Это ну просто ужас, сколько нашего народа ежедневно гибнет от криминала! Иной раз только ступишь за порог — и бац тебе — труп. Хоть лопатой их, прости господи, греби. И трупы-то все — люди не какие попало, а наподбор, как в деревеньке Собакевича. Вот утром сегодня, например. Выхожу из подъезда, а на скамеечке труп. Нинка с третьего этажа. Голая — титьки плоские вразлет, вокруг пизды явные следы следы побоев.
— Эх, — говорю, — эк же тебя, Нинка, угораздило! Это, наверное, хахаль твой, из гастронома, даром что с виду хлипкий... Ножом тебя аль задушил?
Молчит Нинка, спит, как говорится, вечным сном. Душа ее, стало быть, уже средь райских кущей, а тело пока не запрятано в прах, но не воняет еще. И мухи над ним не жужжат пока. Стылый выдался в этом году марток...
— Тебе, — говорю, — блядь, повезло. Лежишь себе, чисто говядина в морозильной камере. И насрать тебе, что надругались над тобой и что в пизду поддувает...
Тут вспомнилось мне, какая Нинка здоровая была. Иду как-то домой, как обычно, напрямки, то есть к дырке в заборе детского сада. А там эти срани новые железные прутья поставили, в палец толщиной. Ну, я, конечно, вскипел: как это, блядь, столько лет ходили и ничничего. Детишек не трогали. Воспитательницам под юбки не лазили. За что? Плюнул я сквозь решетку добыл из штанов своего мокроусого — решил обоссать им все, уж сколько хватило бы духу. А тут Нинка. С перепоя. И даже матюков тратить не стала — за прутья обеими руками ухватилась, натужилась и пошло дело. Не сразу, правда, но подались и в три-четыре подхода разогнулись подлые железяки.
— Гнилье свое бы прибрал, мужик называется... — бросила мне презрительно Нинка и шагнула в проем.
Я поссал, глядя ей вслед. И у меня встало! Вот баба! Да с нее Чингачгука можно писать! Вот кем дышит Русь! Вот кого страшится Европа!
Впрочем, давайте без политики. Я этого не люблю. После того случая у меня частенько на Нинку стояло. Особенно после того, как сосед мой, Колян, припер какой-то нерусский журнал с одними атлетками. Уж мы над ними поизмывались! И хуями им по мордаскам били. И на те же мордаски яйца раскладывали. И дрочили на все места. Пьяные немножко были потому что, а Колян — тот и вовсе укачался, еле уполз к себе. Под это дело журнальчик я и зажилил. Приглянулся мне там один крупный планчик — атлетка в полуприседе выжимает двухпудовик, а из пизды и жопы торчит по огурцу! Конечно, для заграницы более подходит банан, но им, видно, интереснее по-русски, для экзотики или из уважения, хуй их там разберет. И вот, значит, я с этой атлеткой и сошелся, как бы имея ее за Нинку.
И тут скажу вам открыто — хуйня это все, что юморят про суходрочку. Я ли баб не ебал натурально! Под градусом и без. Раком и так, и навскидку. А после Нинки, ну в смысле накачаной бабы с огурцами, понял, что ебаться натурально лично я могу только ради привычки. А для кайфа мне надо с фантазией. Это как, значит? Ну, если кто не понимает, то я не Папа Карло, чтобы всяким дровам объяснять про каждую щепочку! Мне, например, живая Нинка разве далась бы себе на груди цеплять бельевые прищепки или, скажем, ререзаться на своей жопе в очко, если б я того же Коляна пригласил? Да ни за что бы не далась! Она бы меня отмудохала и все тут. А с фантазией все, блядь, получается, все дают, не только Нинка! От этого и стоит у меня по-настоящему, а не тыц-вздрыц-приехали.
М-да-а... Сейчас-то Нинка, конечно, запросто дала бы на своей голой жопе хоть и селедку резать. Ей теперь все до жопы. Но у меня насчет мертвяков — стоп-машина. Дело известное: тронешь мертвяка — заебет он тебя, замучает, как Пол-Пот Кампучию. И дело пришьют за надругательство. Вон и свидетель — как раз соседка с 2-го этажа занавесочку отдернула. У нее зрение хорошее, вдова летчика-истребителя. Во! Ручками всплеснула, на балкон выскакивает...
— Лешка, гад! — это она мне вопит. — Ты чего ебешься у подъезда! Что это за курва голая?!
— Не ебусь я, Вероника Матвеевна, где там! Покойника стерегу...
— Пизди... Да ты ее, вижу, бутылкой выебал, извращенец, как не стыдно!
— Да не ебался я с ней, тьфу ты, дрянь. Не видите, что ли, это Нинка. Убили ее — задушили.
— Ну... Точно, голова как отвернутая. Это хахаль ее, больше некому. И тебе бы она не дала.
— Вот и я про то ж. Звякните, пожалуйста, в милицию.
— Ужас-то какой. Вы уж извините, Алексей Иванович, что я на вас накричала. Но, рассудите, как я могла иначе! Бессонница мучает, все мужа вспоминаю. Еле дожидаюсь рассвета, встаю, а тут ебутся прямо под окном!
