Прикинув хуй к носу, Наташа отправилась на поиски.
Нужно было что-то стремительно найти.
Но без стрёмов. И без всего того, что вызывает скуку, зевоту и раздражение, не говоря уж… - ну,
наверное, об этом самом и не говоря.
Наташа не любила нервную сыпь и прыщики. Они ведь вовсе не украшают лицо, верно?
Надо сказать, от стрёмов и от всяких там посторонних нервов, у Наташи как раз и высыпали на
лице искомые нами сыпь и нервные прыщики. А это Наташе совсем не к лицу. Породистые мужчины
наверняка поймут Наташу.
Но, всё-таки, продолжим.
Когда Наташа открывает рот, в мир катятся круглые бархатистые звуки. Наш носик немного
завострён. Мы умеем одеваться с характерным вкусом. Кругом неприятный нам люд, и вообще
температура. Пыль какая-то, невидимый пух, летают и забивается в носовые ноздри.
Жить на остановке пришлось около пятнадцати минут. Подлетел какой-то гарный горец на сгнившей
двойке и галантно толкнул перед Наташей визгливую дверцу, садись мол, красавиц! - Наташа с
презрением отворотила свой бледный лик.
Через три минуты лихо подвалил красный автобус.
В автобусе было жарко, липко, и постоянно с левого боку пахло мужчиной- козлом. Всюду трясётся и
гремит. Под руку навязчиво лезет сальный поручень. В попу и писю впиваются противные
трусики-жопорезки. И зачем я их одела? Новый модный лиф теснит и душит Наташу, кусает за слабые
рёбра.
Испытывая такие вот неудобства, Наташа все же упорно пробиралась в самое сердце родного, невесть
какого, конечно, городка.
Вчера, прибыв в неоновый клуб, Наташа надеялась повстречать каких-нибудь своих старинных
знакомых тусовщиков, но жестоко обломалась, ведь большинство из них уже давно переехало, кто в
штаб Духонина, кто чуть подальше.
Так ей, по крайней мере, сказали другие, новые тусовщики, которые уже, возможно, тоже начали
готовиться к своему последнему неведомому путешествию. Пришлось отправиться в другое местечко.
Проходя через подземный переход, Наташа тайком запустила ладошку спереди, - влажновато. Капризы
природы, водоотделение.
На следующей дискотеке сильно плясали колоссальные негры с мохнатыми рамами. Пол содрогался от
мощных басов и множества негритянских ног, подобных чёрным колонам. Кругом было очень громко, а
тёмных уголках интимно. В увесистом воздухе волнующе носились знакомые запахи. Наташа поёжилась
сторожко. Осторожно пробежал кал. Негры были красивые и ловкие. Двое, задрав к тёмному потолку,
вытянутые трубочкой мясистые губы, протяжно голосили: я-иа-иа-иа - ии!
"Как собачки…" - с жалостью подумала Наташа и вспомнила своего доброго волосатого дратхара,
который, почему-то неожиданно умер два года назад.
Один негр попытался сграбастать Наташу и шутливо закружить её в зажигательном латиноамериканском
танце, но Наташа с воплями вырвалась. От досады она чуть не расплакалась, но плакать было нельзя,
выражение лица у неё тогда становилось некрасивым, текла тушь, плечики вздрагивали. Наташа не
любила своего некрасивого лица. А под платьем у Наташи уже начали ползать и смеяться озорные
светлячки.
В углу, в дали от барной стойки, Наташа заметила свою школьную учительницу по биологии, она
часто сюда захаживала, хотя и была уже в непечатном возрасте. Наташа с ней никогда не
разговаривала, но при встречи они, как две старые подружки, кивали друг другу и премило
улыбались. Богатое тело Бронеславы Карловны Рунт одиноко сидело за отдалённым круглым столиком.
На столике переливались пустые рюмочки, так же стояли три порожние пивные кружки, под столиком
валялась пластиковая бутылка, рот Бронеславы Карловны был полуоткрыт в гипсовой улыбке,
Бронеслава Карловна гипнотизировала тьму. Остановись мгновение! Наташа постояла, полюбовалась. Но
как не хотелось уходить, а уходить всё-таки надо было
Бронеслава Карловна малька подгуляла, наверное.
Ничего не промутив в клубе, пришлось выдвигаться к бабушке. Бабушка была последним шансом.
Мутной надеждой. Коварной занавеской мечты. Финальным оплотом. В голове по-прежнему катались
мутные, волосатые шары. Идти к бабушке очень не хотелось. Нелегко было девичьим ножкам идти к
бабушке. Возможно, что ноги наши иногда идут сами.
Ещё был среди Наташиных знакомых, юркий дилер Антошка-горемыка, по прозвищу "кислый хуй". Но,
обзвонив знакомых всех его знакомых, Наташа так и не сумела его найти - затаился, наверное.
Привалил себя могильным камнем. Известняк, брусчатка, порожняк.
Ладно, ладно… Чеши пизду, Антошка! Оставим тебя, пожалуй на завтра.
Но ещё Наташе необходимо было иметь при себе энное количество денежных знаков. А для этого нужно
домой. Ну почему всё против меня!

