Осыпь, по которой, чертыхаясь, спотыкаясь и падая, пыталась бежать троица, не была крутой или высокой, но, образовавшись буквально только что, совершенно не годилась для пробежек. Острые обломки известняка ещё не улеглись как следует и разъезжались под ногами.

Любой человек, даже ни разу не бывавший в горах, сумеет отличить камнепад или обрушение скалы от массивного, но неторопливого оползня. Дело в том, что при обрушении твёрдых пород горного конуса, каменная масса не просто переводит свою потенциальную энергию в кинетическую, но и получает горизонтальную составляющую силы. Проще говоря — камни не летят вертикально вниз по отвесу, а отскакивают от склона и, падая на землю, откатываются от основания горы, чем и пользуются альпинисты, спасаясь от лавин и камнепадов. Они прижимаются к вертикальным участкам скалы и пережидают, когда вся эта каменная свадьба пролетит мимо. Соответственно, между горой и рухнувшим объёмом остаётся некоторый зазор, ширина которого зависит от рельефа, склона и места падения. Этот просвет зачастую становится впоследствии руслом ручья или реки.

Когда бойцы подобрались к небольшому гребню осыпи, со стороны скалы загремели выстрелы.

— Ложись! — скомандовала Гошнаг обогнавшим её мужчинам и ящерицей проползла к верхушке. Увидеть что-то глазами Большого не представлялось возможным, в голове мелькали непонятные обрывки картинок.

Надо было высовываться, но, как назло, поблизости не было ни одного большого камня на вершине осыпи, а выстрелы прозвучали совсем рядом, метрах в тридцати.

— Из чего стреляют? — Талько обратилась к подползшим мужчинам.

— Пистолеты. Для винтовки слишком часто. Вроде три ствола было слышно, но тут эхо ещё, в чёртовых горах. Если патронов дополнительных нет, то больше половины зарядов выпустили. Cкорее всего, так и есть, слышишь — затихли, — отец Николай служил во фронтовой разведке и разбирался в вопросе.

— Давайте думать, пока ничего не происходит. Трое с пистолетами, стреляли слаженно — похоже на Ащеулова с компанией. Не факт, но лучше держаться этой версии, они здесь самые опасные. Знать бы, в какую сторону они стреляли и в кого?

— Ну, это не определить по звуку, а вот ответного огня не было, били из одного места. Может, они друг в друга палили?

— Хорошо бы, но нет. Вместе начали, вместе закончили и не ругались при этом. Кто-то извне был, и без оружия.

— Караульные из засеки? Они как раз оружие своё побросали.

— В них-то зачем? Уже довольно светло, разглядеть друг друга можно или окликнуть. Банда почти вся погибла, люди нужны, особенно уже повязанные кровью. Надо себя на место Ащеулова поставить, тогда и скумекаем. Он или кто-то из его подельников видел Большого, когда тот бросал мину, и даже выстрелил в него. В тот момент на виду был только алмасты, сопоставить размеры не удалось бы, так что они знают только, что это было не природное явление, а целенаправленное нападение. Тот, кто использовал такое мощное оружие, наверняка обладает и ещё чем-то сопоставимым, и следует ждать продолжения. Ну так они должны думать, по моему разумению. Их всего трое со стрелковым оружием — очевидно, что они не могут противостоять неведомой грозной силе. Им и в головы не придёт, что на них могут напасть всего два мужика с довеском.

— И что это значит? — встрял нетерпеливый Платон.

— Значит, что дождь на улице струячит. Толку от вас, как от тараканов песен. Бежать им надо, задницы свои спасать, а кто-то не даёт. Или не давал. Прорываться им только в ту сторону надо, к большаку. В Хаджохе у них пристанище, неспроста они там в засаде куковали. В обратную сторону только лес да горы, там делать нечего.

— Согласен с тобой. Выходит, здесь их кончать надо, в долине не набегаешься за ними, — отец Николай снял с плеча винтовку и дослал патрон в патронник.

— А по мне, так пусть бегут на все четыре стороны. Домой вернёмся, доложимся в Тульском, и нехай органы ими занимаются. В наш Шунтук они втроём не сунутся, — лениво изрёк Платон, ковыряясь в зелёном носу.

— Глубже палец суй, может дырку для входа ума проковыряешь, — опять закипела падчерица. — Расскажешь в участке про мину, про набег наш, про сотню убитых? Наверняка большинство из них по документам и сводках нигде не проходили. Не скоро ты домой вернёшься из Тульского, если вообще вернёшься. Хотя если про алмасты расскажешь, то не расстреляют. Упекут в дурку, и будешь коробочки клеить и в шашки с Наполеонами до конца жизни играть, а мы с мамой гостинцы будем носить на четырнадцатое июля.

