- Темы, какие-то пугающие. Что у вас всё время наркоманы, какие-то фашисты.
- Скинхэды.
- Ну, я и говорю. Скинхеды-фашисты.
- Это не всегда одно и то же.
- Правда? - брови редактора, вспорхнули испуганными галками.
- Истинная.
- И всё же. Вам не надоело. Одно и тоже.
- Представляете, к полотнам Ван Гога подходит кто-нибудь и, кривясь, заявляет: «Опять жёлтое с голубым». А может это его любимые краски?
- Хм, забавно. Всё равно. Не политкорректно это. Кавказцев вы вот… К идее претензий нет. Так сказать, крепко стоите на платформе гуманизма. Но нельзя же так прямо и писать, да ещё и выносить в заголовок: «Цунарэфы». Это уж, ни в какие пенальти. Что это? Я, признаться, этих чёрных тоже…. Хотя по мне вот, жиды…
- А я наоборот.
- Да? – редактор поджал губки. Огрызки седых волос вздыбились за ушами. Россыпь жирных капель икрилась на багровом лбу. Скатиться им мешала массивная оправа очков.  
- И диалоги. Рваные какие-то. Громоздкие. Где правда жизни?
- По мне, важнее правда образа.
- Вы не спорьте, не спорьте. Послушайте, что вам говорят. Если вы меня не уважаете, уважайте хотя бы мою должность. Проще надо, молодой человек.
- А не та ли это простота, что хуже воровства?
- Ну, извините. Сдаётся мне внятного диалога у нас с вами не выйдет. Я так понимаю, править вы ничего не собираетесь?
- Вряд ли.
- Мне, кажется, людям это не понравится. Сумбур. Ни внятного сюжета, ни увлекательной фабулы. Может быть вам потренироваться. Детективчик сочинить. Сейчас это модно.
- Я предпочитаю моде – стиль.
- Вы серьёзно? Ну-ну. На максимализме далеко не доедете.
- Спасибо, я на метро.
- Рукописи заберите, - голос редактора звякнул, как разбитая чашка.

Странно, как-то. Даже не помню, что искал. Кажется что-то о немецкой коннице времён Первой мировой войны. Но Яндекс, как прибой, ещё и не такое выкинет. Фотография была большая и качественная. В центре Гитлер, рядом два каких-то прихлебателя. Я плохо разбираюсь в мундирах и знаках отличия Второй мировой. В общем, обыденная фашистская форма. Позировали, как обыкновенные туристы. Вот только такой Эйфелевой башни, которая словно школьник-переросток на заднем ряду групповой фотографии, высилась за их спинами, я раньше не видел. В её величии было больше гонора, чем во всём движении Сопротивления. Это не жалкие боши позировали на её фоне, это она, красавица, попирала своей высотой этих карликов в коричневой, цвета однажды переваренной пищи, форме.

Вот и опять два ручейка наметились. Не выйдет привычной сюжетной канвы. Прямо, хоть плачь. Какое течение-то выберем? Всколыхнём клоаку школьных воспоминаний? Или подискутируем о форме? А, ладно. Все ж мы родом из детства.

В нашем классе все унижали всех. Поэтому годам к пятнадцати мои погодки выстроили чёткую иерархическую пирамиду. Здесь были те, кто всегда издевался, и те над кем всегда издевались. И первых и вторых было немного. Большинство составляли те, кому не хватало сил верховодить и смелости, сопротивляться сложившемуся положению дел. Середнячки жили по принципу: высоко не взлетай, низко не падай. Они с гаденькими улыбочками наблюдали за экзекуциями. И смертельно боялись, одного – быть затянутыми в мясорубки разборок и скатиться на дно турнирной таблицы. Наверное, даже ночью они, сбросив вместе с общеобразовательной формой, улыбочку неполной уверенности, по-пионерски несмело молились – только бы не стать последними.
Им повезло. Последним был – я, как одноимённая буква алфавита.

