Алексей пошурудил озябшими пальцами под рукавом куртки, нащупал часы и, чуть отклонившись в сторону, стал в тусклом свете фонаря ловить отблеск циферблата своих кварцевых "Касио".
- Ну, чего ты все на часы-то смотришь? - одернул его Николай и, сердито бормоча что-то себе в бороду, зашагал дальше.
Алексей вздохнул, поправил рукав, пару секунд полюбовался снежинками, красиво кружившимися в освещенном фонарем пространстве, и стал догонять напарника.
Некоторое время шли молча, думая каждый о своем; слушали, как нежно хрустит под их ногами свежий неутоптанный снег. Чувствуя, что начинает замерзать, Алексей глубже зарылся подбородком в шарф и стал хлопать себя руками по бокам.
- Ну, чего, замерз что ли? - спросил Николай с напускной строгостью.
- Да нет, я это… так, - как мог бодро ответил Алексей, боясь выглядеть неженкой.
- Эх, Алешка, молодой ты еще совсем, глупый, - заворчал Николай, пряча улыбку в усы.
Алексей виновато склонил голову.
- А ведь говорил же я тебе, что тулуп надо надевать. Тулуп и валенки. А ты вон чего напялил.
Алексей украдкой посмотрел на рукава своего пуховика.
- Рядишься все, как баба, - продолжал Николай, - все заграничные шмотки-то. Эх ты, а еще православный! Вот у тебя на груди какие-то слова по-ненашему написаны. А ты знаешь, что эти слова обозначают? Знаешь?
Алексей открыл было рот, чтобы ответить, но прервать Николая не посмел.
- Вот вдруг там написано: "Я полудурок" или "Гореть мне в аду", или "Отрекаюсь от Христа"! А вдруг там…
- Там "Хелли Хансен" написано! - решился, наконец, вставить Алексей. - Это фирма такая.
- Фирма-то американская, небось? - спросил Николай с ухмылкой.
- Нет, норвежская, - ответил тот и снова потупил взор.
- Норве-е-ежская… - передразнил Николай. - А ты думаешь, что раз норвежская, так уже и ничего, да? Так вот это ж специально для таких как ты и придумано, чтобы головы вам молодым дурить, а потом вас в веру свою американскую перекрещивать. Норвегия, чтоб ты знал, активный союзник США по агрессивному блоку НАТО. У них вон на территории под самой нашей границей американская радиолокационная станция стоит. Ты вот у них куртку купил, да еще, видать, за хорошие деньги, а они, случись чего, нам первые финку в спину всадят, будут, значит, мстить нам за тридцать девятый год.
Алексей закусил губу и опустил голову.
- Ладно, не дуйся, - сказал Николай, смягчая тон. - Это ж я так - любя. По-отечески, если хочешь.
Алексей осторожно посмотрел на Николая, увидел, что тот улыбается и кротко улыбнулся в ответ.
- Да я ведь, дядь Коль, куртку давно купил, еще до обращения. Ведь не выкидывать же ее теперь? А если и выкинуть, денег на новую где взять?
- Ладно, ладно, не оправдывайся. Вот поступишь в семинарию - там из тебя эту дурь быстро вытрясут.
- Эх, да поступлю ли? - вздохнул Алексей.
- Ну, на все, как говорится, воля Божья, - серьезно заметил Николай.
Алексей снова тяжело вздохнул.
- Да чего ты все вздыхаешь-то? - громко спросил Николай и легко толкнул Алексея в бок.
- Ну, как не вздыхать, дядь Коль? Вот обломаюсь я с семинарией, чего тогда делать?
- Облома-а-а-юсь, - передразнил Николай, - а ты не обламывайся, а поступай!
- Ага, там конкурс во-о-о-н какой, и все поповичи блатные прут. Да еще рекомендацию надо.
- Ну, не поступишь на этот год - поступишь на следующий, - резонно заключил Николай.
- Ага, на следующий! - оживился Алексей, - а в армию вы, что ли, за меня пойдете?