— Да не ебались мы...
— Ах, ну да, простите. Я вас попрошу, Алексей Иванович, вы уж поднимитесь ко мне и сами позвоните. Я милиции ужас как боюсь.
Что ж, поднялся я к ней. Присаживаюсь в прихожей на табуреточке у телефона, снимаю трубку...
— Как же это он ее бутылкой... — спросила соседка. — Это ведь как больно, наверное!
— Ерунда. Больно только в жопу на возврате, когда неоткупоренной пивной бутылкой. Или из-под шампанского с надорванной фольгой. Вы, Вероника Матвеевна, извиняюсь, как дитё. Такая, как Нинка, могла ебаться чем-угодно. Да хоть и трубкой вот этой телефонной.
— Ну уж, это какой блядью надо быть! Но я бы ей не дала свою трубку. Да и быть не может, чтобы в попу телефоном!
— Я и не говорю, что в жопу! В жопу даже мобильник не всякий влезет. Вы что, забыли, откуда у Нинки бутылка торчит?
— Ну из этой...
— Из пизды, Вероника Матвеевна. То есть он с ней по-простому ебался. На скамейке. Телефона рядом не было, и вот он ее, значит, бутылкой.
Задумалась соседка. Глаза ее остановились на телефоне, рука скользнула под шелк сиреневого халатика, в бедрах произошло колебание, колени подогнулись.
— Да не переживайте, вы так из-за Нинки! Для нее это — тьфу. У нее знаете, какая пизда? Паровозное депо. Ее еще в техникуме прозвали Нинка-депо.
Но чувствую: уже не реагирует соседка на слова. А тут и вовсе упала — сперва на колени, потом и мордой в циновку. Я подхватился и за подмышки ее, да руки скользнули на шелке и только халат чуть зацепили. И вот, конечно, вылезла наружу срака Вероники Матвеевны. Естественно, в такую рань голая. Еще из-под одеяла горячая. Так и пышет жаром от нее! И вижу: под сракой-то пальчики туда-сюда порхают, ревизуют, значит, настройку пизды спозаранку. Значит, не в отключке соседка!
Я, не будь дурак, взял да и раздвинул эту сраку, чтобы это... Э, да что там! Просто раздвинул, потому что захотелось. А чего срака зря лежит?! Вдруг слышу:
— Вы зачем попу мою трогаете?
Слабенький такой голосок, непривычный для соседки. Ну и я разозлился — то же мне, “зачем попу”. Я ее и пнул туфлем, чувствительно пнул, хоть и не на убой. И застонала Вероника Матвеевна, и поползла, а пальчонки-то из пизды не выпадают. Эге! Слыхали мы и про таковских! Я ее, конечно, еще раз пнул, и еще. На сраке — три здоровых пятна поставил, похожие на знак “Осторожно — радиация”.
— Вынь, — прикрикнул я, — вынь пальцы из пизды! Сейчас тебя ебать буду!
— Чем? — пискнула соседка.
— Не пизди!
И я отвесил еще пару подсрачников. Затем поднял ее на колени раком, примостился сзади и, понятное дело, проверил, стоит ли хуй. Он стоял. Что делать — привычка! Вот и впердолил по самые яйца! А хули теряться! Подумаешь, Нефертити! И никому не советую у первой встречной вдовой летчицы испрашивать особое разрешение на взлет-посадку, особенно на рассвете.
И вот, значит, пошло туда-сюда ни шатко ни валко. Пришлось для разогрева отвесить еще пару-тройку шлепков по сраке. Минуту ебемся, другую. Чувствую — разогреваюсь безудержно. Пот прошибает. Колени трясутся. А летчица моя в то же самое время будто остывает. Ну та же в смысле жопа и бока. В местах контакта, короче.
— Вам, — спрашиваю, — Вероника Матвеевна, неужто все равно, что вас человек ебет? Хоть бы постонали для вида...
— Простите, Алексей Иванович, я задумалась.
— Ну вы, соседка, даете! Я ведь к вам по делу зашел. У нас труп внизу и убийца на свободе. А тут ебешься с вами, как с мороженой воблой!
— Я, Алексей Иванович, насчет телефона...
— Что-о-о! Мне что же сразу звонить, не ебаться?! Да вы знаете, что если не кончить, у меня может воспаление случиться?!
И тут эта блядь — представляете! — дотягивается рукой до телефона, снимает трубку и мне сует:
— Вы меня трубкой, как Нинку... пожалуйста...
Я аж остолбенел. Вот оно что! Это ж наслушаются некоторые рассказов, насмотрятся видаков, — и подавай им в натуре похожую картинку на блюдечке с голубой каемочкой. Еби теперь ее трубкой и только трубкой! Да где ж такое видано! Я лично такого в нашем дворе не видел. У нас ведь как заведено — ты сначала выеби человека по-человечески, а после уж, если стоит еще, фантазируй до усрачки. А много ль у нас ебарей с этакой стоячкой? Нет вообще! Я даже сомневаюсь, чтобы у нас кто-то кому-то давал в рот, — настолько въелась в сознание эта пизда. Вот почему многие у нас во дворе дрочат по-черному — их фантазия гнетет. И вот почему может и саму Нинку, при всем ее депо, трубкой-то на самом деле никто и не ебал, а пиздеж один был. Пойди ее расспроси теперь, когда она откинулась внизу на скамейке с бутылкой в пизде! Впрочем, тьфу, о трупах, как говорится, лучше худого не базарить.
