Я четко помню тот день – день начала конца. Мы не знали тогда, что все придет в иную форму. Мы просто ощущали нечто… Нечто, витающее в воздухе. Оно было повсюду. Я пил, пытаясь перебить это ощущение. Пил, а меня не отпускало. Даже хуже становилось. Правда, я засыпал как младенец. И не видел снов. И цирроз казался тогда соразмерной платой. Сейчас воспоминания проступают еще четче. Стоит закрыть глаза… Ничего… Скоро закрою. Будет время вспомнить. Говорят – вся жизнь проходит за мгновения. Буду надеяться, что мне эти мгновения покажутся долгими...  
Все уже ушли. Может – там за углом лежит Черт. А может и не лежит уже. А может быть не лежит еще… На правой руке аккуратно срезало мизинец и безымянный пальцы, и теперь пистолет норовит выскользнуть. И надо придерживать его левой. Все скользкое от крови, но нельзя сейчас уронить ствол. Я всегда старался во всем идти до конца… Но я не самурай. Я не стал бы им. Ведь самурай стремится к смерти, а я все еще цепляюсь. Не то, что надеюсь на приемлемый исход, просто и ум, и тело, а тем более жизнь надо продавать подороже… Что ж… Поторгуемся…

Мы сидели тогда в подъезде на площадке. Точнее – я сидел на ступеньках, а она стояла напротив. В темноте лица я почти не видел. Да это было и ни к чему. Все, что мы могли друг другу предложить – это вот такое странное общение. Шепотом, ночью, на лестничной клетке. Хоть так… Всегда нам претят обстоятельства. Я дорого бы тогда отдал, чтобы сидеть у меня на кухне, я бы зажег свечу, нарезал бы фрукты и налил бы коньяк в пузатые бокалы  тонкого хрусталя. И смотрел бы ей в глаза поверх огонька свечи. Еще бы на столе стояла моя любимая пепельница. И она бы курила тонкую длинную сигарету и выпускала бы дым из красиво очерченных губ. И мы держались бы за руки. Хотя, за руки мы держимся уже сейчас, и коньяк у нас есть. Мы пьем его (дешевый и терпкий) прямо из горлышка стоящей между нами плоской бутыли. Еще у нас есть пачка сигарет на двоих, и шоколад в смятой фольге, лежащий рядом на ступенях. Еще есть желание, или даже жажда стать ближе. Еще ближе, ближе, чем кожа. Я читаю это в её глазах. В моих глазах трудно читать. Я владею собой настолько, что даже рука не дрожит, прикасаясь иногда к её лицу. Мы оба знаем, что это наш общий крах. У каждого свой, и оттого общий. Но поздно что-либо менять. Мы уже падаем. И все вокруг тоже падает. Ей надо домой. Хоть он и не дом для неё. У меня вот есть дом. Я приду туда, и буду опять один. С тремя сытыми и счастливыми кошаками. Даже если там кто-то будет, и мы будем разговаривать, я все равно буду там один. И внутри себя я тоже один. Я никого туда не пускаю. Мы прощаемся. Я обнимаю её, зарываюсь в её волосы, вдыхаю её запах. Запах глупо описывать – получается слишком плоско. Я просто дышу её запахом. Запомнить, отложить в памяти. Ведь каждый раз – он последний. Целую её в уголок рта, и иду вниз. Иду бесшумно – это привычка. Я – тень. Меня – почти нет. Я всего лишь терминал. А душа где-то далеко, через сотни прокси – соединений… Так лучше подавляются эмоции.
Мне нельзя их сейчас испытывать. Я просто сорвусь с катушек… Поэтому вставляю в уши таблетки наушников, делаю на полную катушку звук, и под Кроссроудс шагаю домой по звенящему холоду. Лицо немеет. Может быть от холода, может от коньяку. Я думаю о том, что завтра мы увидимся. Мы работаем в одном месте. Вот только волшебства уже не будет. Будет обыденность. Однако я знаю, как это все вернуть. И глядя в глаза, друг другу (украдкой, конечно) мы будем хранить ощущение теплого кокона, окутавшего на короткое время две субстанции. Две странные субстанции, – которые мы. Где-то глубоко внутри мне хорошо. Я не даю этому разрастись. Она так похожа на котенка. Маленького пушистого котенка…