Ещё в четвёртом классе, в учебнике истории я разглядел картинку. Наверное, в тот момент глаза мигнули, сработав по принципу объектива, и этот образ как типографская матрица отпечатался на ещё не запачканном листе моей памяти. На схеме очень мастерски была показана пирамида рабовладельческого общества. Наверху в сытой дрёме щёлкал пустыми довольными плошками – фараон. Ступенькой ниже теснились жрецы с хитрыми прищурами и мускулистые военачальники. Ещё ниже робко присели судейские чиновники, надсмотрщики, ратники и прочая номенклатурная приблуда. Дальше, со знакомыми мятыми улыбочками полной неуверенности в себе, готовое на всякую гнусность, толпилось большинство. На дне в полной прострации – не отдуплялись деклассированные элементы.

И ёщё один факт из школьной программы. Мало кто знает, но одно из восстаний рабов в Египте закончилось сокрушительным поражением правящих классов. Думаете, что-нибудь изменилось? Просто на верхушку вскарабкались другие люди. Более энергичные. Прежде втоптанные в грязь. А большинство по привычке проблеяло оссану вожакам.

К чему это я? Ах да. Грешить на человеческий род у меня нет ни малейшего желания. У обезьян тоже самое. Серьёзно. Я узнавал. Нет, не у обезьян. У учёных-этологов.

Стадо человекообразных приматов с испокон веков избирает тот же принцип деления, что и мои одноклассники. Самый сильный и наглый гиббон подгребает к паху наиболее привлекательных самок. Рядом кучкуются обезьяны поскромнее, ожидая часа, чтобы пробить макушку вожаку, как только он даст слабину. Большинство, не имеет собственного мнения, питается объедками, трёт между ног замухрышек, и тусуется на периферии.
Одно – но. Есть в любой стае те, которые в скачках по лестнице успеха не участвуют. Это довольно умные, по обезьяньим, конечно, меркам и сильные, а потому независимые, особи. Им достаются вполне приличные подружки. Не расфуфыренные длиннолапые пустышки, но и не какалыги с вывернутыми культяпками. Жуют они, естественно, не ананасы, но и шелухой – не давятся. Лидеры их не щемят, чтобы не кинуть лишнюю гирьку на весы внтуристадовых интриг. Обитают индивидуумы в тихой местности, подальше от визгливых разборок на тему, чей детородный орган толще.    

Это обладатели эксклюзивного дара, который скромно именуется, собственным мнением.

Парадокс. Иногда бывает так. Один шагает в ногу, а все остальные сбиваются. Это ведь только в армии такого не случается, а в жизни – сплошь и рядом. Я вам глаза Коперником и Яном Гусом колоть не буду. Поверьте на слово.  

Теперь о форме. Извините, что на полной скорости устраиваю развороты, ничего не могу с собой поделать. Как левша, которому не объяснишь, что правой писать удобнее. Хотя, заставить, конечно, можно.
Господин, который улыбается мне из-под куцых усиков, с тривиальной туристской фотографии, знал это наверняка. Ведь, человек – это много мясо и совсем чуть-чуть чего-то неуловимого, почти не ощутимого, чего нельзя потрогать и даже увидеть, как воздух, например. Поэтому тоненький платиновый слой культурного наследия очень быстро улетает в заклад. Особенно, когда человеком рулит живот. Для многих такой обмен, почти незаметная операция. Зато на валюту, полученную в залог, можно купить немного покушать. И если кто-то достаточно умный, с верху пирамиды, похожей на горку черепов опорожниться в пустые коробки. Объявит, что кушать, пить и спать – это главное. Запросто можно поверить. Особенно если очень долго не кушал, не пил и не спал. Или наоборот, ничего кроме этого в жизни не делал.
Люди превращаются в нечто неодушевлённое. Как дома. Внутри горит свет. Но щелкнул тумблером – и темнота, пропитанная запахами и звуками плохо переваренного обеда. Низкие крыши. Серые, с морщинами осыпавшейся штукатурки, стены. Наглухо запертые двери. Потому, что не надо ничего лишнего. Не надо. Ещё по размеру жилплощади не впрок придётся. Одно раздражение тогда. Не втиснется. Дорогую обшивку покарябает. Обои новенькие с цвяточками, порвёт, как девственную плеву. И вот приходит кто-то. Стучится.
А улицы сжимают толстые ляжки дрожащих жиром стен. Боятся, их насиловать пришли. Потому, что любви не знают. И всё на свой животный манер переиначивают. Мы уж так, как-нибудь. Не было бы худа, а без добра поживём. Только, когда стихнет, угомониться всё, обитатели выскочат, как жадные языки, прихватят чего-нибудь на белый зубок холодильника и дверь на кодовый замок.
- Хто тама? Я с вами через домофон погутарю.
Лишь бы внутрь какая-нибудь зараза не проникла. Так и стонут домишки протухшими лёгкими комнат. Гниют в вечной затхлости. Но не дай вам Боже дёрнуть пыльную портьеру, солнцем полыхнуть в стёкла, дверку приоткрыть, чтобы до чуланов сквозняком пробрало. Чтобы не хворали, чтобы закалялись. Чтобы ожили.
Не рекомендую – сожрут. И переварят в тёплых нутрецах. Они же большинство. Поднимитесь на пригорок, гляньте. Разметались домишки, полными хозяевами. Внутри люстарки хрустальные во хмельке покачиваются, сервизики толстыми щеками подрагивают, телевизоры нагловатыми арийскими глазками перемаргиваются. Уют. В нутрецах.
А снаружи, гниль, серость и убожество. Вороньим помётом сверху припорошенное.

