Они сервируют стол на большом подоконнике, в квартире на первом этаже. Наливают вино в бокалы- как кислоту,- аккуратно, не проливая ни капли; ставят тарелки- как мины; выкладывают вилки- как карты в блэкджеке, глядя друг другу в глаза, по очереди, одну за одной, торжествующе ухмыляясь чему-то своему. Ни один предмет не бросается в глаза, не кричит. Прекрасные формы спокойно стоящего, гладкого красного вина соответствуют всему остальному и наоборот. Шторы и тюль они сорвали, чтобы был виден двор с огромным, белым, неподвижным деревом и несущимися в разные стороны потоками танцующих снежинок. Они ищут идеальное сочетание бокалов, стола, дерева и снега. Двигают приборы, пробуют, поправляют. Они ищут математическую и эстетическую точность красоты.
Муж и Жена.
Стол они украли из уличного кафе еще летом, поймали паузу в обслуживании, когда заказ -- (кофе, это не вызывает подозрений. Официантка не подумает, что вы будете брать что-либо еще) --стоит на столе, и все уверены, что вы заткнетесь и начнете пить, а не поставите все это на асфальт, подхватите стол и помчитесь наперерез уличному движению, оставив за собой 2 теплых стула и абсурдно стоящие на тротуаре чашки вместе с дымящей сигаретой в пепельнице. Для того тобы сделать все, как надо, они месяц тренировались дома, таскали тяжеленную швейную машинку из комнаты в комнату.
Все столовые приборы пришлось попросить у родственников, -старой бабки по какой-то даже не линии, а кривой. Она долго жалась, не хотела отдавать, бормотала свое под крупный нос, бредила. Они кололи ее иголками в седую голову, а она и не замечала, просто чувствовала, что ей что-то мешает, щурила слепые глаза. Навеселившись, они, наконец, открыли буфет ключом, снятым с дряблой мошонкообразной старушечьей шеи.
Мебель в квартире, драгоценности, ковры, книги, пластинки, телевизор, практически все, что составляет уют и имеет ценность, они продали. То, что ценности не имело, они сожгли. Бумаги, документы, паспорта, удостоверения и прочую шелуху разрезали на аккуратные квадратики, оставляли по одному в каждом кафе, куда приходили. Купили себе костюмы в стиле конца 19 века. Два. Оставшееся потратили за достаточно небольшое время на рестораны и гашиш. Когда деньги кончились, в последний момент, когда стало ясно, что из дома они больше не выйдут, они избавились и от машины.
Муж позвонил кому-то с мобильного телефона, прежде чем спустить его в унитаз. Он долго говорил тихим голосом и долго слушал шепот на другом конце трубки.
И вот сейчас они сервируют стол на подоконнике. Одетые по старой моде, нервные и веселые. Они понимают, что должны найти баланс в расстановке как можно быстрее, пока не стемнело, и не прекратился снегопад, иначе все придется переделывать, подгонять под другое освещение и стиль. Может быть, даже костюмы уже не подойдут. И что тогда делать? Но время еще есть.
И вот раздается звонок в дверь. Еще один. Пауза. Звонок, звонок. Пауза. Звонок, звонок. Так надо. Ровно через минуту муж возвращается с кожаным жестким саквояжиком, на котором висят ожерельем несколько колец, и без пухлого конверта, через который просвечивали темные плоские прямоугольники.
Он ставит чемоданчик у стены, и с женой еще раз обходит каждую комнату. Они подбирают кусочки мусора, стирают следы. Муж достает из кармана мятые, плоские, белого металла часы и смотрит на безнадежно отстающее время. По нему они учились жить с тех пор как выбросили все альтернативные источники.
Они удаляют за дверь квартиры все, что насобирали этой последней проверкой-немного-какие-то бумажки. Муж швыряет вниз по лестнице выпотрошенный кошелек. Жена - привычно кладет руки туда, где должны были быть карманы, но напарывается на гладкий шелк платья. Смущенно улыбается.