- Ты, пацан, говори, да не заговаривайся! Фильтруй, понимаешь… Я свои три года на Тихоокеанском оттарабанил - дай Бог каждому.
Сообразив, что ляпнул лишнее, Алексей сразу осекся. Но Николай на него не сердился. Вспоминая годы, проведенные на острове "Русский", он и злейшему врагу не пожелал бы такой участи. Однако для острастки решил еще немного повоспитывать парнишку:
- Вот, прости Господи, молодежь пошла! Это ж надо - все ей на блюдечке поднеси. Ан нет, пойдешь, послужишь, если надо!
- Я Богу хочу служить! - вдруг резко выпалил Алексей и серьезно посмотрел прямо Николаю в глаза.
Тот замолчал и стал с интересом посматривать на парня.
Снова пошли молча.
- Богу служить… - заговорил Николай теперь уже спокойным тоном, - так служи! Дали тебе послушание - храм сторожить - сторожи. Чем не служба? Или ты думал - придешь, а тебя так прям сразу и примут с распростертыми объятьями, в сан рукоположат, да еще пропуск в рай дадут?
Алексей промолчал, и только едва заметно покачал головой.
- Вот, то-то и оно, что потрудиться надо. - Николай с хитрым прищуром глянул на Алексея. - Эх, ладно! Не велел мне батюшка говорить, да чего уж там - не тяжкий грех на душу возьму. В общем, Алешка, понравился ты ему.
Алексей чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он замер и недоуменно уставился на Николая.
- Ну, чего зенки-то вытаращил? Не веришь? Правду тебе говорю. Отец Григорий так и сказал, что, мол, хороший парнишка пришел, мол, выйдет из него толк, если с пути истинного не свернет. Да мне наказал за тобой присматривать. А еще сказал, что, если веру и терпение проявишь - даст он тебе рекомендацию.
Алексей не в силах был ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово. В один миг он представил самого себя одетым в строгую форму семинариста; представил, как сфотографируется в ней, как пошлет снимок маме, как…
- Ну, чего встал? - подтолкнул его в плечо Николай. - Рано еще мечтать, топай давай.
Не чувствуя ни усталости, ни холода, Алексей готов был хоть до самого утра бегать по протоптанной им с Николаем дорожке вокруг храма. Будто по волшебству унылая и беспросветная жизнь послушника наполнилась глубоким, почти сакральным смыслом. Задыхаясь от восторга, смотрел он на Николая, своего наставника, друга и покровителя. Благодарность и уважение были в этом взгляде. В один миг ворчливый и хамоватый старик превратился для него в ангела-хранителя.
Вдруг Алексея охватила тревога. Еще минута - и радости будто и не было. Вернее, она была, но ушла куда-то вглубь души, до поры притаилась там. Стесняясь, он тихо позвал своего наставника:
- Дядь Коль…
- Ну, чего тебе?
- Дядь Коль, я тут подумал…
- Чего ты там подумал?
- Подумал вот… это что ж вас ради меня, что ли, заставили по ночам на морозе круги наматывать?
Николай удивленно посмотрел на него и усмехнулся.
- Ишь ты, экая важная персона! Ради него! Это ж надо до чего додумался! Нет уж, брат, тут дела посерьезнее творятся.
Алексей понял, что попал пальцем в небо. Но теперь он точно знал, что чего-то ему не договаривают. Третью неделю он не находил ответа на свой вопрос, зачем ни с того ни с сего понадобилось по ночам ходить по двору. Спрашивать он не решался, опасаясь неприятностей. Теперь же момент показался подходящим, чтобы разобраться, наконец, в чем тут дело. Кашлянув, он осторожно тронул Николая за рукав.
- Дядь Коль…
- Ну, чего еще?