— Почему четырнадцатого июля?

— В день взятия Бастилии, коминтерновец липовый. Ладно, надо действовать, не нравится мне это затишье. Зря только мылась, чёрт бы вас всех побрал.

Гошанг раскидала камни вокруг себя, светлой известковой пылью забелила свои короткие чёрные волосы и «попудрила» лицо:

— Девушки-голубушки, вы не мажьте рожи, лучше мы запишемся в союз молодёжи! Домой вернёмся — с вас коробочка «Киски-Лемерсье», не вздумайте зажилить.

— У тебя зажилишь, ага. Я лучше сельхозналог в Наркомпрод зажилю, спокойней спать буду.

— Не советую, Платон Елисеевич, с налогами шельмовать, не для того нам советская власть доверие и помощь оказывает. Полезла я.

Осторожно высунув свою замаскированную пылью голову между двух относительно крупных осколков, Гоша быстро осмотрела новую диспозицию и проворно юркнула обратно.

— Так и есть. Ащеулов с двумя братьями-близнецами. То-то мне их рожи издалека знакомыми показались. Пшимаф и Пшикуй, Амзета Пиютовича сыновья, директора школы нашей в Тульском. Однокашники мои, только старше на три года, папашка их от службы в армии прячет. Потом детей наделают — и всё, призыву не подлежат. Они прижаты к горе, вокруг обломки мебели и лестницы, у ног три больших саквояжа. Слева, к сарайкам, хода нет — там завал, а направо, к Ходжоху, их не пускают.

— Кто не пускает? Не тяни кота за хвост.

— Алмасты. Видно вся семья собралась или племя. Штуки три убиты или тяжело ранены, лежат на земле. Один маленький совсем, с меня ростом. Они не кидаются, просто стоят стеной, человек пятнадцать, точно не скажу, рядами стоят, друг за другом. Там проход всего метра два с гаком. У ащеуловских патронов нет дополнительных, судя по всему, только те, что в пистолетах остались. Если мы правильно считали — штук десять на троих. У них там патовая ситуация. Я с Михельсонами в шахматы играю, знаю, что такое. Одни не могут уйти, другие не могут выпустить.

— Почему не выпускают? Ты говорила, что они людям козней не строят.

— Я их так близко сама первый раз сегодня увидела, не ждите от меня ответов на блюдечке. Они людям современным не подчиняются, у них другие хозяева — те хоть и пропали давно, но не могли ж они всё время с каждым нянькаться, какая-то самозащита у алмасты быть должна. Говорю же, они по повадкам на домашний скот похожи, только никто не знает, где тот дом. Когда волки к стаду подходят, то бараны в кучу сбиваются и рога вперёд выставляют. Все животные так защищаются, природой заложено. Бандиты их выгнали, убивали почём зря, издевались всячески. У алмасты как будто тень разума какая-то осталась, Большой же нам довольно осмысленно помогал, сами видели. Наверно боятся, что Ащеулов снова придёт, с людьми и оружием, а мы их не тронем, может и помощь дадим. Вот и стоят под пулями. По-другому у меня никак не складывается.

— Очень похоже, что так. Как действовать будем? Давай пулемёт притащим, что ли. Так у нас преимущества нет в огневой силе, три стрелка против трёх, высовываться придётся, а нам никого нельзя терять, мы ж вроде как родня уже, — отец Николай собрался ползти назад по осыпи.

— Отставить пулемёт. Это долго, и за ним вдвоём идти надо. Ащеулова время поджимает, не будет он стоять как наши против татар на Угре. Я не боюсь одна остаться, но если каша начнётся, боюсь, не справлюсь. Не забывайте, что пулемётный расчёт где-то шляется. Может, и далеко убежали, а может, в соседних кустах прячутся.

— Тебя не заметили?

— Не знаю. Ащеулов взглядом точно мазнул, хотя пистолетом не повёл. Чутьё у него не хуже, чем у алмасты.

— Куда ни кинь — всюду клин, получается?

— У нас в школе ходя-китайчонок учится, он бы сказал, что мы тигра за хвост поймали. И держать тяжело, и отпустить страшно. Ладно, будем тигра клином выбивать, делать нечего. Стоят они метрах в тридцати от нас, вот направление точное, — Гошка положила щепку на известняковую насыпь. — Алмасты справа, если от нас смотреть, между ними и бандитами метров двадцать, рикошета или случайного попадания можно не бояться. Стреляем с трёх точек: батюшка слева, из маузера, с максимальной скорострельностью всю обойму, я — по центру, Платон справа по одному выстрелу — и отползаем на перезарядку, пистолеты у них быстрые.

