— Слушайте сюда, — Гошнаг уселась в кузове брички напротив связанной буфетчицы с кляпом во рту. — У вас простой выбор: вы сейчас мне рассказываете про свою деятельность, и всё это расписываете в явке с повинной. Спокойно, не суетясь и без истерик, или мне придётся убить вас, как я сделала это с вашим мужем или кем он там вам приходился. Вас Тамарой зовут ведь? Поймите, Тамара, у нас нет ни времени, ни желания устраивать допросы, содержать вас в камере под охраной и вытягивать клещами каждое слово. Кивните, если поняли и обещаете не кричать и не устраивать спектакль, тогда я выну тряпку у вас изо рта и развяжу руки. Мне не нужны ваши мучения и слёзы. Если ваша информация совпадёт с тем, что я знаю и о чём догадываюсь, то я выведу вас из дела свидетельницей. Будете врать — пеняйте на себя, — барабан нагана привычно прокатился по рукаву, блеснув всеми семью головками пуль.

Талько блефовала насчёт убийства трактирщика, но в буфете не было окон, и Тамара могла только слышать выстрелы в номере. Зато, если она была в роли подай-принеси, то теперь могла не бояться мести мужа.

Удивительно, но раньше на Кавказе люди узнавали национальность буквально с полувзгляда и полуслова, вот и Гошнаг сразу смекнула, что буфетчица — грузинка, и хотя отношения турок с грузинами были не столь откровенно ненавистными, как с армянами, три с половиной века османского ига грузины очень хорошо помнят, как и утерянные территории.

— Где встать, товарищ Талько? Я думаю, что этажерке этой надо разбег перекрыть, а то лётчик уже в кабину с матюгами залез, кабы не упорхнула птичка.

— Ага. Хватай ящик с гранатами и за мной!

— А эта не сбежит?

— Не сбежит, — Гошка ловко спрыгнула на землю и подтолкнула Равиля в сторону самолёта. — Она мне сказала, где её сын прячется, зная, что это можно проверить за пятнадцать минут. Ставь ящик с другой стороны самолёта, я коней передам и начальство от лётчика оттащу. Поздоровайся и стой молча, очень тебя прошу.

— Шахан Умарович, Пётр Иванович! Можно вас на минуточку? Извините, пожалуйста, товарищ военлётчик! — Гошнаг подождала, чтобы начальство отошло от самолёта: — Туго идёт?

— Полный цуг и цванг. Не предназначен аппарат для ведения военных действий, и всё тут. Ничего, в Краснодаре я с него шкуру-то спущу и под трибунал отправлю, интеллигента гнилого!

— Не думаю, товарищ майор, что у вас получится.

— Это почему же?

— Надпись на боку видите? Осоавиахим, в нём больше трёх миллионов человек состоит под руководством Ворошилова, Тухачевского, Ягоды и других очень важных деятелей. Уверены, что перепрыгнуть сможете? Тем более, что майоров много, а пилоты и самолёты на вес золота. Это не крестьянина на лошадь посадить и шашку вручить, да не обидятся на меня доблестные кавалеристы, это не жук чихнул, а воздухоплавание. Забирайте с собой Тамару, она расскажет и напишет всё, что знает, но не вздумайте на неё давить, кричать или кулаками по столу лупить. За сыном вместе с ней езжайте, тогда он не спрячется и не убежит. Не отвозите их никуда, пусть так и живут пока в гостинице, незачем заведение закрывать. Ждите, мы скоро прилетим с победой! — Гошнаг вприпрыжку отправилась к зелёно-серому детищу Николая Поликарпова, распевая марш авиаторов:

Бросая ввысь свой аппарат послушный

Или творя невиданный полёт,

Мы сознаём, как крепнет флот воздушный,

Наш первый в мире пролетарский флот!

— До чего же хороша наша девочка! В сильные руки страну отдадим. Пойдёмте к машине, Пётр Иванович, нам тоже есть чем заняться.

— Давайте подождём пару минут, Шахан Умарович, хочу посмотреть, как пигалица об Витю-лётчика зубы обломает. Его пролетарскими призывами не сковырнёшь, у него на всё инструкция.

— Я бы на этого Витю и хвоста от дохлого ишака не поставил.

— Побьёмся об заклад? Только не на ослиные хвосты, такую ставку не потяну.

— Запросто! На корзину халюжек, у нас в центре Майкопа отменная пекарня, ходить далеко не придётся.