Суровый тон Николая заставил Алексея на секунду усомниться в правильности своего намерения. Однако острое чувство досады за то, что его даже не посвящают в смысл выполняемой им работы, не давало покоя. "Не говорят - значит не доверяют", - так он рассуждал. Собравшись с духом, он скороговоркой выпалил:
- Дядь Коль, я тут все никак в толк не возьму: зачем же вдруг понадобилось по ночам по двору ходить? Раньше ведь не ходили по ночам-то. Ну, сидела себе Матрена в храме, вы там, в сторожке, значит… И ведь вроде нормально все было! А теперь вот: она - там, а мы - тут…
Алексей даже зажмурился, приготовившись услышать от Николая очень неприятные вещи в свой адрес. Но ничего подобного не произошло. Николай не разразился потоком нравоучений и упреков. Заложив руки за спину, старик молча и степенно шел по двору. Сдвинув косматые брови, покусывая кончик бороды, он чем-то сосредоточенно размышлял. Алексей заметил это и решил не задавать больше вопросов. Наконец, Николай перестал жевать бороду и пошел, глядя прямо перед собой, будто вовсе позабыв о своем напарнике. Алексей запаниковал. Он тут же решил, что Николай счел его вопрос слишком дерзким и уж, конечно, недостойным послушника и будущего семинариста. Проклиная себя за несдержанность и любопытство, он закусил губу и с отчаянием подумал, что теперь-то, скорее всего, Николай не замолвит за него словечко батюшке, а, может быть, и вовсе - пожалуется, и тогда - все: прощай рекомендация, а вместе с ней и семинария, и будущий сан…
Вдруг Николай резко остановился, обеими руками сильно схватил Алексея за плечи и рывком повернул его лицом к себе. Тот на секунду потерял равновесие и чуть не повалился в сугроб. Все же он устоял на ногах и стоял теперь, как вкопанный, испуганно глядя на Николая.
Никогда еще Алексей не замечал, чтобы сторож так на него смотрел. Взгляд его в эту минуту больше всего напоминал Алексею два мощных прожектора, которыми Николай пытался осветить самые потайные закоулки его молодой души. Под этим взглядом Алексей весь съежился и похолодел, но глаз не отвел, инстинктивно почуяв, что если не выдержит он это взгляд - не узнать ему ничего.
Так стояли двое - может минуту, может две, друг против друга, глядя прямо в глаза и не проронив ни звука. Только морозный ветер легко шуршал в церковном садике окоченевшими ветвями.
Наконец Николай отпустил плечи Алексея, и, все так же храня молчание, спокойно зашагал дальше. Алексею ничего не оставалось, как догнать его и пойти рядом. Как только они поравнялись, Николай вдруг негромко, но очень спокойно и отчетливо заговорил.
Не успев еще понять смысл первых произнесенных Николаем слов, Алексей невольно вздрогнул: еще никогда сторож не разговаривал с ним таким тоном. В нем не было ни грубоватого стариковского ворчания, ни назидательных ноток, ничего, что уже стало для Алексея привычным за три месяца почти ежедневного общения с Николаем.
- Вот что, Алеша… - Николай снова замолчал, будто раздумывая, стоит ли ему продолжать. Алексей едва дышал от волнения, боясь пропустить хоть слово.
- Вот что, Алеша, помнишь, дня за два до начала этих наших с тобой вахт ночных к нам Владыка приезжал?
Алексей кивнул.
- А как думаешь, зачем он приезжал? Ведь ни праздника никакого не было, ни свадьбы какой особой, ни похорон?
Алексей, конечно, и сам задумывался, зачем это вдруг к ним в храм приехал епископ, да так ничего и не надумал. Правда, его все это не особо интересовало. Гораздо больше его привлекал автомобиль Владыки - новенький черный "Мерседес" S-класса. Еще запомнилось, что отец Григорий, проводив епископа, строго-настрого приказал Алексею никому из прихожан об этом визите не рассказывать. А на все вопросы отвечать, что, мол, не знает он ничего.
С того же начал и Николай.
- Сперва, Алеша, запомни хорошенько - то, что я сейчас тебе расскажу, ни одна живая душа знать не должна. Понимаешь меня?
Алексей снова кивнул, потом остановился, стащил с правой руки перчатку, медленно перекрестился и четко с расстановкой проговорил:
- Святой истинный крест, дядя Коля, что с собой в могилу унесу.