Их шаги гулко звучат в пустой квартире. Когда нет вещей, появляется эхо. Когда нет вещей, ты слышишь самого себя. Жена берет саквояж.
Они подходят к подоконнику, аккуратно ставят лаковые туфли и ботинки на крашеное белым дерево; будто пролезая между нитями, садятся на стулья, встраивая себя в систему, чтобы не потревожить сплетенное из вина, стола, скатерти, блестящих вилок и стульев совершенство, ставшее не вещью, не совокупностью-множеством, а символом. Муж смотрит на часы. Потом в окно, потом на нее, держащую саквояж на коленях. Он делает руками плавный жест, имитирующий раскрытие книги. От сжатых ладоней молитвы-аплодисмента до ладоней нищего, который из жадности протягивает не одну, а две, и при этом еще взвешивает, в какую мелочи кладут больше. Естественно локти чуть прижаты к корпусу. Плавный, красивый жест.
Жена выбирает одно из пяти колец. Все кольца из черного металла и с плоскими камнями белого цвета. На каждом - символ и подпись: EJECT. REW. PLAY. FF. STOP. STILL. Она снимает кольцо STOP, с маленьким черным квадратиком. Она выбирает руку и палец, на который следует его одеть. Щелчок латунной застежки; опускает руки в открытую темноту, в муравейник. Ждет. На ее лице - сосредоточение и поиск. Она напрягается и нашаривает там что-то и тянет, пойманную рыбину, к прорубленной проруби. Ледяная вода морозит ее ногти.
Он еще раз бросает взгляд на гнутые заедающие стрелки. И в окно. Снег продолжает идти.
Она достает из чемоданчика куб, прозрачный куб. Есть такая детская игрушка, наполненная искуственным снегом и водой. Обычно внутри зимний домик. Перевернешь ее, и снег посыпется на крышу.
Только вот в том кубе, который она поймала, нет домика. Там маленький мир, разделенный перегородкой-стенкой. С одной стороны- комната. Стол, сервированный на подоконнике, за которым сидят мужчина и женщина и рассматривают что-то микроскопическое, стоящее на скатерти среди вилок и ножей. С другой дерево и двор. И снег, он несется в разные стороны потоками танцующих снежинок.
Он замечает, что на ее кольце теперь не хватает камня. Что камень прилепился к внешней стороне куба. Она просто поймала куб на эту приманку, куб ее проглотил.
Жена отбрасывает чемоданчик вместе с его ожерельем за пределы видимости. Чемоданчик пролетает как молния сквозь комнату в доме, сквозь комнатку в комнате.
Теперь остались последние шаги. Они ищут для куба идеальное место на столе, это уже легче, потому что можно наблюдать за собой сверху. Они соединяют руки над ним. Его -теплые, ее-покрыты гусиной кожей.
За окном танцует снег, в кубе танцует снег. Они глядят на это движение несколько секунд, а потом друг другу в глаза. Его глаза - синие и сумасшедшие. Ее-карие и улыбающиеся. Они любят друг друга. Они могут предугадать движение каждой снежинки из того миллиона, что беснуется во дворе.
И в тот момент, когда каждая снежинка занимает свое предугаданное, идеально место, гармонирующее с каждой вилкой, каждой складкой костюма, каждым изгибом мышц мужчины и женщины, держащих бесконечность комнат в своих руках, с отраженными снежинками, вилками, столами и бокалами, с отражениями и отражениями в отражениях; когда освещение и атмосфера зимнего дня-вечера достигает той точки, когда дальнейшее изменение, которое начнется уже в следующую одну миллиардную секунды, начнет только портить весь баланс и гнуть его вбок; когда пересекаются в идеально сбалансированной точке две бесконечности-горизонтальная бесконечность времени, и вертикальная бесконечность вериницы комнат и кубов; когда их душевное состояние становится именно таким, которое должно быть-любовь и волнение и радость и счастье и желание и воспоминания отражающиеся друг в друге синие гляза в карих карие в синих...
В этот самый момент
они одновременно
нажимают на кнопку STOP.

Tweet