А бабушка была ещё тот подгнивший фрукт.
Надо сказать, что бабуля не совсем адекватно умела схватывать окружающую её беспокойную, шумную
реальность. Нельзя сказать, что бы бабушка чего-то не понимала, она прекрасно всё понимала.
Нельзя так же сказать, что бабушка плохо слышала или не умела внятно объяснить людям свои
нехитрые желания.
Она вовсе не могла говорить, и была совершенно, то есть, абсолютно глуха. Одним словом она была
глухонемая. Объяснялась она с людьми какими-то корявыми, малопривлекательными знаками. Один раз я
её видел, тогда меня посетило редкое чувство брезгливости. По-моему, она так и не освоила
трёхмерную азбуку глухонемых.
Иногда мне кажется, что таких людей надо всё же истреблять в массовом порядке. Тот, кто поспешит
объявить меня человеком не совсем гуманным, я предложил бы другой вариант, например, -
совершенную изоляцию. Крайний север, лесоповал, урановые рудники, мало ли чего ещё увлекательного
можно придумать. Опять же, Диснейленд имени Виктора Цоя простаивает.
Но когда всё это ещё будет! Вот, смотрю я из прекрасного своего далека, и вижу, что жить в это
время чудесное, уж не придётся ни мне, ни тебе!
Но вернёмся к старушке.
Язык бабушке урезала старуха Прасковья за то, что повадилась наша бабушка в огород к Прасковьи
по ночам мак таскать. Ладно, разок-другой, а то ведь через день, благо, мака до хрена. И ведь
совершенно не в коня-то корм!
Решила Прасковья это дело пресечь, как-никак свои цветы-растения, сама сажала-высевала, с
сорняком билась, не покладая рук, да и не хорошо как-то, вроде соседи, уважать друг друга надо.
Решено было устроить небольшую, местечковую засаду. Притаилась Прасковья на яблоне с тусклым
фонариком в руке, и, прокряхтев на сучках два часа, наконец-то дождалась. Бабушка Аня двигалась с
севера, проворно перебегая между невысоких стожков сена. Вот уж и сад недалеко.
Поблёскивая сизыми глазками из-за яблоневых стволов, она быстро приближалась к маковым
высевкам. Через плечо у хищной старушки была перекинута небольшая, но вместительная котомка. Со
звериным криком сорвалась со своего насеста лютая Прасковья. Повалив и смяв завопившую от ужаса
бабу Аню, Прасковья прошипела:
- Молчи сука, язык вырву! Молчи! Будешь, блядища старая, мой мак тырить?! Будешь?!
"И тоскоша бабоньки друг друга за косиця!"
Барахтающаяся баба Аня орала, ничего не понимая и не слыша, в её карих глазах метался древний
ужас, такое с ней было впервые.
Раздовались шлепки, захваты, скрежет зубовный, баба Аня пыталась порвать противнице гнилой рот.
Но вот в темноте что-то сверкнуло, раздалось змеиное шипенье, и, еще минуты две, кряхтя,
перекатывались старушечьи тела друг через друга; под деревом жалобно помигивал ненужный фонарик.
- Зачем воруют? Ох! Зачем воруют? Ой, не хорошо, ой плохо, помру я - проносилось в нечестной
голове…
Когда баба Аня на подкашивающихся ногах ввалилась домой, в её лифчике, похожем на две
хозяйственные сумки, ещё вздрагивал липкий, багровый язык. Прасковья закопала ножик в соседском
огороде, авось ещё пригодится!
С тех пор ночная хищница больше никогда не появлялась в огороде алчной любительницы кнедликов с
маком.
А оглохла бабушка в том же году, когда по своей нужде, тайком, пробралась в Казахстан и,
сбившись с маршрута, три дня проплутала в душной степи.
Вот уж господь наказал!
Не смотря на страшный по ночам холод, баба Аня, с голодухи, съела всё своё нижнее бельё и
портмоне из кожзаменителя.
Уже отчаявшись найти хоть какое-нибудь жильё, с питанием и горячеё водой, она вдруг услышала
какие-то звуки, которые, по мнению бабушки, могли издавать только высоко организованные существа.
Кровь застучала в висках. Расширился зрачёк. На теле встал седой волос.
Бабушка сорвалась и побежала. Песчаный топот разнеся по степи. Это были последние звуки, которые
она слышала, потому, что, взбежав на холмик, она увидела зрелище поистине удивительное!
На огромном плоском пространстве вздымала в небо свой могучий торс гигантская белоснежная
ракета. Раскинув ручки, как бы желая обнять весь спасший её мир, бабушка бросилась к ракете…
Тем временем, лётчик-космонавт Валерий Бузько, лёжа в тесной кабинке, уже порядочно наложил в
свой упругий скафандр, между тем, как его напарник раздражённо щёлкал красным тумблером, водил
глазами влево и вправо, и нервно зевал. Через минуту огромный огненный шар закрыл собой всё небо.
Удивлённую, с опалённую бровями, трясущуюся бабушку, рискуя своими совершенно никчёмными
жизнями, спасли два солдата срочника - Токтогул Садцо и Каземир Ряхов.

Оглохнув и потеряв дар русской речи, бабушка ощерилась и озлобилась. Отрешёность от ненужной
суеты внешних событий позволило ей больше заниматься своим внутренним мирком. Бабушка стала
несколько чистоплотней. Стала пользоваться вожателем "Brick"

В прошлом - левый эсер, с переменным успехом белогвардеец, красный комиссар, и капитан НКВД,
Наташин будущий дедушка - Анатолий Борисыч, был личностью неординарной, уникум в с воём роде.
Таких в городе было всего три-четыре, от силы пять. Редкие, загадочные люди. Герои. Орлы.
Дело в том, что Наташин дедушка очень любил мастурбировать. Он мастурбировал сильно и часто.
Особенно ему нравилось дрочить на немецкие бомбардировщики. Его возбуждал их страшный гул, свист
падающих бомб, грохот зенитных орудий, всеобщая неразбериха и паника. Плачь ребёнков, копоть и
стон вдовушек в ситцевых платочках… Вообще опасность его возбуждала очень сильно, не по-децки
сильно.
С разинутым ртом, выпучив глаза, дедушка стоял со спущенными штанами на каком-нибудь возвышении
посреди всеобщего хаоса и бурелома, и кричал вверх страшным голосом. Иногда он даже приплясывал
на дымящихся кучах мусора, демонстрируя своё полное равнодушие к смерти. Как-то в один из своих
сеансов дедушка даже попытался помочиться на недосягаемый самолёт с крестами, но упал и
извалялся. Во время очередного авиа налета дедушка лишился своей любимой левой руки и седого
мешочка для яичек. Потом, ему на это место что-то такое, всё-таки, пришили.
Отчасти дедушкина любовь передалась и Наташе. Она тоже любили всё заграничное. Но теперь дедушка
был лыс и глуп, и ни на что не годился. После войны он скитался по стране, с единственно
бессмысленным желанием посмотреть народ, быт, нравы. Народ был глуп и зол, быт грязен, повсюду
воняло, нравы были тяжелы и развращены до крайнего предела.
Добравшись до Сибири, дедушка крепко стиснул ляжки. Вскоре он запил и встретил бабушку.
И родилась у них прелестная дочурка, - в будущем Наташина мамаша.