— А потом? — кузнец тоже дослал патрон.

— Суп с котом. Лежим, слушаем и перезаряжаемся. Меняетесь местами, и повторяем атаку. Кстати, отец Николай, стреляйте по ногам, на уровне коленей, они довольно плотно стоят, не надо каждую коленку отдельно выцеливать, важнее натиск. Мы с Платоном метим в низ живота или в задницу Ащеулову, как придётся. Они мне живыми нужны на несколько минут. Так-то я уже всё поняла, но надо чтобы и вы услышали, а то, небось, за дурочку меня держите. Или со мной случится вдруг что, а Шунтук должен быть в безопасности. Вперёд, молитесь кому попало.

Строить планы легко, а вот исполнить их... Иногда даже проще и быстрее.

Высунувшись ещё раз, Гошнаг удовлетворённо хмыкнула и уселась на край каменистого обрыва. Пули нашли своих адресатов, братья корчились с простреленными ногами, Ащеулов стоял на коленях, пытаясь одной рукой зажать рану или раны внизу живота, второй слился поднять пистолет.

— Брось, ты своё отстрелял уже!

Бледный всё прекрасно слышал — сейчас от девушки его отделяло всего двадцать метров, но он ничего не ответил, мотнул головой и продолжил тянуть руку вверх.

— Зря упрямишься. Я хотела убить тебя быстро, но ты сам напрашиваешься. Будет долго и больно, — Гошнаг подтянула левую ногу и оперла цевьё винтовки на колено. С такого расстояния из опорного положения она могла попасть и в пуговицу на жилетке Ащеулова, но не торопилась с выстрелом, не без удовольствия наблюдая за потугами поручика.

— Стреляй, чего ты ждёшь? — Платон и священник уже стояли рядом, на гребне осыпи.

— Я знаю, чего жду. Мне сломать его надо. Вы же сами сказали, батюшка, что Ащеулов дерзкий и смерти не боится, а боль кокаином глушит. Близнецы-то соловьями петь будут, а этот — тёртый калач. Он же знает, никакая участь, кроме расстрела, его не ждёт, но перед этим гэбисты наизнанку вывернут.

— Что ж ты узнать от него хочешь? Ну расскажет он, кого грабил, кого убивал, а дальше что? Ты умная, храбрая, но какой из этого толк? Сама же говоришь, что их всех убить надо. Как христианин и священнослужитель, я против. Но как мирянин и отец... И всё-таки я считаю, что можно обойтись без лишних мучений.

— Не в этот раз, добрый самаритянин, не в этот раз. Наше крошечное захолустье стало эпицентром непримиримой борьбы добра со злом. Ахуромазды и Ахримана. Не здесь она началась, не здесь и закончится, но мы, люди, желающие жить в добре и справедливости, должны противостоять злу в любом месте и в любое время. Втроём мы мало что можем решить, но помните, что сказал или передал образами Мышеост? В нашем мире случилась прореха. Не сегодня, очень давно по нашим меркам. Легион Ахримана лезет через эту дыру, набирает сторонников, прельщает их лживыми обещаниями. Эти сорняки разрастаются, множатся и набирают силу. Сейчас и здесь мы — три тоненькие ниточки, пытающиеся прихватить края прорехи. Не спрашивайте, отче, почему именно мы. Жребий это или чья-то воля — какая сейчас разница? Я ещё не разобралась сама, поэтому нам и нужна любая информация. Позже поговорим, а сейчас просто доверьтесь и не мешайте. Смотрите, какой упорный этот Ащеулов!

Поручик почти согнулся пополам, но сумел -таки вынести ствол на линию огня ценой неимоверных усилий.

— Стреляй, дура! — Платон вскинул свою винтовку, но тут раздался долгожданный выстрел.

Пуля из трёхлинейки Мосина вошла точно под спусковую скобу револьвера Ащеулова, оторвав главарю средний и безымянный пальцы. Сам пистолет, описав дугу в воздухе, упал к подножью скалы, а поручик замер, упершись окровавленной клешнёй в землю.

— Что за манера под руку лезть? Возьмите кто-нибудь мою винтовку и поскакали вниз, — Гошка пожила оружие и запрыгала по каменистому склону.