- Вот и ладно, - ответил Николай, - ты рукавицу-то надень, мороз покрепчал за ночь-то.
Когда снова пошли, Николай стал, наконец, рассказывать.
- Я, Алеша, честно сказать, и сам не до конца все понимаю, да только видно… в общем, судя по всему, побывала в нашем храме нечисть какая-то, вернее, пособник ее.
Открыв рот, Алексей, не мигая, уставился на Николая. Старик только вздохнул, снял шапку, быстро перекрестился на купола и стал говорить дальше. Слушая сторожа, Алексей почувствовал, что у него шевелятся волосы на затылке.
Оказалось, все произошло на глазах Матрены. Однажды, с месяц тому, она пошла сторожить храм ночью. Сначала все было как обычно. Матрена тогда выпила чаю, почитала Писание, помолилась и, сидя за столом, уснула. Но среди ночи ее разбудил какой-то шум. Протерев глаза и приглядевшись, она увидела, что подсвечник, что должен стоять перед иконой Богоматери Смоленской, валяется на полу, а перед иконой стоит какая-то черная фигура.
- Я, Алеша, не поверил бы ей - дуре старой! - с чувством сказал Николай, - мало ли, что ей там спросонья померещиться могло. Да вот только то, что потом началось, никак уж сном не назовешь. Матрена-то решила, что перед ней сам Дьявол предстал! Вот и заорала, что было мочи, а потом стала громко молитву читать и без остановки знамением крестным осеняться. Только не помогло ей это. "Черный" на Матрену бросился и крепко двинул ей чем-то по лбу. Матрена, понятное дело, тут же без сознания и рухнула. Слава Богу, удар, видать, вскользь пришелся, а сознание она, больше с перепугу потеряла. Оно и понятно - на ее месте у любого мужика душа бы в пятки ушла, - заключил Николай и сокрушенно покачал головой.
Алексей, конечно, тут же припомнил, что целую неделю Матрена ходила с пластырем на лбу, а на вопросы о его происхождении, рассеянно отвечала, что на ступеньках обледенелых поскользнулась, да так лоб и расшибла.
- Оно, Алеша, и эту историю можно было бы на бабскую дурь списать, да только мы с батюшкой нашим на том подсвечнике, что на полу валялся, нашли потом пятна восковые. Пятна-то не простые. - Николай выдержал многозначительную паузу. - Черные пятна, Алеша. Понимаешь? Черные восковые пятна.
- Черные? - удивленно переспросил Алексей.
- Да, Алеша, черные. Кто-то на том подсвечнике перед чудотворной иконой нашей черную свечку жег, понимаешь ты это? - выпучивая глаза, спросил Николай.
Теперь Алексей стал, наконец, понимать, что же все-таки случилось. В ужасе, как громом пораженный, он глядел на Николая. Страшные мысли вихрем понеслись в его голове. Забраться ночью в церковь - уже было немыслимо, а совершить перед образом Богородицы с младенцем Иисусом какой-то нечестивый обряд, да вдобавок еще учинить прямо в храме насилие над служителем господним, - одна мысль об этом казалась страшнее самой смерти. Не в силах вымолвить ни слова, Алексей молча топал подле сторожа. Лишь через несколько минут, немного оправившись от шока, Алексей кое-как собрался с мыслями.
- Дядь Коль…
- Что, Алеша, - тихо отозвался сторож.
- Дядь Коль, это как же получается… - Алексей никак не мог решиться произнести… - это как, значит, - голос его дрогнул, - значит, наш храм кто-то… осквернил? Так что ли получается?…
Последние слова он едва смог произнести. Жгучие, обидные слезы душили его, мешали по-мужски пережить страшную новость.
- Так, Алеша, истинно так, - ответил сторож и вдруг очень осторожно и как-то неловко приобнял Алексея за плечи, неуверенно прижал его к себе.