— Согласен! По рукам? Тем более, что мне за ними идти не придётся — возвращается наша коза-дереза несолоно хлебавши. Но мы уже разбили, если что.

— Эх... Да оно и к лучшему, наверно, что я проспорил.

— Почему?

— Хватит с неё риска. Ребёнок же ещё она. Умный, толковый, инициативный, но ребёнок. Не всем Гайдарам полками командовать. Что я её родителям скажу, если что случится, не дай бог, конечно?

— Ваша правда, Шахан Умарович, война уж восемь лет, как закончилась, нельзя нам детей вперёд себя пускать. Чёрт с ними, с халюжками, не было спора.

Тем временем к ним подошла Талько, с задумчивым видом чешущая в затылке:

— Пётр Иванович, у вас в планшетке бумага и карандаш есть? Одолжите на пару минут, пожалуйста!

Майор достал из офицерской сумки подложку с латунным зажимом, в который был продет серебристый механический карандаш:

— Может, лучше ручкой докладную написать?

— А? Какую докладную, куда, кому? — Гошка была погружена в свои мысли.

— На лётчика, Виктора... э-э-э, как его... у меня записано...

— Так рано же ещё. Вот проведём разведку, отбомбимся удачно, тогда и напишем представление на дядю Витю. На Красное знамя или как, сами решайте. Вы власть, а я так, на подхвате. Кстати, ускорение свободного падения, это восемь и девять, или девять и восемь метров на квадрат секунд? Я путаю всё время, а вы заладили «умная, умная»... С такими знаниями мне только поросятам на ферме хвосты закручивать.

— Примерно десять, на баллистике нас так учили, а тебе зачем?

— За надом, спасибо, Пётр Иванович. Значит берём девять целых, восемь десятых, умножаем на квадрат четырёх и делим на два... получается семьдесят восемь и четыре десятых метра, и что я молодец! Садись, Талько, пятёрка с минусом тебе, за подсказку. Всё, побежала я садиться, дядя Витя с Равилем уже спинку сидения открутили и гранаты загрузили. Самолёт маленький, модель для связи предназначена, вы в следующий раз на большом прилетайте, товарищ майор, тогда уж развернёмся на всю катушку. Вот ваша подложка с карандашом, вот метр складной, забыла военспецу отдать. На крышу двух дозорных поставьте в сторону Кужорского смотреть, я ракету выпущу при обнаружении, туда конницу и посылайте. И да, если что случится, — тайник за шкафом в буфете, в фальшивой стене между буфетом и дворницкой. Осторожно, там сюрпризы могут быть, сапёра привлеките. Гостиницу не разнесите только, у меня на неё планы имеются. Езжайте, мои уже пропеллер запустили.

— Пётр, меня недавно подносом по голове хорошо приложили, и я что-то плохо понимать начал наверно...

— Мне турок тоже в голову от души заехал, сам от этой ведьмочки ох... ох, как недоумеваю. Дядя Витя, тайник, буфетчица, ускорение свободного падения... Как она всё это делает? Когда объясняет, то всё понятно и просто, но мы ведь не вчера родились, в чинах состоим, опыт имеем, ты вообще местный, а она нас как кутят слепоглазых носом в лужу тыкает. Ты вроде отца её знаешь?

— Ну как знаю, встречались несколько раз по административным и партийным делам. Правильный мужик, коммунист со стажем, из рабочих, воевал. Люди о нём хорошо отзываются, сам слышал, а председателей всяких народ не очень жалует, ты знаешь. Кому пай земельный с камнями достался, кому личный огород болотистый, кому коза на один глаз слепая, на чью личную корову общественный бык-осеменитель не с того бока залезает. Одни Михельсоны чего стоят со своим еврейским казачеством, у меня по́лка в исполкоме от их донесений скоро треснет. Мы, представители одного из свободных народов Кавказа, вошли в товарищество с паем в два пахотных осьминника озимой морквы, а на посевную получили только один полоковник ржи вместо полоковника с шестью гарнцами... В канцелярии уже счёты мне не выписывают, столько я их об стены изломал. Гошка одна дочь у него, жена пришлая вроде, я толком и не знаю больше ничего. Работают люди, налоги платят, что ещё надо? А девочка наблюдательная и сообразительная, потому что учится хорошо и читает много. У неё глаз не замылился ещё этими морковкой и ржою чёртовыми. Пакуй буфетчицу и поехали, они уже виражи вовсю выписывают в небе, а мы всё тут на мосту телимся.