Сейчас седой дедушка разговлялся и вдохновенно бредил о любимом товарище из рижского
конно-пластунного полка, и про какого-то покинутого георгиевского кавалера в начищенных
полусапожках.
Торопливо открыв дверь, Наташа пробежала в комнату, не снимая туфелек. А вот трусики были
скинуты немедленно. Мерзкие жопорезки были заменены на более удобные - полудетские с ромашками и
сердечками. И кто это додумался рисовать на девичьем белье, скажу больше, на причинных девичьих
местах - сердечки и жуков? Странно, это как-то.
Наташа включила и выключила телевизор. Там по сцене скакал тяжёлый клоун Валерий Сюткин. И ещё
показывали, как один наш известный своим цинизмом режиссер, красовался в кожаной курточке во
время рабочих моментов съёмки ералаша с забавным названием - "Как Марусе пизды вломили".
"Пост модернизм - великая вещь" - мелькнуло в Наташиной голове.

На кухонном столе лежала пухлая замусоленная книжка. Дедушкина настольная.
"Хроника пикирующего пидараса" - так, кажется, называлась эта книжка известного пост
московского писателя, который год назад заблудился на дальнем востоке в зарослях лимонника.
Денег было совсем мало, денежки стремительно заканчивались. Пришлось забраться в закрома
дедушкиной пенсии, ему-то деньги зачем, спрашивается? Странно, но за свои боевые подвиги дедушка
получал вполне приличную пенсию. Можно даже сказать, что пенсия его была весьма крупна.
Сграбастав с десяток купюр, Наташа остановилась, испытала мимолётное чувство стыда и позора,
но, собравшись, снова привела свой организм в движение.
Подкрепившись из коробки конфеткой "Тофифи", ловкая девушка отправилась в путь.

Наташина бабушка, согретая рюмочкой-другой того-этого, иногда любила порассказывать про свои
военные ужасы. Выходило очень картинно.
Сначала бабуля обороняла Москву, потом перешла с обозами в наступление. Тогда, конечно, бабушка
старушкой ещё не была. Было ей, что-то около двадцати с чем-то.
Время-то было лихое, события и мор на перегонки обрушивались на перепуганных насмерть людей.
Катастрофически не хватало.
Особенно бабушке удавалась грустная история про снайпера Федотова, который, под звуки губной
гармошки бесстрашно выскакивал из окопа и показывал изумлённым фашистам свой прелый юношеский
зад.
-Накося, выкуси! - кричал Федотов и для пущей убедительности показывал ещё и свою грязную дулю.
Немецкие бойцы цепенели от такого бесстрашия. Что бы избавиться от этого жуткого зрелища они
палили из автоматов в воздух.
Бабушка была влюблена в смелого солдата. Во время затишья, по вечерам, бабушка ходила миловаться
к Ване, и они вместе пели песни, смеялись, делились тушенкой и сальцом. Белозубый красавец Иван
превосходно играл на гармонике, бойко плясал матросский танец "Яблочко", был пердун и заводила, и
бил фашистского гада не в бровь, а в глаз. Однажды Иван принёс сорок трофейных таблеток
"Аlkazeltzer", которые они с бабушкой сгрызли за пятнадцать минут, думая что это конфеты с
ликёром.
Частенько, по вечерам, землянка заметно содрогалась. Рассказывая эту фронтовую историю бабушка
возбуждённо размахивала руками.
Но недолго длилось девичье счастье.
Посла одного особенно ювелирного немецкого артналёта, на месте ямки, где обычно хоронился Ваня,
улыбалась огромная воронка, а метрах в двадцати нашли запёкшийся приклад от Ваниной винтовки с
трогательно присохшей на нём залупной шкуркой. Бабушка за три дня выплакала все свои голубые
глаза.
В тот же год, при помощи кислоты она свела с левой руки толстую бородавку, татуировки тогда ещё
не были в моде.