- Ты, Алеша, не волнуйся, не волнуйся, сынок, - забормотал Николай, похлопывая и поглаживая Алексея по спине, - это все уже ничего, ничего, теперь уж ничего все… Бояться нечего и волноваться тоже не надо. Владыка ведь для того и приезжал, чтобы с батюшкой нашим вместе очистительный молебен совершить. Так что теперь это ничего, ничего.
Алексей шел, едва понимая, где он и что вообще происходит. Голос сторожа звучал словно далекое эхо. Он двигался как в полусне, с одной лишь мыслью в голове, мгновенно затмившей все остальные: как же это возможно? Видения страшных кар, грозивших нечестивцу, посягнувшему на святыню, мгновенно нарисовала фантазия. Кто решился пойти на такое? Что могло заставить человека совершить этот страшный грех? Алексей был не в силах разобраться.
- Дядь Коль, - позвал Алексей.
Сторож не отозвался. Глядя в темноту ночи, кусая кончик бороды, он шел, погрузившись в свои мысли.
- Дядя, Коля, - снова чуть громче позвал Алексей и тронул сторожа за руку.
Тот медленно повернул голову и рассеянно посмотрел на парня.
- Дядя Коля, ну, а кто это был, узнали хоть?
- Эх, Алеша, - Николай грустно покачал головой, - да кабы узнали - уж было бы ему. Да как тут узнаешь-то? Не в милицию же идти. Для того мы с тобой теперь и дежурим тут, чтобы ни в коем разе его опять к храму не подпустить. А уж коли появится он тут снова, тогда мы его… Ну, в общем, понятно чего с ним сделать надо, - доверительно подмигнул Николай.
- Понятно, дядь Коль. Только, а вдруг это… в общем, а что если это не человек был?
Николай с интересом посмотрел на своего подопечного и даже чуть заметно улыбнулся.
- Да нет, Алеш, человек это был, человек. Нечистый с бабой драться не стал бы. На этот случай у него другие средства имеются, ты уж поверь мне старому.
- Ну а для чего же он, гад, всю эту бесовщину вытворяет, а?
- Да кто ж его знает? Может, у нас тут, прости Господи, сатанист какой завелся доморощенный. Они ж как душу Дьяволу продадут, - совсем одержимые становятся. Им ведь известно чего надо-то: кому денег, кому власти, кому еще чего мирского подавай. Ну, а чтобы верность свою Сатане доказать, идут вот храмы оскверняют, да всякие богомерзкие дела творят. Это, Алеша, народ конченый. Им в пламени адском гореть вечно.
При упоминании об адском пламени Алексей почувствовал, что продрог до самых костей. У него даже мелькнула шальная мысль, что неплохо бы сейчас немного этого пламени пустить на обогрев.
Отстав от Николая на шаг, Алексей зубами стащил с окоченевших рук перчатки и, едва шевеля пальцами, сдвинул манжет с левого запястья.
- Ну, чего там натикало-то, - вдруг услышал он голос Николая.
- Без пяти шесть, - быстро пробормотал Алексей и судорожно одернул рукав.
- Ну, вот и закончилась наша с тобой вахта, - спокойно сказал Николай. - Скоро уж светать начнет, а там глядишь - и батюшка наш приедет. Пойдем, Алеш, на сегодня - все.
Они оба зашагали к сторожке, стоявшей поодаль, в глубине церковного садика. Вдруг Алексей резко остановился и замер, не смея двинуться дальше. Николай обернулся, с недоумением посмотрел на него.
- Ты чего встал-то, Леш? Примерз что ли? Ну, чего молчишь?
Алексей замялся, сделал, было, шаг, но снова остановился.
- Дядя Коля, вот мы уйдем сейчас, а вдруг он сейчас-то и заявится. Кто ж его тогда остановит, а?
Николай улыбнулся и одобрительно закивал головой.
- Молодец, Алеш, не о себе - о деле думаешь. Расскажу про это батюшке. А насчет того, что гость к нам пожалует, то это навряд ли. Не дурак же он совсем, чтобы поутру сюда сунуться. Да и не выйдет у него ничего, даже если и попробует. Я вот сейчас Матрену разбужу, да мы с ней вдвоем подождем, пока батюшка приедет. А там уж и рассветет. До той поры я ложиться не буду, так что, если пакостник какой сюда и полезет, я ему в момент рога пообломаю.
