Я направился дальше к окну. Мимо проползли несколько человек-гусениц. У них не было рук, и передвигались они, отталкиваясь задними ногами и кусая зубами пол. Их лица светились от пережитого ими удовольствия. Я посмотрел на них, посмотрел на остатки свои ног. Какой-то бычий кайф, - подумал я про себя, - Как же в понедельник я пойду на работу?

У окна на подоконнике сидел голый мужчина, он курил трубку, пуская ртом кольца и выдыхая дым через уши. Когда я приблизился к нему, он минут пять на меня смотрел, его глазки бегали по моему телу, а потом взял меня на руки и посадил на стоявший рядом стул. – Спасибо, - поблагодарил я его. Он кивком произнес “пожалуйста” и предложил послушать и оценить его новое произведение. Слово “поэт” молнией пронеслось в моей голове, и я с радостью согласился. Он закинул ноги, на подоконник, обнажив свою мотающуюся мошонку и постучав трубкой об стену, с выражением начал читать следующие строки.

Вот я вижу, солнце всходит
И люди с вилами, с граблями
Выходят в поле лопать чернозем
Они похоже на червей
И едкий пот течет с их лиц
И разъедает ткань рубашек
Их возбуждают сиськи коз
С закостеневшими сосками
Они колотят в вены страх
И пьют таблетки от глистов…

На последней фразе он замер и стал смотреть по сторонам. Я тоже оглянулся и увидел, что вокруг нас собралось множество людей. Они стояли, замерев, словно на фотографии. Голый человек щелкнул пальцами и они, ожив, стали ему аплодировать, кричать “браво” и “ве-е-е-е-ликолепно”. Человек засмущался, покраснел, выдавил на плече несколько гнойных прыщей и, повернувшись к окну, начал мастурбировать. Я посмотрел на него на аплодирующих ему людей и понял, почему я назвал сие творение ОСП. До другого они не дотягивают. – Разве это искусство? - спросил я себя, - разве это прекрасно, разве это красиво, разве это воспитывает в слушателе эстетические чувства?

Мне почему-то захотелось уйти, я понял, что все кругом одно сплошное лицемерие. Управляют обстановкой только родственные и приятельские связи. Нет никакого искусства, есть один лишь быт. Я еще раз взглянул на свои ноги и пожалел, что так опрометчиво позволил их съесть. Мне нестерпимо захотелось оказаться в тот момент на работе, с ногами, с руками и навсегда забыв какое бы ни было творчество. Разрушающее жизнь и организм, сводящее с ума. Делающее из морально устойчивых людей неврастеников, психов, шизофреников и наркоманов. Мне захотелось вырваться из этой квартиры, убежать, скрыться, поменять тело. Я еще раз окинул взглядом то, что осталось от некогда здоровых ног, и неожиданно заметил рядом с собой лежащую в полиэтиленовом пакете коричневую, уже почти испортившуюся кисть. – Я такой же, как и ты, - вспомнил я сказанную в самом начале фразу, вспомнил человека сказавшего ее. Самоутверждение, больное самоутверждение. Нехватка смелости и понимания своей значимости. Допинг похвал.

Тут откуда-то со стороны, так что я даже от неожиданности испугался, ко мне подошел Крот. Он держал в одной из своих рук небольшой пузырек. Он показал мне его, улыбаясь огромной не свойственной ему улыбкой. – Что это, - спросил я его. Он минуту молчал, изучая по моему лицу, насколько я заинтригован, а потом сказал что-то по латински. Я не стал переспрашивать и протянул руку. Крот положил в неё пузырек и сказал “не больше одного крохотного глотка”. У меня получился огромный. Он сразу же ушел.

Девушка-бабочка взлетела за спиной. Голая, потная и покрытая ровным слоем спермы. Она села рядом со мной и предложила выслушать историю ее первой любви. Я согласился.

