку.
- Или нельзя здесь? – изогнул бровь, - Ну, пойдём на вольный воздух.
Потоптавшись на крыльце и покарябав подошвой по скребку для грязи, отец пошагал на луг.
- Вот отец мой, твой дед, вечно без гроша в кармане сидел. То же всё на провидение надеялся. Я то, конечно, больших богатств не нажил, не просто всё вышло. Тяжело, одним словом, мне было, если понимаешь…
- Отец, да я всё понимаю.
- Я сейчас говорю! – моментально вскипел отец. - Были бы у меня деньги, ты бы здесь с овцами в навозе не возился. Трудно мне…. Это я хочу, чтобы ты понял, что и самому тебе стараться надо.
- Да, я понимаю.      
- Знаю, что не дурак, иначе и не толковал бы. В общем так, не мальчик уже, хватит волынкой груши околачивать. Я договорился со стариком Макдональдом. Через месячишко пойдешь работать к нему в лавку. Поначалу за прилавком постоишь, ну, а если голова на плечах, не только чтоб берет носить, найдешь способ и себя показать и лишний пенс в карман положить. Времени у меня не много, так, что если в чём сомневаешься, говори. Поразмыслим.
- Нет.
- Чего у тебя нет. Мыслей или вопросов?
- Не пойду я отец, мне уж и Джонни-пупок предлагал в здешний паб приткнуться. Не моё это дело.
- Конечно, кто ж тебе сразу всё дело передаст. Постараться надо. Не будешь дураком, тогда и своё дело со временем заведёшь.
- Да не могу я. Не для меня всё это, ну как тебе… Тошно мне…
- А в приживалах ходить не тошно… Да, не про это я… Дело не его, видишь. Пока не твоё, а как поймешь основы, пообвыкнешься, за уши не оторвёшь. Как, своими руками денежки то будешь получать, войдешь во вкус. Всю жизнь, что ли чужих овец пасти хочешь? Ты посмотри, вокруг-то, не глупый малый вроде. В Глазго вон мотаешься через неделю. Небось, навидался, как приличные люди-то цветут и пахнут.
- Я здесь привык. На воле. Что мне там, в угаре в этом, шиллинги считать.
- На воле? В гавне! Деньги, дурень, вот настоящая воля. Когда положишь сотню-другую на карман, поймешь. Просить не надо, сами у тебя клянчить начнут. Снизу вверх, как собаки, в глаза поглядывать станут. Всё, что надо - будет, да и что не надо, тоже. Я месяц эту жилу Макдональда обхаживал. У него приказчика на фронт забирают, глядишь, если ушами хлопать не будешь, через полгода в таком мармаладе окажешься, каждый облизнуть захочет. Мне можешь спасибо не говорить, потом, когда подохну, поблагодаришь. Придёшь на могилу поклониться, скажешь: «отец-то дело говорил». Меня бы кто так приткнул в твои годы, я бы в ножки упал.
- Отец, давай лучше я сейчас перед тобой на колени встану. Да не смогу я за прилавком крутиться. Я и считать-то толком не умею.
- Выучишься. В общем полазий по горам пока, а потом бери расчёт у попа своего и давай перебирайся в город. Я уж, обо всём договорился, на попятный не пойду. Потри в мозгах. Тебе не сегодня, завтра, жену заводить, детей. А ты здесь, как бирюк, всю жизнь просидишь, с дырой в кармане и вшой на аркане. С попом, с этим грибом старым, и с дудой своей.  

Вдруг доски под ногами вздрогнули. Энди отступил в тень, машинально хлопнул по кобуре и, легко отомкнув двумя пальцами застёжку, погладил рукоятку револьвера. Кромешную тьму с шипением расплавила ракета.

(продолжение следует)

Tweet