— Здравствуйте, братишки! — Талько прошла мимо Ащеулова, как будто здесь его и не было. — Вы говорили, что мне понравится, и я сама ещё приду. Ну вот пришла, не вижу радости на лицах. Что случилось, ножки болят? Это ненадолго, не расстраивайтесь, у покойников обычно ничего не болит. Хотя вы особые покойники, княжьих кровей, сами же так говорили, к себе домой зазывали, реликвию родовую посмотреть.

Один брат молчал и скрёб пальцами пыльный щебень, второй стал жалобно скулить, держась за простреленную насквозь голень:

— Не убивайте нас! Не надо, мы не хотели!

— Они и не будут вас убивать.

— Спасибо, Гошнаг! Мы отработаем, денег дадим, золота, у нас много золота, ты будешь довольна!

— Ты не дослушал, как там тебя? Вас даже по писюнам не отличишь, у обоих воробьиные, больше измусолили, чем дела сделали, у Амзета Пиюновича куда лучше получилось, я чуть было удовольствие не испытала.

— Пшимаф я, а это Пшикуй, у него рана очень серьёзная. Помогите ему.

— Так вот, Пшимафка, они вас убивать не будут. Я тогда тоже просила: не надо, мне больно. Вы так не хотели, что в три круга втроём прошлись куда только можно и нельзя. Я из туалета неделю по стенкам возвращалась, родителям врала, что застудилась на холодном камне. Мама-то сразу догадалась, а отец до сегодняшнего дня в неведении пребывал, поэтому вы лишних полгода землю топтали. А сколько вы еще девок перепортили, за которых заступиться было некому? Я же всё разузнала потом. Мне помощь не нужна, я сама всё сделаю, только покуражусь напоследок. Снимайте штаны, готовьтесь к процедуре. Пять минут вам на осмысление, если что, они помогут, — Гошнаг показала на кузнеца и священника. — У меня тут дела ещё есть.

Девушка пошла в сторону стоящих на том же месте алмасты.

— Ты почему закрылся? Нам рисковать пришлось, — Гошка стояла перед Большим, как котёнок перед пастушьей собакой. — Уводи своих, теперь место снова ваше. Подождите только заселяться сразу, подождите до осени, сейчас могут всякие начальники приехать. Я постараюсь всё обставить, но я молодая совсем, не уверена, что слушать будут. Перебирайтесь к нам в Шунтук, прокормим, от нас не убудет. Горы у нас маленькие, название одно, зато сады старые есть и поле кукурузное целое отдадим, нагуляете жирок на зиму, только морковную делянку Михельсонов не трогайте, они сильно переживать будут.



Вожак тихо гукнул и всё племя скрылось в чаще, унеся с собой тела убитых. Сам Большой остался стоять напротив Гоши.

— А ты чего не идёшь со своими? Мы здесь сами закончим и домой отправимся.

Тут в голову Талько влетел целый рой картинок, сменяющих друг друга, как в калейдоскопе. Изображения были нечёткими и дрожали, но Гошка уже приспособилась к такому способу общения — чем меньше сопротивляешься и борешься с сознанием, тем отчётливей и понятней.

Если б Платон и отец Николай увидели сейчас свою спутницу, то очень удивились бы — по щекам девушки текли слёзы, оставляя в пыльной пудре чистые дорожки. Дерзкая и циничная Гошнаг Талько плакала как маленький ребёнок. Видимо, даже её несгибаемая воля имела свой предел.

— Так они убили твою э-э-э… жену, когда пришли сюда, изнасиловали и сожгли дочь, а сегодня застрелили сына? Поэтому ты взялся помогать нам, зная, что нарушаешь главную древнюю заповедь тех, кто тысячелетия назад доставил вас сюда, в наш мир? И теперь Арихман прикажет своим Жнецам уничтожить тебя? Мы можем помешать этому? Ну что ты молчишь? Теперь я знаю, почему ты не показывал мне картинку тогда. Ты мысленно контролировал Бледного, чтобы он не ушёл и не мог переключиться, надеясь, что мы прибежим на выстрелы? Хорошо, мы здесь. Правильно я понимаю, что должна их убить, потому что эти два полена издевались над твоими родными, а Ащеулов, если выживет, сам станет Жнецом? Ну тогда оставайся, если так, ты-то уж показания в НКВД никак не дашь, — тут Гошка обернулась к подельникам: — Почему пациенты не готовы? Трусы тоже надо снять, это бремя белого человека и расовая дискриминация.

— Что ты с нами хочешь сделать?