— Да вы, — говорю ей, — посмотрите на эту трубку! Набалдашник почти с кулак, я вам в пизде порву все на свете.
— Знаете, Алексей Иванович, это даже смешно! А как же рожают по-вашему?
— Но вы-то баба не рожавшая.
— А вы хуем повертите, чтобы проверить объем.
Что ж, я повертел. Объем, прямо скажу, так себе, сильно не развернешься. Но насчет родов она правильно заметила. К тому же, если разобраться, измочаленным хуем пизду и не раздвинешь. Это и ребенку ясно.
— Ладно, — говорю, — сейчас попробую.
Снимаю трубку телефона. Гудок, как и положено, длинный. Страшно, руки трясутся. Вдруг помрет. По Нинке свидетелем пойду. А по этой сучке — убийцей. Пойди докажи, что действовал по просьбе потерпевшей. Я и попросил ее:
— Стоп, Вероника Матвеевна! Мне бы расписочку, что дескать вступить в половой акт при помощи трубки моего квартирного телефона я добровольно попросила своего соседа, Мазина Алексея Ивановича, несмотря на протесты последнего, поэтому прошу его не винить в случае моей смерти, членовредительства или порчи телефона, дата, подпись...
Тут же возле телефона нашлись и блокнотик с карандашиком. И представьте, написала эта блядь расписку — вот до чего эти разговорчики доводят! После расписки она окончательно взяла инициативу в свои руки.
— Выньте, — приказала, — хуй!..
— Вынимаю.
Хуй выплеснулся из пизды, как тряпка из ведра. Пизду явно развезло — воды или, как говорится, любовного сока — немеряно. Только не знаю я, чем достиг такого результата — хуем или пиздежом. Вероника Матвеевна легла под меня на спину и воздрузила одну ногу мне на плечо, другую — на табуретку. По-офицерски, значит, ебать будем ее дышло.
— Теперь возьмите трубку и медленно вложите ее.
— Всунуть?
— Вложить! Не смейте совать сразу, а то расписку порву! Вы должны вложить, чтобы я настроила проход... Вот так!
Летчица с минуту полежала со вложенной трубкой, закрыв глаза и что-то нашептывая одними губами.
— Ну, давайте — разверните ручку книзу, то есть к попе, и попробуйте найти правильный угол, под которым начнете ебать.
Меня аж передернуло, ей-богу: это ж надо было на такую стерву нарваться! Ебать!.. И чем! Угол ей подбери!.. А как?! Впрочем, нашел я этот гребаный угол. Ландшафты-то все хорошо знакомы. И вошла трубка полностью, ну то есть до своего второго залупления, куда надо базарить. А дальше пошло легче. Летчица привстала на локоточках, постанывает и подвывает утробно, изгибается, что та змея.
А я туда-сюда, но в раж войти не могу. Не смею. Все-таки стремно без навыка. Но хуй как бы привстал немного. И я его одной ручонкой подхватил и принялся дрочить. А хули было делать?! Я ведь тоже человек. И тут слышу:
— Алексей Иванович, сладкий вы мой, хороший-милый-ласковый, что же вы в милицию позвонить забыли?
— Это зачем? — насторожился я.
— Насчет Нинки...
— А! Точно! Да как тут теперь звонить — вон как вы трубку заглотнули...
— Ну сообщить-то вы можете, вам не обязательно ответы слышать!
И вот я нажимаю на рычажок. Согнувшись в три погибели, прикладываю ухо к пузу Вероники Матвеевны — прислушиваюсь. Есть длинный гудок! Ни хуя себе! Набираю 02 и хрипло базарю в чуть торчащее из пизды залупление трубки, что дескать обнаружен голый труп Нинки на скамейке у подъезда, и что это хахаль, конечно, ее кокнул по-пьяни. Сказал и привычным движением хочу опустить трубку на рычажки. Дернул трубку из пизды, как в помрачении каком-то. И выдернулась трубка как по маслу — это ж какие там, прости господи, проходы!
Оказывается, летчице именно последнего “прости” и не хватало. Она забилась рыбкой и кончила почти что вопя, пришлось ей даже рот зажимать. И лежит, зараза, кайф ловит — грудь глубоко дышит, на мордочке улыбочка счастливая. Тьфу ты! Я с себя ногу ее снял — даже не заметила. Я и ушел.
Поднялся к себе на пятый этаж. Срочно открываю журнал с атлеткой — не встает. Хуй не встает, представляете?! Дрочил до самого приезда опергруппы и не встало. Надолго я этот военно-воздушный телефон запомню.
Алексей Мазин

Tweet