Ух… Кажется, я отключился. Блин, крови то сколько. Неужели вся моя? Похоже на то. Могли и хлопнуть, пока я валялся. Движение слева, за пределами угла зрения – и руки сами вскидывают отяжелевший Кольт. Один выстрел – один труп. Надо же было так глупо попасть в такую передрягу. Перезаряжать револьвер очень больно. Патрон тыкается в обрубок, бывший пальцем и глаза застилает на мгновение пеленой мрака. А ведь была просто штатная вылазка в мертвый город за всем самым необходимым. Если Небо улыбнется, и я все-таки выживу – мы сожжем этот город. Обидно. Я же обещал ей привести что-нибудь красивое.
Движение справа. Руки привычно вскидывают оружие. Черт… Жив еще. Он тоже не в лучшей форме. Левый глаз заплыл – даже веко вывернуло. Ногу волочит. Сломал наверное.
- Блядь. Сейчас сбегутся тупые на эту канонаду. Надо мотать по тихому.
- Кто еще жив?
- Никого уже. Надо добраться до машины. Идти можешь?
- Ноги держат. Пока.
- Давай выбираться, нах. Ты обещал кое-что. Помнишь?
Я усмехаюсь. Я пообещал Черту, что распечатаю бутылку коньяку, которому сорок лет. Я нашел его в коттедже, который мы заняли. В нашем доме. Я обещал, что позову Черта, мы сядем возле камина и будем пить коньяк. И будем вспоминать рухнувший мир. А она, уютно устроившись неподалеку на диване, будет слушать, иногда засыпая.
До нашего Хаммера метров пятьсот. А на двоих у нас – три глаза, три ноги и три руки. Забавно. При других обстоятельствах я бы даже посмеялся. А нас все поливали огнем из чего-то с недетским калибром.
- Сейчас перегреется и замолкнет, - с видом знатока замечает Черт.
Его бы слова да в уши ответственным лицам. Спустя секунд сорок рев пулемета смолкает. Выпрямившись, я вижу, как побледневший пулеметчик с ярким малиновым ирокезом отчаянно дергает затвор своего авиационного пулемета на крыше старого форда. Мы смотрим друг другу в глаза. В такие моменты у меня почти останавливается дыхание, и обостряются все чувства. Мир становится немного медленнее. Я вижу, как автоматчик       медленно тянется рукой к кобуре на бедре, оставив пулемет в покое. Тут у меня преимущество. Ствол-то в руке. Вообще-то я левой плохо стреляю, но тут я попадаю парню в переносицу… Красотища… Кровь, и кусочки мозга еще оседают, а мы уже перемещаемся к машине. Именно перемещаемся, потому что нога у Черта все время подламывается в месте перелома и его приходится тащить. До машины еще метров сто. С другой стороны завала, перегородившего улицу, раздается рев и чихание старых движков. Подтягивается остальная часть Крысиного Рая – группировки, контролирующей останки этого города. Есть шансы. Просто надо очень быстро добраться до машины. Своих мы подобрать уже не успеваем. Жаль. Здесь полег весь наш небольшой отряд снабжения.
В этом мире, в этой жизни я уже не испытываю таких эмоций как гнев, ярость, горе. Это наступит позже. Сейчас – только жалость. И желание выжить. Принципиальное желание.
    Метров за пять до цели что-то больно клюет справа под лопатку. Я еще не понял, что это. Мы уже грузимся. Черт, резко придя в себя, подхватывает с земли сумку, одну из тех, что мы успели собрать. Задняя дверь Хаммера захлопнулась, и пули беспомощно щелкали по броне. Дышалось странно. Я полез здоровой рукой за спину.
- Бляха муха. Достал ведь, сука.
Свет в глазах опять стал понемногу мигать. Я успел еще подумать, что коробка у нас автомат. Рассчитана на раненного в ногу.