2
А вот Наташа умирать уже побаивалась.
И больше всего Наташа боялась умирать долго и мучительно. Но это ведь нисколько не удивительно.
Кого же можно удивить желанием мучительной смерти? Любимым её лозунгом и тостом когда-то было -
"Жить быстро, умереть молодой!". При этом Наташа молодцевато поднимала бокал со случайным винцом
до уровня глаз, встряхивала тёмной чёлкой, и всё выпивала. Но, вот со скоростью жизни было,
вроде, всё в порядке, а умирать молодым пока никак не получалось.
А шел Наташеньке уже двадцать восьмой годок. "Не берут меня черти!" - несколько фатовато
восклицала, порой, смелая девушка. На что нам черти?!
Однажды в Снегирях, на чердаке дачи у одного своего знакомого, сатаниста Коли, они, с кудрявой
подружкой Машей, нашли старый гроб, в котором с хохотом по очереди лежали. Гроб перетаскивался,
опрокидывался, и происходило попарное перепихиванье - кто кого…
А как-то, тёплым сентябрём, Наташа скоротала там ночку.
Она даже хотела тайком от упрямого сатаниста перевезти гроб к себе домой, на горбу, так сказать,
но потом забоялась праведного Колиного гнева, да и выглядело бы это довольно нелепо, ну,
представьте себе - идёт по городу красивая модная девушка и тащит на себе старый неструганый гроб
- и смех, и грех, и стыдоба!
И, в общем-то, не по-христьянски. Коля был конопат, забавно светловолос и чуть-чуть косолапил,
одним словом, мальчик из "Ералаша". Куда делся, не знаю.
Наташина мама тоже очень ласково относилась к смерти. Было в этом отношении даже что-то нежное,
любовное. Наверное, это и неудивительно.
Ведь родилась она в те года примерно, когда толстый Элвис уже основательно пропердел все кожаные
сиденья своего желтого лимузина.
Евгения Федоровна, Наташина мама, крепко любила ансамбль "Битлз" и рябиновую на коньяке. Уже в
шестом классе Женичка целыми днями с подружками пропадала после школы в небольшом саду неподалёку
от тощей речушки.
Тогда ещё эта речка была милой и чистой, как русский девичий романс девятнадцатого века, а вот
во времена Наташи, там уже во всю плавали разномастные куски гавнища и серые бруски пенопласта,
что весьма напоминает российскую зону интернета начала двадцать первого века.
Около речки она познакомилась с одиноко сидящим, щуплым рыбарём по имени Толик.
Через неделю, там же в садике, но ближе к овощному рынка, Анатолий Борисыч, припав на острые
коленки, сделал Евгении Федоровне заманчивое предложение, от которого смущённая барышня
отказаться не сумела.
На таких радостях будущий отец объелся немытыми помидорами и буквально через полчаса он уже
сидел под кустом бузины и дристал, как говорится, в три ручья…
Через год, легкомысленный папа, оставив беременную Наташей маму, отправился в далёкий
Афганистан строить там электростанцию, что ли, - погнался за длинным афгани, да так и не
вернулся. Дорог же ты, афганский рублик!
Так Наташа никогда своего папу и не видела.
Уже много лет после, один из старинных маминых друзей, показал Наташе пожелтевшую фотографию, на
которой бородатый мужчина с искаженным злобой лицом, трудно взбирался в гору на ослике,
перегруженном потёртыми тюками с соблазнительными припухлостями.
Но Наташа росла ребёнком розовым и крепеньким. Бабушка с мамой наперебой закармливали ребёнка
ватрушками, грушей, шербетом.
И уже в двенадцать лет лопались детские трусики от сочной девичьей силы…
Наташина мама умерла пять лет назад от рака желудка. Наташа, честно сказать, не очень горевала
по поводу смерти своей мама, просто отношения у них в последние годы как-то не складывались. То
Наташа на маму наорёт, то мама на Наташу. А порой и чуть до драки дело не доходило. Похоронила
Наташа свою маму скромно, на втором городском кладбище, кроме Наташи и старого церковного сторожа
с рыжим псом, который постоянно чесался и кусал себя подмышками, на похоронах никого не было,
Евгения Фёдоровна давно растеряла своих подруг. Было уже холодно, с деревьев сыпали листья,
Наташе вдруг представилось, как, там её мама будет лежать в этой холодной, влажной земле, начинал
моросить дождь. Пришли двое мужиков, опустили гроб с Наташиной мамой в могилу и быстро закидали
глинистой землёй. На кладбище, Наташа к своей маме больше ни разу не пришла, и её могилка давно
хуями заросла.

3
Время быстро бежало в те великие годы.
Сухие лепестки пизды бабы Ани уже почти осыпались, но, бывало иногда, залётный шалун поручик,
порой и срывал безэшку с серых губ.
Однажды Наташа заглянула в баньку, где мылась бабуля - шампунь свой, забыла, а бабушка ведь всё
равно дегтярным мылом волосья свои моет.
Бабуля, стоявшая в пару и печном чаду, медленно, смущённой ладошкой прикрыла зацелованную
лобковую проседь. Пораженная Наташа сделала шаг назад, оступилась, и чуть было не упала.
С тех пор Наташа порвала со своей бабушкой. В гости не ездила, к себе не звала.
Но судьбу надуть весьма не просто.
Однажды, или наконец-то, друзья решили представить Наташу на точке, где они постоянно брали. Уж
очень часто Наташе надо было помогать. К тому же в некислых количествах.
И кого же увидела наша бесшабашная красавица, переступив гостеприимный порог двухкомнатной
драг-хатки? Конечно же, свою легендарную бабушку!
У бабули чуть было не случился родимчик, но она кое-как сдержалась.

А неделю назад Наташа опять знойно зажигала в гостях у подруги. Было много новых людей, всё
больше коротко стриженые молодые люди в спортивных штаниках. Но уже через пять минут после
знакомства Наташа не помнила ни одного имени, ни даже мало-мальски смешного погоняла.
Как всегда было множество алкоголя, (одного из тайных пристрастий Наташи), гогота и плясок.
…Проснувшись, осознав с помощью самодельной системы глобального позиционирования, где он
находится, Саша пошарил хмельными руками и обнаружил рядом с собой почти бездыханное тело. Саша
тут же возжелал его. Тело было без трусов и признаков жизни. Тело, кажется, было женским. Саша
самодовольно усмехнулся. Знай, мол, наших, так-то! Кряхтя, Сашенька повернулся на правый бочёк.
Стиснув в руке задубевшее орудие мочеиспускания, Саша толкнулся и сразу попал. И снова на тёмном
Сашином лице забродила ухмылка. Зловеще зашевелились прыщи. Юноша тихонько задвигался. Саша не
знал кого он ебёт, да и так уж ли важно это было? В наш сумасшедшие эргономичный век Александр
стал быстро стариться, и понял он только одно, если сам ебать не будешь, никто за тебя никого не
выебет!
Саша продолжал совершать слепые фрикции. Тело тихонько сказало - "Серёжка уйди, мне плохо" - и
вскоре уснуло. Через минуту Саша жалобно вскрикнул и тоже затих.
На утро, полусонная, похмельная Наташа выпила чаю, курнула, и громко рассмеялась.
Её подружка, приземистая Машка улыбнулась не без хитрецы:
- Ну, как он, Саня-то?
- Какой Саня?
- Да, ладно, заливать-то! Прикольный?
Наташа пожала плечами, отстань, мол. На самом деле она ничегошеньки не помнила. И поэтому было
немного обидно. А Саши и след простыл. Кстати, кличка у Машки была - "Сатана".
Ха, тоже мне, Сатана!
Минут через двадцать, Машка и Наташка вышли из подъезда и сразу же купили двухлитровую сиську
пива.
Потом вторую. Сели на лавку. Сбегали за третьей. Перебрались на другую лавочку.. Смеялись.
Шутили. Хохотали. Рядом кто-то отчаянно блевал. Четвёртую сиську не допили, бросили.