Алексею сразу стало спокойнее, и от этого еще сильнее захотелось оказаться в уютном тепле натопленной сторожки, выпить горячего чаю, или нет, можно и без него, а просто - упасть на жесткий топчан, вместо подушки сунуть под голову шапку, сладко-сладко потянуться и уснуть самым крепким сном без сновидений. И все-таки уже на пороге сторожки он, старательно подавляя зевок, сказал Николаю:
- Ну, если чего, дядь Коль, я тут, рядом.
- Ладно, ладно, - Николай с усмешкой хлопнул его по спине, - если чего - я свистну!
Едва переступив порог, Алексей почувствовал, что не в силах даже раздеться. Как был, в куртке и ботинках, он рухнул на старый клеенчатый топчан и уже через минуту стал тихонько, совсем по-детски посапывать. Николай немного постоял, задумчиво глядя на парнишку. Потом он вздохнул, склонился над Алексеем, осторожно перевернул его на спину и стал расстегивать "молнию" на пуховике. Николай аккуратно снял с Алексея куртку и повесил ее на спинку стоявшего рядом стула. Покончив с этим, он занялся ботинками. Николай завозился со шнурками и стал машинально разбирать надпись на подошве. - "Ко-лум-би-я", - прочитал он по слогам. - Во, блядь, опять Америка, еби ее мать! - пробурчал он. - "Все, блядь, летают. Не налетаются все никак, суки! Мало им было "Челленджера", пидарасам!" Наконец Николай стащил с Алексея ботинки и поставил их в углу у печки. Потом он вернулся к топчану и укрыл Алексея одеялом.
Николай вышел на порог, осторожно прикрыл за собой дверь, старясь не шуметь, запер ее на ключ и спрятал ключ в карман. Потом он медленно и внимательно оглядел весь двор, прислушался. Быстрой уверенной походкой сторож подошел к дверям храма, снова прислушался - тихо. Хлопнул себя по карману - проверил, все ли на месте. Повел плечами и вдруг резко и сильно навалился на створку тяжелых дубовых дверей. Крякнув от натуги, он быстро вынул из кармана длинный, с крепким толстым лезвием нож, тут же сунул его в образовавшуюся щель. Поковыряв, ловко отодвинул задвинутый изнутри засов. Хорошо смазанные петли не издали ни звука. Оглянувшись еще раз, Николай скользнул в черный проем двери.
В притворе Николай еще раз прислушался. Церковную тишину нарушал лишь приглушенный храп Матрены. Пахло свечами и лампадным маслом. Несколько секунд Николай привыкал к тусклому, едва пробивавшемуся из трапезной, свету, пока четко не различил в сумраке взгляд евангелиста, угрюмо смотревшего на него со стены. Тогда Николай еще раз вынул свой нож, бесшумно поддел крючок, открыл рассохшуюся двустворчатую, с маленькими оконцами дверь и шагнул внутрь храма.
Стараясь не смотреть на нее, Николай подошел к установленной посреди храма большой иконе. Действовал он быстро и уверенно. Расстегнул тулуп, снял шапку, бросил вещи прямо на пол. Наклонился, стащил валенки, потом снял носки, свернул их, сунул в валенок. Поежился от прикосновения к ступням холодного церковного пола. Потом задрал свитер, байковую рубашку и вытащил из-за пояса перевязанный бечевкой полиэтиленовый пакет. Быстро развязал легко поддавшийся узел, осторожно вытащил из него тускло поблескивающий в неясном свете, длинный черный балахон. Внезапно Николай замер, словно не в силах решиться на что-то. Несколько секунд, задумчиво перебирая скользкие складки, он, не отрываясь, смотрел на гладкую ткань. Потом, будто очнувшись от забытья, быстро затолкал все обратно в пакет и сунул его за пояс. Он подождал еще немного, потом неторопливо и очень спокойно запустил руку в карман брюк и вынул оттуда маленький бумажный сверток.
