Осенний, субботний день, удивляет не только солнцем, талым снегом и отвратительным, неопределенным отношением ко всему (включая предметы, события, окружающих), очевидно по причине, не определившейся погоды, но и вечерним возвращением, и принесенным (словно случайно попавшим домой), после стольких "странствий", полиэтиленовым пакетом, верным помощником субботних, утренних походов в магазин, он таит в себе совершенно нелогичный "натюрморт", спрессованный и выдержанный. Постельное бельё (купленное из-за ужасной лени стирать грязное), хлеб, стиральный порошок (трусы и носки стирать просто необходимо, в них ты можешь оказаться и оказываешься, как бы невзначай, где угодно), пачку масла и конечно ветчину, зубную пасту, сыр, как им удаётся уживаться? Извлечение перепуганных, ничего не понимающих временных, но уже успевших подружиться (или смириться), соседей (я их всегда уговариваю потерпеть совсем не долго, но получается, наоборот), из душной синтетической квартиры - способно вселить надежду на чистое спальное место (целую неделю), и сытый желудок в течение некоторого времени (не люблю я долго бывать вне дома, попадая в разные переделки, но приходится).

Тщательно заперев дверь, отключив звонок и телефон, занавесив одеялом, окно выходящее на улицу (вынужденная светомаскировка, как в блокадном Ленинграде), с отвращением сбрасываю одежду, словно лягушечью кожу, нетерпеливо осматриваю себя настоящего или вернее то, что осталось от меня настоящего, но обнаруживаю только пустоту, и удивляюсь, что одежде удаётся скрывать от окружающих отсутствие меня во мне самом, и она по-прежнему заботливо облегает недостающие (невидимые ни мне, ни другим) участки тела, создавая удовлетворяющую всех иллюзию материальности.

Безнадёжно запускаю руки в эту пустоту, пытаясь, хоть что-то там отыскать (пусть даже не сегодняшний день), но ничего не нахожу. Пальцы, случайно встречаясь, боязливо одёргиваются, словно чужие, но не прекращают поиска, и уже на самом дне, ели дотянувшись, подцепляют пару слов и старательно вытягивают их к свету, чтобы лучше рассмотреть.

Где же вы, где, те восхитительные, в моих переживаниях, дни, тот сладкий (каштановый в мае, акациевый в июне) воздух, тот зеленоватый свет неоновых фонарей через листву на бульваре, та беззаботность и влюблённость в будущее? Когда и почему так изменился мир? Куда подевались огромные костры с искрами до звёзд, поющие цыгане, трепещущая в лунном свете пойманная рыба на берегу, и ни с чем не сравнимый аромат дикой груши... Где низкое, мохнатое от звёзд, южное небо (нет ничего прекраснее этого неба), возвращения с прогулок, на ощупь, в кромешной темноте, в избу с земляным полом, вокруг которой вечно озабоченный и неутомимый Лысый (так мы его прозвали за навязчивую идею раннего облысения), копал фантастической глубины ямы, корчуя лопух (у лопуха очень длинные корни), который, он затем старательно мыл, резал и сушил для заваривания и полосканий своей, якобы лысеющей головы (и вся изба была заполнена противнями, картонками с дурацкими кружками, мы даже подсыпали ему их в еду), ямы, в которые мы постоянно проваливались (отчаянно матерясь), по ночам - сами, это не так смешно, а когда вот "удачно попадалась" подцепленная и ведомая тобой дура - было довольно занятно видеть её по пояс торчащей из земли (в таких случаях мы говорили "не судьба", и прощались с нею), куда подевался вкус холодного, скисшего молока, по утрам, заботливо приносимого соседкой, в самой настоящей керамической крынке, из-за верхнего сметанного слоя, которого мы постоянно ссорились, дрались и бросали жребий...

А "коррида" (смертельный поединок) с коровой, которую все тогда договорились считать быком, ты с вилами в одной руке и с обрывком рыболовной сети в другой (изображая гладиатора), раздразнил это мирное животное, до той минуты спокойно пасшееся на лугу (пожелтевшие фотографии-воспоминания помнят и это), до такого состояния, что она и правда, показала себя быком, а "серебряная" лента реки после очень уж удачного (первый раз в жизни и такого удачного) усыпления рыбы борной кислотой (ну, кто бы мог предположить, что она действует не сразу, а мы всё бросали и бросали)... Где совершенно обнажённые (без коры и листвы, от старости), деревья-великаны, с огромными орлами на ветвях, сверху, неприветливо наблюдающие за тобой, отважившимся перебраться вплавь через реку (завороженного необычным зрелищем, как в сказке) и одиноко вступившего на закате почти африканского солнца в их законные владения (сейчас я, конечно, допускаю, что орлы могли быть и не орлами, но только в тот вечер я видел орлов). А чёрное, колдовское озеро, идеально круглой формы, там же, в страшном лесу, с водой зеркалом, в котором, возможно впервые и увидел тебя...

Теперь всё не то, всё другое. И цыгане уже не поют у нашего костра, искры не достают до звёзд, а шашлыки всё больше жарят на огромном мангале, привезенным в одном из "Джипов", и то наспех, потому, как у всех множество неотложных дел, и рассиживаться, особого повода нет (возможно, завтра мы снова окажемся здесь, даже непременно), подумаешь, выехали побухать и поговорить. У нынешних партнёров и деловых знакомых (а некогда товарищей и друзей), округлились животики под фирменными тряпками и оквадратившиеся лица (и их, и охранников), красноречиво свидетельствуют о благополучии, достатке и уверенности в себе, а заодно и в завтрашнем дне.

Не судите за корявый слог, за случайные, неподходящие слова, кто знает какие из них подходящие? Главное, что писалось от сердца (по живому), но и не в этом дело. Имеется ещё одно оправдание. Пишется это скорее для того, что бы окончательно измотав себя, чтобы ни о чем, не думая - уснуть мгновенно.

Вот уж совсем собрался, ложится спать, но горы нервно ломаных спичек в невообразимом количестве собирающихся на столе (не дрочить же пока пишешь), порой, вытворяют злые шутки! Когда они мешают писать, попадая под руку и под бумагу, раздражая неимоверно, смахиваешь их в пепельницу, и, забывая, тычешь окурком - вспышка, треск, дым, вонь серы, как в аду! Ну, правильно, не всем же в раю, мне так уж точно надо быть в аду...

Как всегда не вовремя закончился стержень, молниеносная его замена, как патронов в револьвере (как в "вестерне"), чик, чик, чик и снова пальба (писание), нет, добивание. Но это уже перед горчичниками, перед самым сном, когда окончательно понял, что не напишется больше ни строчки, а значит, будет долгожданный сон.

2003 год

Степан Ублюдков писатель-прозаик, философ, отьявленный негодяй

Tweet