Позапрошлым летом Наташа выиграла на радио-конкурсе путёвку в экзотический Таиланд. В Таиланде
ей не понравилось, жарища, облезший нос и плечи, на тесных улочках жутко воняет тухлой рыбой, и
по-английски, маленькие улыбчивые тайцы совершенно нихуя не понимали. Улыбались, чуть-чуть
снижали цену на большом экране калькулятора, но ничегошеньки не понимали. Или это только казалось
Наташе? Их ведь, азиатов, не проймёшь…
Но, уезжая из Таиланда, Наташа твёрдо запомнила, что "кхан-мал" - это, по-тайски - гашиш, а
"кханта" - трубка для курения. Даже угрозы смертной казни нисколько её не пугала. А ведь тысячи
крохотных тайцев уже поплатились своими буйными головушками за свои незаконные пристрастия.
"Ведь я иностранка" - думала Наташа, - "Подданная я". И, скрепив свою уверенность парой
неразбавленных джинов, снова и снова отправлялась она на поиски и допросы тупых тайцев.

Недавно по городским кинотеатрам с серьёзным коммерческим успехом прокатился узбекский фильм
ужасов "Расхититель мужицких мошонок".
Фильм же "Гробокоп" провалился. Сейчас ведь народу хотелось чего ни будь весёлого,
жизнеутверждающего.
Одна моя знакомая, совершенно серьёзно рассказала мне за коньячком, что с удовольствием вышла бы
замуж за измождённого бессонницей чекиста, или разведчика с жёлтым лицом, подошёл бы, кстати, и
весельчак террорист с хитринкой в мудрых глазах.
А ведь был когда-то у Наташи и симпатичный молодой человек. Но кто сейчас без греха?
Всегда ходил по лезвию ложки, отчаянный был парнишка.
Любил Серёжа побаловать, любил это дельце… Ну, а потом, пошло-поехало! Дальше, больше…
Наташа в задумчивости стояла у передвижного (на салазках) короба с мороженым и решала, какое же
взять, простое сливочное в вафельном стаканчике, или шоколадных "ёжиков".
- Дайте мне пожалуйста ёжика,- сказала Наташа симпатичной большеглазой продавщице, наконец
решив.
- Ой, нет, дайте простое… Нет, нет, дайте лучше два! Да, два! Ёжика и простое. Можно?
- А жопа у вас, девушка, не слипнется? - раздался сзади насмешливый голос.
Наташа обернулась, перед ней стоял невысокий, худенький паренёк, с красными глазами. Шапочка
набекрень. И что-то вроде татуировки выглядывало из шеи.
От такого, неожиданного, и совершенно беспочвенного хамства Наташа как-то растерялась, обронила
рубль и улыбнулась. Так она встретилась с Серёжей.
Через час они раскуривались в Наташином подъезде. Ещё через час, второй раз сбегали за
мороженым и водичкой без газов. А вечером пошли в гости к Серёгиным друзьям. Так сказать на
"вечеринку".
Там было много разномастной молодёжи. Ещё было много алкоголя, представленного пивом и текилой.
Наташа налегала на пиво. А потом текилкой полакомилась. Серёжа не пил вовсе. Ото всюду двигалась
плотная музыка.
К двум ночи, налитая крепким пивом Наташа, в Серёжиных объятьях, рухнула на ветхое раскладное
кресло.
Молодые люди быстро закопошились и засопели. Продвинутая молодёжь громко ржала в соседних
комнатах. Наташа быстро стащила с себя рубашечку и знаменитый лиф. Серёжка скинул штаны. Он
остался в футболке с лицом Чегевары и защитного цвета носках.
Памятуя о лучших традициях немецких порнофилмов, Серёжа решил побаловать себя приорально и стал
изгибаться и тянуть своего дружка к Наташиному светлому лицу.
Не дотянувшись, Серёжа неожиданно кончил меж трепещущих конопатых грудей. "Ух, ты! Вот это да!"
- шепотом произнёс Серёжа. "Эге!"- подумала Наташа.
Вот так они, собственно, и познакомились. Вечеринка типа "party" закончилась, когда последний
шаткий юноша, выбравшись из подъезда, не зная куда дальше ему пойти, присел в некоторой
задумчивости, и закурил. Утром, плоды его невесёлых мыслей, дворник со словами: "Заебали!" смёл
метлою в канаву.