За пять минут до этого щеголеватый военный лётчик Виктор давал экипажу последние наставления.

— Спинку мы убрали, чтобы вы вдвоё втиснуться смогли, пристегнуть вас мне не к чему. Первым милиционер садится, я ему парашют под эту самую подоткнул, а то вовнутрь фюзеляжа провалится. Ящик с гранатами на полу, между ног, я уже его открыл. Ты раскорячься там покрепче, Равиль, сапогами в борта упрись и девчонку за пояс держи крепко, только не щекочи и не лапай. Оставить лыбиться, лейтенант, не в детском саду!

— Было бы там, что лапать... Есть отставить!

— Теперь с тобой, кнопка. Правша, левша?

— Правша.

— Гранатами пользоваться умеешь?

— Да. В школе на военной подготовке и болванки метала, и учебные, всё на отлично. Время замедлителя — четыре секунды, высота примерно восемьдесят метров должна быть, я посчитала.

— Молодец. На метание заходим со сваливанием на левый борт, кидаешь подряд три штуки влево за крыло не целясь, больше вираж не позволит. Дублируешь мою команду тебе «Товсь!» командой Равилю «Дай!», он тебе под левую руку три штуки просовывает и особенно крепко держит тебя. Маневр короткий, не мешкаем, но и не суетимся. Во время остального полёта держись за спинку моего кресла. На, это тебе, — лётчик отломил от растущего на обочине куста чубушника ветку с белыми, пахнущими земляникой большими цветками.

— Ой, спасибочки... — Гошка покраснела и шаркнула ножкой от удовольствия.

— Направление ею показывать будешь, чтобы в ухо мне не кричать. Я здешних мест не знаю, а чертить маршрут на карте некогда, — закончил Виктор под ядовитое хихиканье лейтенанта. — От винта!

Сама разведка боем получилась довольно простой и скоротечной. И дело тут вовсе не в полководческом гении Гошнаг. Хакурате верно определил причину её способностей. Голова девушки не была забита тысячами условностей разного характера, да и сама география Кавказского предгорья значительно сужала количество вариантов. Даже сейчас, спустя почти сто лет от тех событий, транспортная логистика здесь крайне проста, если и вовсе не примитивна — любое маломальски организованное перемещение людей и грузов строго привязано к особенностям местного рельефа. Продираться через колючую чащобу девственного леса, штурмовать скалистые отроги горных хребтов, перебираться вброд или вплавь через холодные быстрые реки — удел разве что геологов или туристов.

Так и остатки банды собрались в роще у начала Свиной балки, чуть южнее станицы Кужорская, рядом с дорогой Майкоп-Лабинск. Лабинск — это восточная граница Адыгеи, от него пути ведут по Краснодарскому краю в Армавир, Ставрополь, Невинномысск и Минводы. Напрямик через лес, вдоль реки Кужоры и по Медвежьей балке лёгкие конные могли добраться до Тульского где-то за полтора часа, чередуя быстрый шаг с рысью.

Шайку, численностью примерно тридцать сабель, Гошнаг срисовала с полукилометровой высоты уже минут через пять после начала полёта, но управляемый веточкой чубушника У-2 полетел дальше к Лабинску, где аэронавты смогли насчитать ещё с дюжину разрозненных всадников, тянущихся к месту сбора.

Талько помахала веткой, и Виктор заложил правый поворот, направляя машину обратно к Свиной балке, но уже над лесом и пониже, сбросив газ до минимального. Уникальное детище конструктора Поликарпова отличалось тем, что могло управляемо держаться в воздухе даже на скорости меньше пятидесяти километров в час. Фанерная «этажерка», оснащённая стосильным движком М-11, в таком режиме производила шума не больше, чем легковой автомобиль, и позволяла пилоту и пассажиру переговариваться без надрыва связок, а в случае такой высокой посадки Гошки на коленях Равиля и вовсе не представляла труда.

Вид самолёта, пролетавшего высоко над дорогой и скрывшегося в стороне Лабинска, не насторожил ушкуйников — бумагооборот на Кавказе в тридцатом году уже активно поддерживался авиапочтой, авиация начала привлекаться к оказанию медицинской помощи, геологоразведке, картографии, сельхозработам и прочим видам деятельности. Управление бипланом было проще, чем автомобилем, обслуживать и чинить его можно было на любой МТС, сесть и взлететь лёгкий самолётик мог практически с любого относительно ровного пятачка или с небольшого участка дороги, так что диковинкой аэроплан не являлся.