И лишь она стоит, как ориентир в центре и на домики тень отбрасывает. Да, да, она самая. Красавица. Эйфелева башня. Она в чужие окна не заглядывает. Даже ржавые антенны, которые местные галки под насесты облюбовали ей… ну, в общем, ей по гульфик будут. Не различает она их за облаками. Всё в пелене в матовой, далёкое и потому отчасти даже красивое.
Это домишки пыжатся, негодуют, а ей с ними делить нечего. Ей-ей.

Извините, за долгий архитектурный экскурс. Просто в Париж хочется, а вокруг пятиэтажки панельные. Помню, мимо таких на завод после школы мотался. Ушёл после восьмого. Надоело прыгать в этом питомнике. Думал, буду самостоятельным. Раскрученный, всё-таки, брэнед – «Работа сделает тебя свободным» - даже на меня подействовал. А ещё треплюсь тут, про независимость мышления. Выскочка фигов.

Завод, безусловно, произвёл впечатление. Всё ж таки первый экскурс во взрослую жизнь. Но присмотрелся поподробнее… Оказалось, что времена египетских пирамид отнюдь не миновали. Походил я туда годок. Как живая стоит иллюстрация из старого учебника.

А я, по-прежнему, стою на обочине. Возле трамвайной узкоколейки. Удобная, всё-таки вещь – трамвай. Куда не надо – не свернёт. Вот таким я себя из того времени и запомнил. Пропылённые берцы, джинсы, траченные временем и асфальтом. Ну и вершина, конечно. Понятное дело, когда волосы на голове равномерно распределены. А тут… Как бы вам поточнее объяснить. Даже ирокез, наверное, их смутил бы меньше. Всё ж, какие-никакие, ассоциации. Ну, там птицеферма. Недалёкие. Биологические. Пусть. И всё же. Нет, он вишь, как, гад, извильнулся. У него с одного боку – патлы, чуть не до пят, а другая сторона выскоблена, как у новобранца.

Люди из пятиэтажек размазали воском лица по широким трамвайным окнам. Я думаю, для них, это было самое сильное переживание, за всю жизнь. Ну, чего они видели? Два конца трамвайной ветки. На одном – каталитический крекинг, на другом – рыгаловка. И тут такое. Прямо, камера смотрит в мир.  

Я думаю, у них прямо там, в трамвае, изменения на генном уровне произошли.

Извините, я снова про Эйфелеву башню. Сейчас ни у кого язык не дёрнется проклятием. Прямо город без неё осиротеет. А ведь строительство-то было под большим сомнением у грамотных людей. Не дураки, ведь. Правильно? Наверняка критиковали:
- В центр города эдакую дылду втиснуть. Триста лет, понимаешь, жили без эдаких инженерных излишеств, и вдруг такие перспективы. А если упадёт? Всё Пизой обернётся. Да и тень будет отбрасывать. И не на какие-нибудь там Шушары, а на столицу мира, так сказать. Да, и вообще убогое сооруженьице-то между нами, архитекторами. ЛЭП – ей, Богу. То ли дело Триумфальная арка. И название, какое подходящее. Что говорите, и арка не всем по началу нравилась? Ну, знаете у каждого свой вкус и никто другому не указчик, кому нравится арбуз, а кому  - свиной хрящик. Это я не о вас. Не передёргивайте, пожалуйста.