По телевизору Серёжа, любил смотреть всякие душераздирающие передачи про разного рода убийц,
насильников, и праздношатаек. Одну такую передачу он даже записал на кассету и часто смотрел по
вечерам; там супружеская пара добрых извращенцев много лет занималась вот чем: когда у пышной
мамаши рождался очередной младенец, он тут же выбрасывался в речку или прикапывался в отдалённой
лесополосе, а счастливый отец, после тяжких трудов, высасывал, урча, у закатившей от
удовольствия глаза мамаши, всё её законное молочко. Всё были счастливы. Не помню на чём они,
всё-таки, погорели, но лет через семь, держась за руки, они вышли по амнистии.
"Бессмысленно природы увяданье,
- в багрянец разукрасилось лицо…" - певал иногда Серёжа тихим баском, тщательно натирая
гениталии мылом "Солнышко".
Серёжа работать не любил. Но долго не одном месте не засиживался. Работал там-сям, копался в
компьютерных кишках, продавал валенки, торговал пышущим пряником. Ему буквально всё было
интересно. Вся подноготная. Но на очень незначительный срок. Даже мама ему как-то сказала: "Ты бы
не разбрасывался, сынок!"
" А я и не разбрасываюсь! Я ведь жизнь хочу пощупать, мама!" - отвечал разгорячённый новой идеей
сын.
Потом занимался оформлением каких-то сомнительных сайтов, и устраивал в деревнях поэтический
конкурс "Хрустальный хуёк", в котором и сам частенько участвовал, правда, первого приза так и не
взял.
Через некоторое время он совсем охладел к работе.
Из-за неумения чем-либо занять себя, Сергей часто лежал пластилином на своей кроватке, или
просто ёрзал на стуле, обдумывая свои хитроумные планы. А планов, надо сказать, было множество.
Они так и роились в его небольшой голове.
Взять, например, да и разрушить все мировые здания, и чтоб люди под землёй жили, ели бы землю,
как короеды, и личины свои плодили, а потом бы у них крылья проросли. И люди бы летали, как жуки!
Или, что б, например, животные заместо человека на работу ходили, выучить их как-нибудь, там,
надрессировать специально… А человек бы только лечился и зарплату получал.
Одно время он как-то даже охрип от постоянных мастурбаций.
Но однажды, раз отправился Серёжа в магазин за мукой, Наташа собиралась печь пирожки с картошкой
и грибами, у нее вкусно получалось, а пока до магазина дошёл, что купить-то надо, и позабыл.
Посидел на лавочке, покурил. Встал, размялся, потянулся, отрыгнул, - отрыгнулось почему-то
корицей. Посмеялся над упавшей на асфальт девочкой. Зашёл в кафэшку. В кафэшке Серёжа с жаром
скушал котлетку по-киевски, а через три часа, могучий Серёжин организм высрал её под кустом
акации неподалёку от городского парка. Кстати, она там и сейчас лежит, сходите, посмотрите, не
пожалеете.
Поваландался по городку, заглянул в музей. Кроме медной старушки со стеклянными волосами,
которая, впрочем, никак не двигалась, в прохладных залах никого не было. В музее его поразил
всего лишь один экспонат - гипсовый слепок грустного пушкинского члена. "Выполнено посмертно" -
украдкой сообщалось в скобках.
После этого случая, Серёжка наш, просто с ума сошёл.
Наташа в это время готовила свой любимый салат "Смех дикобраза" и обильно солила щи. Пирожков с
картошкой и грибами, Серёже в этот вечер, отведать не удалось. Помимо брутальных человеческих
функций, бог оставил ему ещё и страсть к хождению по городу.
Теперь два раза в неделю, Серёжа, мелкими шажками, носит в районную поликлинику свои сиротливые
анализы.
От которых, кстати, там всех уже воротит.
В день Серёжа стал съедать по четыре головки чесноку, дома не стало никакой возможности спать,
а в туалет, так и вообще не войти.
Однажды ночью Сергей наступил спящей Наташе на голову, так сильно пить хотелось, понимаешь!
Больше находится под одной крышей с этим удивительным человеком Наташа не могла.
Сергей был с позором изгнан из удобной двухкомнатной квартиры. А так всё мило было и уютненько!
С тех пор как они расстались, прошло месяцев шесть - восемь, я думаю не больше. Все эти месяцы
они с Серёжей не виделись…
И вдруг, у края дороги, опять же, краем карего глаза, Наташа заметила знакомую сутулую спину и
смешные штанишки, едва прикрывающие меховой зад.
Серёжа крупно мочился на пыльную листву. Постояв в задумчивости ещё минуту, Сергей потряс чем-то
снизу и харкнул на маленького жука. После, отряхнув руки, он исчез в чаще.

4

Ещё один человечек работал в министерстве путей сообщения, секретарь, что ли, или за ксероксом
стоит. Так, небольшой при пизде кувшинчик.
В пыльном министерстве, надо вам заметить, старушки своими плоскими жопами отлежали все
приличные диваны. "Привыкли, черти седые, на казённых лежать" - мрачно подумала Наташа.
Представить себя злой старушкой Наташа пока не могла, и поэтому, когда шла через коридор,
немножко расправила плечи и подтянулась. Турник здесь совершенно не причём. Двери везде были
тяжёлые, мясистые, деревянные. Очень нелегко было отталкивать их от себя.
С трудом найдя необходимую комнатку, (уже с полупрозрачными дверьми) с окостеневшей фигой в
руке, Наташа с тяжёлым сердцем и невесомой улыбкой, потянула за ручку и вошла.
С вежливой улыбкой, влажный, полукартонный юноша сообщил, что народ, вишь, нынче прожорливый
пошёл, все, как есть, сожрали, и ничегошеньки у него не осталось. Даже для себя.
"Сука" - сказала Наташа и вышла.
А вчера вечером, в городке, наконец-то стартовал очередной чемпионат по пьяной гимнастике.
Теперь под грустными ногами Наташи витали и крутились только грязные обрывки и полувлажные
трупики афиш. Гимнастов уже нигде не было видно.
Проходя по узкой улице, Наташа на другой стороне заметила двух милиционеров, которые, шатаясь,
старались метко написать в форточку какого-то подвального учреждения, окна которого, как часто
бывает, находилось на уровне асфальта, и были схвачено чёрной решеткой. Милиционеров сильно
качало, но, трогательно поддерживая друг друга, они, несколько подогнув для удобства коленки,
продолжали своё трудное дело.
Наташа с отвращением сплюнула.
Как-то раз они с Сергеем прогуливались по городу и лущили семки.
Возле аптеки, вонючий старик с гитарой, на мотив пионерской песни нежным голосом распевал свои
гомоэротические серенады:
"Взвейтесь кострами!
Рыбки гурами,
В длинные ночи -
Мы вас замочим!

Дети рабочих!
Палкой по сраке!
На баррикады!
Погрязнем в атаке!"
Наташа кинула стареющему соловью двухрублёвую монетку. Самодельный Карел Гот благодарно
поклонился. Наташе стало чуть-чуть приятно. Ишь, даже у нас есть тут свои друзья среди карликов.
- Смотри Наташк, какой бодрый мужичёк! - Восхищённо вскрикнул Сергей. Блин, и шорты какие модные!
По лоснящемуся асфальтовому кругу, на новеньких чёрных роликовых коньках с молниеобразными
серебряными вставками в голень, картинно рассекал и подпрыгивал седовласый мужчина. "Да уж,
бодрый, - грудь моряка, жопа старика!" - про себя огрызнулась Наташа.
В тот вечер не только более-менее простой супружеский секс не удался между бойкими молодыми
людьми, но, даже и поговорить, толком не удалось. Так, молча перекусили и разошлись спать.
Однажды Наташа, придя с работы, пожаловалась Сергею, что на работе к ней с сомнительными
комплиментами приставал их секретарь Олег Зайцев. Наташа звала его - "Зайцыще".
Серёжа ничего не сказал, но позвонил Наташе на работу на следующий же день.
-Алло!
-Здравствуйте, а Олега можно?
-Секундочку…
- Алло?
- Привет Олег, сердечно поздравляю тебя с днём рождения, желаю тебе счастья, конечно же,
здоровья, хороших коллег по работе, ну и бабок конечно побольше…
- Спасибо, спасибо, неожиданно ты позвонил!
- А если моя Наташка ещё раз на тебя пожалуется, то я тебе, пидору, всё еблище в кровь
разобью… Понял?!
- Понял.
- Ну, пока, раз понял, смотри, не нажрись там, на именинах сердца, болван!
С тех пор Зайцев по отношению к Наташе стал вести себя весьма и весьма корректно. Но, несмотря
на установившиеся ровные отношения, вскоре Наташу с работы выгнали.