Каково же было удивление вражеского отряда, когда самолёт выскочил из леса с одной стороны дороги и тут же скрылся за верхушками деревьев с другой, вывалив три гранаты Ф-1 прямо в самый центр толпы! Каждая граната выкосила всё живое в радиусе десяти метров, так что трёх заходов хватило, чтобы вывести из строя большую часть бандитов, остальные снаряды были выпущены по мечущимся оглохшим одиночным целям, в чём и преуспел Равиль, когда Гошка извернулась ужом и позволила башкиру принять более активное участие в истреблении живой силы неприятеля.

Израсходовав боеприпасы, Талько с Касымовым немного поборолись за ракетницу, но Виктор, опасаясь за целостность воздушного судна, отнял ракетницу у молодёжи и выпустил ракету сам. В том, что сигнал получен, авиаразведчики убедились через несколько минут, наблюдая как конная лава слаженно скачет в нужном направлении. Подлетев к Тульскому, Виктор сделал пару кругов над посёлком, демонстрируя лейтенанту его новые владения, а потом лихо посадил аппарат на площади перед гостиницей.

— Ну, как у вас всё прошло, все целы?

— Хакурате вышел на улицу, сопровождаемый группой оставшихся участников совещания.

— Так точно, товарищ первый председатель райисполкома! Противник практически уничтожен, у нас потерь нет, только самолёту досталось немного. Вы сейчас к Виктору лучше не подходите, он сердитый, под машиной крылья снизу осматривает сейчас.

— Молодец, Равиль! Насчёт Красной звезды обещать не буду, а старшего лейтенанта точно получишь.

— Моей заслуги и нет почти, меня Гошка только под конец из-под попы выпустила. А вот ей с лётчиком причитается, если по справедливости рассудить.

— За этим дело не станет. Позови её, что она там вертится?

— К самолёту приценивается, понравилось очень летать. Сейчас приволоку силком, если справлюсь.

— Мне ничего не надо, я же говорила вам, Шахан Умарович. У меня за других людей просьбы есть. Помогите, если посчитаете нужным, и дело с концом. — Гошнаг вычерчивала носком ботинка дуги на брусчатке площади.

— Чем смогу — помогу, конечно. Но с самолётом пока никак, и не проси.

— Самолёт мы сами купим. Скинемся всем Шунтуком и приобретём. Только подождать придётся годик — другой, когда их побольше выпускать начнут. Заграничный не хочу, дядя Витя говорит, что они капризные и с запчастями морока.

— Слава богу, от души отлегло. Бери дядю Витю, пойдём в буфет, всё обсудим. Тамара чкмерули почти уже приготовила, сил нет терпеть, а то от этих сладостей одно место слипнется скоро. И вино грузинское нашлось, представляешь? Или тебе вино нельзя ещё?

— Мне кто-то запретить может? — фыркнула Гошка. — не пойдёт Виктор с вами, обижен он на советскую власть, я ему на подносе отдельно вынесу.

— Странный человек. Советская власть его чкмерули угощает, а он нос воротит. Верно майор про царскую закалку сказал.

— Верно сказал? А вы разве не при царе родились и образование получили? Или тот же майор из мамки только тринадцать лет назад вылупился? Я и то два года при царе прожить успела, так я тоже царской закалки получаюсь, да? Хорошая получается закалка -то, если всё руководство в стране при царе выросло и оперилось, или я «А» и «Б» в слове сложить не могу?

Шахан Умарович стоял посередине пустого зала столовой и слушал упрёки пятнадцатилетней школьницы, не поднимая глаз и не зная, как выйти из неловкой ситуации. Больше всего его удручала правота Талько, и то, что он физически не в состоянии успевать принимать решения по проблемам каждого человека, а если бы и успевал, то всё равно останутся недовольные, так уж устроен этот мир. Однако и такой выволочки он не заслуживал...

— Тогда и мне отдельно выноси, у меня тоже обид на власть хватает, раз уж разговор начистоту пошёл.

— У вас? Вы сами эта власть и есть, не выдумывайте, товарищ Хакурате.

— Я и не выдумываю. Мне каждый трактор, каждый кубометр древесины, литр бензина, мешок зерна с таким боем достаётся, что ночами не сплю, думаю: я вместе с этой властью за счастье людей борюсь, или против этой власти воюю? Не для себя же прошу, для людей, мне самому ничего и не надо почти. Семьи у меня нет, только удочерённая племянница, её отец в конце Гражданской погиб. У нас две комнатки в Краснодаре, она там и хозяйничает, я редко бываю дома, чтобы ей учиться не мешать, ко мне же люди днём и ночью идут.