Со свечкой пришлось повозиться: крохотный огарок никак не хотел стоять вертикально, огонек жег пальцы, несколько раз превращался в едва видное синее пятнышко, грозя погаснуть вовсе. Наконец Николаю удалось все сделать, как положено. Зеркальце он установил рядом со свечкой, подошел на полшага и стал искать в нем свое отражение. В маленьком, с отбитым уголком зеркальце, выломанном из пудреницы, едва помещались один глаз и половина носа. Чуть подавшись вперед, Николай набрал в легкие воздух, задержал на секунду дыхание, а потом медленно, четко выговаривая слова, тихо забормотал:
- Лягу я раб божий Николай, помолясь, и встану, перекрестясь, и пойду я из дверей в двери и из ворот в ворота в чистое поле, под чисты звезды, под Лунь Господень. И лежат три дороги, и не пойду я ни направо, ни налево, пойду по средней дороге. Та дорога лежит через темный лес, в темном лесу стоит древо тоски, тоскует и горюет тоска, печалится. И поселяю я ту тоску в раба божия Алексия. Взойди в яго бело тело и в ретиво сердце и в русы власы и в кровь кипучу и в руду горячу, чтобы он по рабе божием Николае тосковал, и все бы он обо мне думал, и питье бы он не запивал и естве бы не заедал, во сне бы он не засыпал, и завсегда бы он меня раба божия Николая на уме держал. И будет ему без меня тоскливо на сердце и пусто на душе, и станет он лишь со мной искать встречи, лишь со мной рабом божием Николаем покой душевный да обретет. Как Солнцу и Месяцу помехи нет, так бы и моему заговору помехи не было. Аминь, аминь, аминь. Осанна! Подигос мопоги тунрев любилюго окорми мя яко странна визьми мя крило на здех обовати споборствуй сочетавати ны счиневати ны удерживати удесы да бых аз от селе престати каттипа. Аминь. Осанна! Подигос мопоги тунрев любилюго окорми мя яко странна визьми мя крило на здех обовати споборствуй сочетавати ны счиневати ны удерживати удесы да бых аз от селе престати каттипа. Аминь. Осанна! Подигос мопоги тунрев любилюго…

***
Слева от притвора, в свечном ящике, уткнувшись лбом в сложенные перед собой руки и подставив затылок свету настольной лампы, спала Матрена. Николай подошел к ней вплотную, положил руку ей на плечо и сильно потряс. Затем с интересом наблюдал, как тело Матрены, словно громадный кусок студня, колыхалось из стороны в сторону с затухающей амплитудой, пока не замерло в прежнем положении. Николай улыбнулся, а потом быстро вставил в рот два пальца, наклонился к самому уху Матрены и оглушительно свистнул. Матрена не шелохнулась, лишь пробормотала что-то во сне, и снова стала мирно похрапывать. "Дрыхнет, пизда старая. Видать, с дозой переборщил",- сказал Николай. Потом он взял со стола бутылочку из-под "Кока-Колы", в которой бултыхались остатки матрениного чая. Он быстро сунул ее в карман своего тулупа, а из другого кармана достал точно такую же бутылочку и поставил ее на стол.
На паперти он надел шапку, внимательно огляделся и прислушался. Снег теперь перестал, стих ветер, и в крепко прихваченном морозом, очистившемся за ночь воздухе свободно носились первые утренние звуки: где-то скрипнула калитка, залаяла и тут же смолкла собака, издалека донесся рокот двигателя первого автобуса. Над крышами сонных домов медленно и как бы нехотя растворяясь в рассветной мгле, поднимались сизые столбы печного дыма.
Николай задумчиво посмотрел на вытянувшуюся вдоль горизонта лиловую ленту рассвета, улыбнулся чему-то и вдруг тихо-тихо, почти шепотом, словно боясь быть услышанным кем-то, запел.

Весна 2002 г.

Tweet