"Зайти к бабушке, надо идти к бабушке" - теперь заговаривала Наташа сама себя.
Вот до шекоток знакомый подъезд, перед которым Наташа смирно просиживала в ожидании, при
различных раскладах, от десяти до ста тридцати минут. Вот эта лавочка, вот этот дом, лавочка, на
которой столько передумано, перелузгано семак, столько пива и водочки повыхлестано! Здравствуй
милая лавочка! Наташа присела на лавочку и стала обдумывать, как бы ей провести бабушку. В том,
что бабушку следует каким бы то ни было способом обмануть, и что она, Наташа, легко с этим делом
справится, Наташа нисколько не сомневалась.

5

Как-то раз, проходя с Наташей через подземный переход, Сергей остановился около бабули, которая
вынимала из корзинки маленькие пушистые комочки.
- Наташ, давай купим себе котёнка?! Смотри, какие потешные! Вон, тот серый, с голубым
отливом, вообще прелесть!
- Молодой человек, я их бесплатно отдаю, не продаю я.
- Тем более, Наташ! Давай возьмём, я уже и имя придумал, назовём его - Гера! А?
"Ну, уж дудки! Я этих засраных кошачьих жоп вдоволь уже насмотрелась!" - Подумала
Наташа и мягко отклонила Серёжино предложенье.
Потом Сергею частенько снились омерзительные сны.
А вот, кстати, один из них:
Вещий сон про котика Ваську:
Живёт, будто у них с Наташей, в квартире весёлый котик Васька. Весьма рыжий, голосистый, и с
яйцами пудовыми. Наташа любила, оставшись в томном одиночестве дуть на лёгкий кошачий
межъяичный пух.
И ещё принёс домой Серёжа морскую свинку, седую, с белыми подпалинами. И назвал её Лизанька.
Ваську Серёжа кормил сытным кормом из аппетитно пахнущих баночек (эх! аж, слюнки текут!) которые
лично покупал в зоомагазине (однажды Наташа не удержалась, и таки сделала себе бутербродик из
Васькиного рациона, - довольно вкусная получилась масса), а Лизе приносил злаки, коренья, травку
и сыр.
Серёжа лежит и смотрит любимую телепередачу и вдруг слышит писк и как бы какие-то нечеловеческие
стоны. Что такое? Неужели Лизка рожает?! По телеку показывали решительный напильник, который
после точения магния, с магниевым свежим запахом, очень медленно, но уверенно и сильно вводили
основательно повреждённому подопечному в смешной детский рот.
Прибегает на кухню, а там Васька, вальяжно, как удав, уже почти наполовину заглотил своей пастью
бедную Лизаньку! Лиза только слабо поводит ручками, зовя на помощь, и безмолвно открывает
нежный ротик о спасении.
Серёжка схватил кота, и, нажимая ему на живот, стал выдавливать свинку обратно. Скользкое, с
грустными глазами животное, удалось вырвать из пасти ленивого хищника.
Но на следующий день все повторилось снова. Днём, пока Сергей не мог видеть, котик лениво играл
с обезумившим мокрым существом, перекатывая его через себя, иногда, всё-таки, задерживая
обреченного слабака на своей небритой груди. Четыре раза Сергей спасал свинку от дурного кота!
А однажды приятель привёз из дальнего плаванья Наташе обезьянку, но, так как обезьянка делала
нехорошие вещи с коричневым плюшевым медвежонком, а потом и вовсе с истошным криком разодрала его
пополам, пришлось её усыпить. Наташе было очень жалко шимпанзе, тем более что она была
чрезвычайно похожа на Зиновия Гердта.