— Я? Ничего, вы сами будете делать то, что со мной делали. Подумала тут: а не дать ли парням шанс, одноклассники же, как-никак. Кто кого первым уестествит, тому жизнь сохраню и только наколочку на заднице да на лбу порохом выжгу, чтобы люди знали, с кем дело имеют. А если победитель мне ещё и расскажут, где папа Амзет Пиюнович золото берёт и где его прячет — отпущу в первозданном виде. Начинаем борьбу или как?

— Не надо, тётенька Гошнаг! Я сам всё расскажу, только брата убейте, у него ранение лёгкое, он меня заборет. Слезь с меня, сука, я твоей половины мамы рот имел, а-а-а!

— Угомонитесь, идиоты! Блефует она, на пушку берёт. Здесь председатель товарищества и поп, значит в Шунтуке знают, куда они поехали, а там больше сотни жителей и недовольные есть. Рано или поздно до мусоров дойдут слухи, и за самоуправство и самосуд их самих гэбешники запрессуют, про ништяки заныканные пытать будут. Про мохнатый сейф и речи не пойдёт, свидетелей нет, а вы несовершеннолетние по документам к тому же. Мало ли, кому эта шалава дала, заявления и комиссии не было, пусть сказки свои хоть главному прокурору Крыленко плетёт. А золото вас дождётся в горах, оно при любой власти вес имеет и всегда иметь будет. Наладились друг другу вьюшки в дымоходах курочить, бараны тупорогие!

— Глядите, кто у нас разговорился тут! Надеешься в больничке отлежаться и оттуда на лыжи встать? Нет, и не надейся даже, контра мразотная, для тебя, детоубийцы, мой приговор безо всякого суда будет. Много чести — говно такое по больничкам и тюрьмам возить. Будь мы дома, в Шунтуке, я б тебя в котле заживо сварила на медленном огне и в виде холодца свиньям скормила, чтобы они тебя на огороде высрали вместе с офицерской честью, всё польза какая-то. Тут попроще получится, но тоже больно и обидно, не переживай. Заодно близнецы посмотрят, блефую я или нет. Платон, возьми в сумке топорик из засеки и сруби в роще кол на голову меня выше, да заостри с одного конца. Батюшка, вам штык и лопатку в руки, выкопайте ямку в локоть глубиной, потом камнями обложим, чтобы кол не качался, а я пока господина прапорщика ранним завтраком угощу, — Гошнаг достала из кармана носовой платок с пенисом Семёна из патруля на Мишоко. — Жри, сука! Это тебе привет из ада, от подельника Семёна бердочка, скоро свидитесь уже. Что морду воротишь? А-а, ты воспитанный, в шляпе некультурно кушать? — Талько ударом ноги сбила канотье с головы бандита, стоявшего перед ней на коленях и подтекавшего кровью.

Сквозь розовато-синюю тонкую кожу, закрывающую страшную рану в две ладони, чуть заметно пульсировали сосуды.

— Теперь что мешает? Большой, подойди и открой этой твари рот. Николай Яковлевич дайте штык свой на минутку, не хочет христианин мясной облаткой причаститься. Ну так и быть посему. Давай, Большой, распахни ему пасть настежь, нехай без покаяния сдохнет, как крыса помойная, — Гошнаг сорвала с шеи Ащеулова нательный крест на богатой цепочке.

Алмасты нажал по бокам головы поручика двумя огромными пальцами, и Гошнах затолкала в открывшийся рот и крест, и пенис, помогая себе острием штыка.

— Глотай, гнида белёсая, за папу, за маму, чтобы они вместе со всей твой роднёй по шестое колено в преисподнюю провалилась за тобою следом. Отойди, Большой… Это тебе, мразь, за всех убиенных и замученных тобой, — Гошнаг с размаху воткнула штык в середину раны на затылке Ащеулова и покачала лезвие из стороны в сторону. — А это от меня лично, за нашу Полину, ты же ещё слышишь меня, гнида? — Талько выхватила из кармана наган, прокатила барабаном по рукаву куртки и воткнула ствол в разрез по самую спусковую скобу. — На меня смотреть!

  «Щёлк!» — боёк глухо звякнул об пустое гнездо.

— Глаза не отводить!

«Щёлк!» — звук повторился.

— Ахриман тебе колдует, отсрочки даёт?

— Сука...— выдавил из себя Ащеулов вместе с пенящейся кровавой слюной.

— Ещё какая! — усмехнулась Гошка и в третий раз нажала на спусковой крючок.

Осыпь формирует русло ручья или небольшой реки


Дегуакская поляна в Хаджохе




Ходя-ходя


Древесный кол - универсальный экологичный инструмент

Tweet