Был у нее парень, которого она с безумием любила. Занимался он искусством, рисовал картины разные. Однажды в лесу он напился и отрубился на майской травке. Мимо кабан голодный бежал. Не побрезговав, откусил у художника яйца, почему-то мотавшиеся из открытой  ширинки и, вероятно, наевшись, убежал дальше. Художник остался без яиц. Девочка-бабочка его разлюбила. Художник, привязав к шее старый советский телевизор, спрыгнул с моста в реку Волгу и утонул. Спустя два года в лесу были найдены останки кабана и среди них яйца художника. Они были не переваренными и ничуть не сгнившими. Девочка-бабочка, поняв, что художник был святым и, решив, что теперь Бог ее за совершенное, фактически, ею убийство ненавидит, подалась в поэты, став соответственно девочкой-бабочкой, написав три смешных стихотворения и предоставив свою запустевшее после смерти художника влагалище всем желающим.

За все время рассказа она не спускала своего взгляда с моего паха, и я чувствовал, как под влиянием испускаемых ею лучей член стал подниматься и укрепляться. Последние слова она договаривала уже под мои нежные поцелуи и ласки шершавым, как наждачная бумага языком ее твердых конусообразных сосков. Она откинулась назад, уперлась об стенку и предоставила мне залитые спермой, словно пирожное глазурью, свои женские уже изрядно потрепанные прелести. У меня из левого бока вылезло три щупальца. Одно из них проникло глубоко во влагалище, второе в задний проход, третье в ротовую полость. Они начали впитывать вещества. Девушка-бабочка начала иссыхать. Постепенно она стала терять свою свежесть. Ее дух, энергия и силы медленно стали перетекать в меня. Я почувствовал, как в промежутке между яйцами и анальным отверстием у меня стало расти влагалище. Я становился Шемале. Поэтам свойственна не традиционность в сексуальных взглядах. Поэтам свойственно извращенность в сексуальных взглядах. От девушки-бабочки осталась лишь одна только сухая оболочка, словно высохшая куколка. Макет.

Ко мне вновь подошел Крот, схватив мои трясущиеся мокрые руки, он заставил меня сосредоточить взгляд и кристальность мыслей. Он сказал мне, что пора уходить, что время близится к полночи, а в полночь из кустов выскакивают художники. Которые ненавидят поэтов и ведут с ними бескомпромиссную войну, считая последних пидарасами и извращенцами. А, узнав по неведомым ему каналам, что их давний враг – девочка-бабочка теперь во мне они назначили за мою голову награду. – Надо уходить, - сказал он и как будто нечаянно дотронулся до моего влагалища. Провел по нему рукой и пальцем пощекотал клитор.

-Я не могу идти, мне съели ноги, - сказал я ему.

-Не беда, - ответил он, поймал за химору того самого голого мужчину, что читал стихотворение, сунул ему под ребра лезвие ножа и приказал ему меня нести. Тот почувствовал, что он не шутит, схватил меня за руки, перекинул их себе через плечи, и, таким образом держа меня, направился к выходу. Крот за нами, отталкивая всех тех, кто смотрел на нас взглядом полного призрения, тех, кто считал нас трусами. Я терся своими новыми гениталиями о мужское тело и возбуждался. Девочка-бабочка возбуждалась. Влагалище потекло и нестерпимо захотелось туда что-нибудь засунуть. – Он горит, - заорал голый мужик, - я не могу его больше нести, мне нестерпимо больно. Его кожа начала пузыриться, от нее воняло горелыми перьями. Но, чувствуя периодически у себя под ребрами острие ножа, он все-таки вынес меня на улицу и посадил в вызванное на его же деньги такси. Крот на прощание велел ему сесть на корточки и когда тот сел со всей силы ударил ему пыром в лицо. Голый поэт загнулся, а мы, хлопнув дверками, умчались в даль.

Еще сам Маяковский сказал, что ненавидит Саратовских Поэтов. Колхоз должен быть колхозом. Дайте стране больше зерна. Мой дед доил коров. Моя бабка была трактористом. Их внук гермафродит.

Единственная ошибка Советской системы  в том, что она раздала паспорта тем, кто до них еще не дорос.

2004 г. Сергей Трехглазый.

Tweet