Кстати, Машку-сатану недавно изнасиловали в неизвестном направлении. Пьяная была, не помнит
ничего. Но ничего, вроде, не жалуется, рассказала об этом с юморком, молодец девчонка!
Шмыгнув за угол, Наташа неброско пописала.
По дороге к бабушке Наташа завернула в дешевую пельменную, мало кто из местных знал о
существовании этого чудесного островка социализма. Всё, от цен, до внутреннего убранства и
мощного антуража поварих, тоже было социалистическим.
В это время в пельменной почти никто не сидит, обычно самые интересные сцены здесь разыгрываются
вечером, перед самым закрытием.
Повсюду жужжали и роились мухи, и вкусно пахло яичницей. Наташа облизнулась, но от соблазна
устояла. Стараясь не всматриваться в окружающие предметы, Наташа взяла беляшик и стакан компоту.
Наташа довольно быстро покончила с трапезой, закурила сигарету и вышла на свет божий. Всё в
пельменной осталось как и прежде - чинно и спокойно.
Только мохнатые мочки маленького человека в ветхом пиджаке, совершали совершенно невинные
фрикции: он приступил к поеданию оладушков.
Надо сказать, что в тот день был совершен ещё один телефонный звонок. Прижимая трубку к бледной
щеке, Наташа в задумчивости вертела на указательном пальце своё неудобное бельё.
По квартире бессмысленно шароёбился несчастный дедушка.
Наташа позвонила своему другу, великану Кохе Ломадзе, но его дома не оказалось. Гуляет, все,
наших баб скоблит! - с неприязнью подумала Наташа и поёжилась. Вспоминать о случайной забавой с
Кохой ей не хотелось, стыдно, больно.
А может на рынке чё? Ребята как-то говорили, вроде продают некие таинственные торговцы зеленью.
Видимо придётся идти, попытка - не пытка.
На рынка Наташа осторожно купила у хохлатой бабы пучочек укропа, и стала кружить у лотков,
которыми заправляли весёлые узбеки.
Белозубая узбечка кричала свою простецкую рекламу, Наташа сокращала расстояние маленькими
старушечьими шажками.
- Почём петрушка ваша? - Любознательно осведомилась Наташа и облизнула губы.
- Десятка. Бери!
- А укропчик по чём?
- Тоже десат. Бери!
Продавщица с сочным хрустом отломила стебли, перехваченные ниткой, и сунула Наташе под нос -
"Смотри, ташкентский!"
- А у меня какой?
- Э! Твой подмосковсий! Бери, за восемь берёшь? Два берёшь?
- Нее спасибо, завтра приду.
- Завтра я там стоит! - радостно сказала узбечка.
- А это, ну, гашиш-то есть? Или трава? Ну, трава?
- Эээ! Ти, шта! Нет, ни курима! Нас тоже нет даже! Уходи, эй!
Наташа развернулась и пошла. "Мусор поганый!" - тихо и злобно в след прошипела узбечка. И так
стало Наташе горько и обидно! Какая-то вонючая узбечка смеет её такое говорить!
Захотелось уйти, убежать, уехать прочь, подальше, и, что бы провалился этот город, рынок с
узбечкой и мокрой петрушкой, что б всё там горело, корчилось, трещало, стонало и мучалось, и что
бы лопалась кожа на тяжёлых узбекских титьках, как кожура на перезрелых персиках.
И тут сухонький Наташин мозг наконец-то пронзает великолепная мысль. Зачем мне нужна бабушка!?
Ну её к чертям собачим! Думает, небось, что я приду и унижаться стану! Чёрта с два! А то и с три!
За город, на завод! Там же всё есть! Не бог весть что, но можно и смыть в конце-то концов! Ведь
дан человеку на что-нибудь ум и блудливые руки! Вот я раззява-то! Ну, да ладно, смыть-то ведь не
долго, хотя париться тоже было не совсем охота. На заводе, он был недалеко за городом, водились в
диком состоянии огромные конопляные кусты и местные босяки охотно этим пользовались.
После войны, разбомбленный цементный завод, восстанавливать не стали. Дорого, да и город
разросся, приблизился.
"Это конечно хорошо, что халява, и всё такое, но повозиться всё таки придётся… но и опасно ведь
тоже." - Наташе не хотелось добираться до завода, вдруг ещё встретишь кого-нибудь.
На этом месте, хулиганьё, которые обычно называли себя "Красными следопытами" часто откапывали
ружья, гранаты, мины, котелки и каски, два раза натыкались на крупные авиабомбы. Всё это
продавалось, или активно использовалось в самом городке. Достаточно быстро, на такси, Наташа
домчала до места, где кончаются мрачные рабочие кварталы и начинаются холмы, пустыри, леса и
болотца, и коряво вьётся глинистая, вся в ухабах дорога, по которой Наташа и пришла к огромным,
полу развалившимся бетонным стенам, кое-где пробитыми снарядами и прокопченными.
Тут всё густо поросло орешником, клёнами, бузиной, плотными тёмными кустами из разбитых
заводских окон выглядывала конопля, и очень живописно, на фоне мрачного, цвета крепкого настоя
марганца, неба, стояли, крепко обнявшись три косматых дуба.
"Наверное, тут когда-то плясал мой несчастный дедушка" - горько подумала Наташа, взглянув на
высокую гору щебня около двух черных, обгорелых стен. - Вот времена-то были!
Стайка воробьёв копошилась в пыли, но, нет-нет, да и посматривала лукавым глазом на Наташу то
одна, то другая хитрая птаха.
Кругом валялся разномастный хлам металлического происхождения, ржавый, корявый, скушный. Вдали
дымил кизяк.
Костёрчик она решила развести около какой-то полукруглой железяки присыпанной пепельной
землицей. Достав из рюкзачка небольшой эмалированный тазик, бутылочку ацетона, аккуратно разложив
пятислойную марлю, Наташа туго раздула костерок. Ещё был литровый пакет максимально жирного
молока.
Когда голубые струйки дыма легко завились над трескучими веточками, Наташа вздохнула, поднялась
и отправилась за полусгнивший вагон, заросли за ним были особенно густые. Наташа всё ещё
колебалась - варить или просто смыть.
Вернувшись с внушительной охапкой, Наташа подстелила куртку, поёжившись присела, и подкинула ещё
несколько больших веток в костёр, огонь разрастался, становилось теплей и уютней. Где-то в дали
протяжно свистнула электричка, ей солидно ответил локомотив. Наташу охватила приятная истома,
захотелось прилечь и спеть какую-нибудь красивую, протяжную русскую песню. Костёр отчётливо
освещал близкие кусты, было видно почти каждую травинку, три муравья, каждый в свою сторону,
тащили сухую, почти невесомую, блестящую оболочку круглого жучка, на старых стенах заплясали
китайские тени, Наташа достала из полупустой пачки тонкую коричневую сигарету и, почиркав
спичками, закурила. Ей вспомнились сегодняшние нелепые встречи: с Сергеем, усатые милиционеры,
дурацкий поход на рынок… "Зря я наверное не подошла к Бронеславе Карловне, ей наверное нехорошо
было, она ведь, в сущности, такая одинокая, старая уже, никто с ней не разговаривает…"
А через какое-то мгновенье Наташина выразительная головка быстро отлетела в кусты.
Анаша сомкнулась над ней, и душа отправилась на постоянное место жительство в своё глухое
небытиё.
У меня же, в тот день всё прошло как нельзя лучше, и я весело прожил ещё семнадцать с лишком
лет, хотя и был старше Наташи и имел к тому времени уже двенадцатилетний стаж курения. Просто
Наташа не знала номера моего домашнего телефона, а мобильный я в тот день оплатить не успел.
Итак, ровно в полдевятого, дачники вздрогнули от громкого хлопка, донёсшегося со стороны старого
цементного завода, и затем тяжёлый гул вальяжно прокатился над чёрствыми головами хмурых жителей.
Маленькому учителю физики, Платону Кузьмичу, сидевшему в пустом классе за проверкой тощих
тетрадок с вчерашней контрольной работой, подумалось, что, верно, так наш господь Бог хлопает в
свои бетонные ладоши, дабы обратить на себя недоверчивое внимание или произнести коротенький
спич. После кисломолочных оладушков на прогорклом масле, Платона Кузьмича, вот уже второй час,
мучила самая настоящая изжога.