- Привет! Алё! Ты тут еще?
В трубке слышен только плач и прерывистые всхлипывания.
- Ты где?
- Ты можешь приехать?
- Где мне быть? Что случилось-то?
Все было просто. Дом, который не дом, отторгал. Интересный факт – те, кто связывается со мной чуть более близко, чем распитие водочки под пельмени, неизменно отторгаются своим привычным окружением. Жизнь человеческая отшвыривает их. Все меняется. А я – нет. Я не старею. Я мудрею. Под эти нехитрые аксиомы я доехал. Таксерик из тех, что не задает вопросов, закурил и отвернулся к окну. Я знал уже, что случилось. Просто знал, и был готов. Вчера я задвинул дилеру партию контрабандного софта и был даже при деньгах. Звонок мобильника:
- Да?
- Ты внизу?
- Да.
- Я сейчас.
Даже таксерик, не привыкший задавать вопросов, присвистнул. Я же мысленно передал ей респект. Идти по улице зимой, завернувшись в плед и с таким гордым видом… Леди Годива нервно закурила бы, увидав это.
- Не свисти. Денег не будет,- это я уже таксерику.
- Понял, шеф. Молчу.
- Вот и молчи.
Я выхожу и прячу её на заднее сидение старенькой девятки. Ловлю взгляд в спину. Недобрый такой. Мысленно посылаю обладателя взгляда. Я – Тьма сейчас. А Тьма безразлична. Ноги ледяные. В глазах слезы. Еще бы… Не каждый день так.
- Поехали. Перекресток Энергетиков и Воскобойникова. За скорость будет тебе надбавка.
    Потом мы приехали. Она тихо плакала. Я тем временем набирал ей горячую ванну и готовил большую кружку горячего глинтвейна. Потом поил её в ванной глинтвейном. А когда она выпила её всю (доза взрослого мужика) купал её в ванной. Впоследствии я попытался, по примеру Виктора Банева, сделать описание этого процесса. Но это было выше моих сил, и до Баневских шести вариантов я не дотянул. Потом я нес её на руках под одеяло, укрывал и целовал в нос. Когда я убедился, что она сладко посапывает, я позвонил Черту. Мы сели на кухне, много пили и курили. Днем раньше ввели закон, запрещающий устраиваться на работу, не имея прививки профпригодности. Это нас настораживало. Это означало, что надо надеяться теперь только на себя. Только пиратство и хак. Нет больше страховок, лечения, социальных услуг любого характера.
Черт ушел домой. Его там ждал ручной хомяк. Я сел около кровати, и смотрел на неё. Как она спит. Я смотрел и боролся с эмоциями. От меня снова зависел человек. На все сто. Ведь прививки у неё тоже не будет. И пиратством заниматься не дам.
Сколько клялся я себе, что не буду испытывать более привязанностей. Но, видимо, тот, кто ведал моей кармой, вносил изменения быстрее, чем думал сам. Интуитив хренов. Я и заснул сидя, уронив пьяную свою голову на скрещенные на коленях руки.

- Не спи! Не спи, сука,- удар по лицу.
Это Черт, перегнувшись через сидения, лупит меня по морде, так как я собрался помереть в луже крови на заднем диване нашего Хаммера. Спина уже чем-то заклеена. В легком я чувствую инородный предмет. Пуля от ТТ. Рука замотана. Звуки издалека, как сквозь войлок.
- Черт, дай затянуться.
Мне протягивают самокрутку с вишневым табаком, и изрядной долей марихуаны. Я затягиваюсь и кашляю. От боли хочется заорать. Так проходит минут двадцать. Черт непрерывно ест анестетики с кодеином. Потом мы оказываемся в зоне приема наших радиостанций, и навстречу выезжает бригада хирургов. Спасать мою бренную шкуру. Если успеют, конечно.

Она нежно целует меня, и я сразу просыпаюсь. Не могу не проснуться. Обнимаю её, чувствую её всю, вдыхаю её запах. Разум гаснет.
Уже полгода мы смотрим на крушение этого мира, у нас нет ничего ценного, зато есть мы. У нас есть мы. Нам плевать на все. Все наши вещи помещаются в пару рюкзаков. Мы не сидим на одном месте дольше месяца. Ведь социальные службы имеют целый ряд осведомителей, и нас гонят по стране, по миру, как раненного зверя. В последнее время даже покупки в магазинах сопряжены  с рядом проблем. Наличные охотно принимают только торговцы “тупыми” проститутками и драгдилеры. А кредиток у “нечипованного” быть попросту не может.
Сначала я торговал софтом. Потом софт стал не нужен, и я стал просто убивать. Это было действительно просто. Особенно со знанием, что перед тобой стоит будущий имбецил. Черт был уверен, что мы освобождаем их души.
Сейчас мы просто любили друг друга. Отдаваясь этому занятию полностью. Оба знали, что каждый раз – последний. Следующий может быть другим, или не состояться вовсе. Ведь всё может быть. Бонни и Клайд тоже плохо кончили…
У нас есть только сегодня. Только сейчас. Мы не строим планов, мы не видим будущего. Его нет. А может, оно есть. Никто не знает наверняка. Мы есть друг у друга, и это хорошо. Это очень хорошо. С ней у меня есть эмоции, есть чувства. Со мной ей надежно. Она не боится и почти не сомневается в правильности выбора этого пути. Хотя, мы его не выбирали. Он нас сам выбрал. Вот и сейчас я прижимаю её к себе, вдыхаю её запах, чуть мускусный теперь. Она засыпает, а я машинально проверяю наличие ствола в пределах досягаемости.
Когда-нибудь, когда все профпригодные перемрут, мы осядем в каком – нибудь коттеджном поселке. Новое Человечество. Если не перебьют нас раньше. И не надо будет спать со стволом под рукой. Ну, или выставим вооруженную охрану…

Tweet