А что я от людей в ответ вижу? В Яблоновском в том году наводнение было, весь урожай до последнего зёрнышка под воду ушёл. Обеспечили мукой, кормами, весной лучшую сортовую пшеницу на посевную дали, чтобы голову поднять смогли, так они её на рынках и соседям распродали, а поля чёрти чем засеяли, — в государственные закрома мусор сдавать. И так ведь каждый день, каждый год, то в одном месте, то в другом. Подполье теперь турецкое вылезло, всё же на глазах у тебя произошло. Сколько из присутствующих повязали? Каждого пятого почти, а это не беднота крестьянская, которая за корову в любую партию вступит и любым богам молиться станет, чего им не хватало, скажи?

На что твой авиатор так обижен, что за стол со мной сесть чурается? Я с ним и не разговаривал почти. Майор нагавкал, не без того, но и его понять можно. Человек спецрейсом прилетел, чтобы в новом районном центре выстроить обеспечение правопорядка, а тут чуть ли не гражданская война заново началась, и не разберёшь, кто главный. Полковник кавалерии, новый начальник милиции, я тут под ногами мешаюсь, а командует девчонка малолетняя языкатая, которой сам чёрт не брат. Ещё и пилот от себя добавил. Не так, что ли? Нечего тут глазами хлопать, тащи авиатора за стол. Поест, — подобреет. Шевелись давай, пока майор ценности из тайника описывает, а то сцепятся опять, как кошка с собакой.

Удивительно, но Виктор не заставил себя ждать, и уже через пару минут предстал перед председателем облисполкома во всей своей кожаной авиакрасоте. — Лётный инструктор кавказского Наркомпочтеля Мондзолевский Виктор Аполлинарьевич по вашему распоряжению прибыл!

— Хакурате Шахан Гирей Умарович. Давайте оставим формальности, Виктор Аполлинарьевич, видите сами, что у нас происходит. Спасибо за помощь, большое дело сделали, на орден налетали. Выкладывайте свою проблему, постараюсь помочь.

— У меня нет проблем, уважаемый Шахан Умарович. Это у вас и вашей власти проблемы, коли вы такого специалиста, как я, в почтмейстеры определили. Лётные школы открываете, а кто курсантов учить будет? К кобыле, и то подход нужен.

Я на одном потоке в киевском политехе с Сикорским учился, с Ильюшиным в кавказском авиапоезде воевал, в Москве у самого Николая Егоровича в авиационном техникуме ассистентом был и после его смерти инженерный факультет уже в академии возглавил.

— А что же случилось?

— С комиссарами не ужился. Ну не хочу я в партию вступать и всё тут. Не потому, что против, а потому что некогда мне на собраниях штаны протирать и на демонстрации с плакатами — лозунгами ходить. Лётчики и авиаинженеры — товар штучный, они же не только свои задницы в небе проветривают. Угробит выпускник ценный груз или из комсостава кого, сами же за мной придёте: плохо вы курсантов обучали, гражданин Мондзолевский, извольте ответить по всей строгости!

Чем я отвечу? Что вместо факультатива песни революционные с пионерией беспорточной разучивал в хоровом кружке Красный элерон? Вот и высказался. Теперь сами видите, чем заниматься приходится. Сегодня хоть душу отвёл с ребятами, славные они у вас. Мне бы бензина и масла заправить, товарищ Хакурате, где здесь разжиться можно?

Председатель растерянно посмотрел на Гошку, ища поддержки, так как Равиль растворился где-то в гостинице, как только услышал начало неприятного разговора.

— Есть тут пара местечек. У вас талоны наверно?

— Талоны. Но могу и живыми деньгами, если квиток выдадут. — Виктор пошарил по карманам кожаной куртки и протянул Гошке деньги и талоны.- Топлива сто литров, моторного масла — десять.

— Будет исполнено, Виктор Аполлинарьевич! — Талько убрала деньги и отпрыгнула в сторону. — но сначала за стол, иначе не допущу к полёту по медицинским показателям! И даже не думайте спорить, это бесполезно!

В качестве решающего аргумента выступил показанный лётчику длинный розовый язык.







ОСОАВИАХИМ. 1927 — 1930 гг








Адыгейские халюжи

Tweet