Жалко мне почему-то Эйфеля, или как там его звали.  

Я знаете, сейчас опять про детство вспомнил. Ничего, что я с одного на другое перескакиваю. Ну, ладно вам. А телевизор, как смотрите. Тоже поди, сетку вещания, по своему выбору, пультом монтируете. От то-то.  

Так я про детство. Вернёмся, так сказать, к истокам…. Вот, ведь, проклятый редактор заразил таки своим словом-паразитом. Вот и выслушивай от таких умников советы.

Всё – к началу. Ведь даже сперматозоид, который оплодотворяет яйцеклетку и будит новую жизнь рискованным толчком, - это выскочка. Одиночка, вырвавшийся из густой массы коллектива. Вот тупил бы он, притормаживал, где бы ты сейчас обретался?

Извини, наверное, отвлёк сильно. Скоро закончу. Ты, какую музыку любишь? Знаешь, кто вопросом на вопрос отвечает? Я-то, понятно, какую. Я ж не из голого любопытства пытаю. Просто финал должен быть эффектным. Ну, чтобы катарсиса достичь. Мне финалы не удаются. Не люблю, наверное, когда история заканчивается. Да и в жизни иначе. Знаешь, хорошие музыканты себя жизнью проверяют. Гитаристы голоса животных копируют, когда струны тянут. Барабанщики – в ритме поезда. Ну, известный приём. Слышал? Извини, опять отвлёкся.
Так вот в жизни основные события в середине, а то и в начале. Ну, когда молодой. Первая любовь. Трепетные прикосновения к чужому телу. Ну, понятно, сначала – к своему. Рекорды спортивные. Самоутверждение. По-разному бывает. А потом у всех одинаково, если до старости доковылял. Интерес подрагивает, затухая, как иссякшая свечка.
Даже лев Толстой, говорят, на исходе чепуху писал. Не-е-е. Я такие толстые книжки не читаю!    
Вот и у меня, всё уже в альбомах старых фотографий. Тогда я был рок-звездой. Ну, локального масштаба. Большинству, конечно, мои песни не нравились. Но и я не стремился к популярности среди широких масс. Помню, последнюю песню, которую написал. Тоже убойного рефрена придумать не мог. И вот басист, в каком-то колледже он обучался, прибегает и бьётся весь, как в шэйке. Там на парте какой-то панк, анонимный, надпись выцарапал. Она и стала припевом.

Сейчас я бы прежний, завидев себя сегодняшнего, скривился бы брезгливо.
Разрывая по утрам слипшуюся паутину сонничков, в зеркале я вижу человека, который внешне ничем не отличается от большинства. Раньше то за милю, оползали. Вся концепция на морде нарисована. И тринадцатью булавками, на рукаве косухи, закреплена. Сейчас внимаю беспристрастной глади и вспоминаю слоган анонимного панка:

«убей меня, чтоб я не стал таким, как ты»      

Ну, чё эффектная концовка? Мне тоже, как-то не ахти. Но, что делать? На самом деле так бы съехал на коду в минорной модуляции. Так задумывал, по крайней мере.

Вот не поверишь. В целом идея уже созрела. Тонкости всякие выписывал, как мастер хохломской. И тут такое. Фейерверк за окном. Чем хочешь, поклянусь. Даже жена с дочкой из другой комнаты прибежали. Бухает. Сверкает. Ярче всяких спецэффектов виртуальных. Брызги радужные, горящие, окалиной по всему небу осыпаются. Даже звёзды замигали в восхищении. А чё сегодня праздник? Что говоришь? Не видно не пралика? Наверно у тебя просто окна на другую сторону выходят, или стёкла грязные. Ты протри. Знаешь, какой салют классный. Выше крыши.

Tweet