1.

Геолог-этнограф и практикантка ещё долго разглядывали бы друг друга, если бы на газовой плитке не засвистел бокастый хромированный чайник.
— Ой! Что же я стою, как вкопанная? Садитесь в кресло начальника станции, сейчас всё со стола уберу, и будем чай пить с кукурузным чуреками и мёдом.
— Не стоит беспокойства, я не голоден, только если чай с дороги, спасибо! — Ленц уселся на край скамьи за длинный самодельный строганный стол, очевидно вмещающий весь личный состав станции, обратив внимание на то, что обстановка кабинета при своей простоте была вполне разумной и функциональной.
— Вы извините, мы только благоустраиваемся, всё с мира по нитке. Шкафы стеклянные Александр Иванович из своего кабинета ленинградского, что-то из заброшенных домов и усадеб подбираем, что-то своими руками делаем, благо лесопилка на хуторе имеется. — Гошнаг постелила на край стола скатёрку с вышитыми по краям дородными петухами на украинский манер и поставила большую глиняную миску, полную солнечно- жёлтыми треугольниками чуреков. Как будто чудесным образом из жаркого воздуха конторы материализовались две плошки поменьше, с мёдом и сметаной.
Ланц за четыре месяца уже успел познакомиться не только с местной кухней, но с традициями гостеприимства. В этнически разнопёрой республике строгие каноны поведения размывались, оставаясь незыблемыми только в аулах или в местах компактного проживания тех или иных родов или племён, но Кавказ от этого не перестал быть тем самым Кавказом, с его необычайно трепетным и уважительным отношением к гостю. Соответственно, и на визитёра автоматически накладывались определённые правила. Сел за стол — изволь отдать должное стараниям хозяев, иначе нешуточно обидишь.
Собственно, насчёт собственной сытости Хуберт приврал. Он выехал из города рано, выпив только чашку кофе и съев кусок хлеба с маслом, Эльза ничего не готовила дома. Это не оказалось для супруга неожиданностью, всё было не раз оговорено ещё в Берлине и Эльзино «не буду» распространялось почти на всё домашнее хозяйство. Нанять постоянную прислугу было нельзя не из-за денег, а в силу специфики деятельности «специалистов по обмену». Понятно, немцы не голодали, в городе всегда хватало мест, где можно поесть на любой вкус и кошелёк, но...
Ланц взял один чурек, зачерпнул деревянной ложкой густую сметану, распределил её по треугольнику слоем толщиной с палец, палочкой-веретеном накрутил в другой плошке прозрачно-жёлтого мёда, аккуратно полил сметану и отправил в широко раскрытый рот, зажмурившись от удовольствия.
— Так-то лучше, а то — не голоден, не голоден! — Гошнаг пыталась изобразить ворчание, но получилось не очень, мешали скачущие в глазах бесенята и белозубая улыбка. — Мёд из подсолнечника этого года, семена Вавилов привёз из Мексики и с юга Великих равнин США. Нам досталось всего два килограмма три года назад, а в этом уже пять гектаров засеяли и пасеку поставили. Cметана тоже своя, но не со станции.
— Откуда же? — машинально спросил Хуберт, подчищая плошки с мёдом и кисломолочным продуктом последним чуреком. — И это, называй меня тоже на «ты», а то мне неудобно. Я тебе не начальник, да и не очень старый ещё вроде.
— Какой же ты старый? Ты взрослый, а мне нравятся взрослые мужчины, они много знают, умеют обращаться с женщинами. Что там у нас в академии за мужчины-студенты? Детский сад сплошной. А сметана от наших собственных коров, я же местная, шунтукская, ты разве не понял? Папа у меня кузнец, начальник МТС, скоро будет председателем колхоза «Верный путь» имени Будённого, мама персидская княжна, она бежала из Ирана от Гилянской революции после гибели своего отца, религиозного деятеля — зороастрийца. Она с моей бабушкой долго скиталась по югу России, пока бабушка не заболела под Ростовом и не умерла. Там они с папой и познакомились. Папа был ранен на войне, а мама его выходила травами, и он вернулся на завод. Потом Гражданская, новое ранение, и они решили остаться здесь. И я после академии вернусь сюда, не нравится мне нигде больше. Так что я невеста с приданым, если что.
— Спасибо, Гоша, за угощение, очень вкусно! В женихи, правда, не гожусь, сюда с женой приехал. Как у вас говорится — в Тулу со своим самоваром, она врач.
— Да я же пошутила! Куда мне сейчас замуж? Образование надо закончить, работу получить. Гошнаг по-прежнему улыбалась, но слегка нахмуренные бровки выдали перемену в настроении. — На здоровье! Чай пей, я сама собирала в том году, когда выезжали на сбор от академии. Нам разрешили с собой взять по коробке большой, я и взяла три. Там чайных почек — типсов, аж десять процентов! Ну и мама травы в горах собирает, добавляем.
— Чай и правда замечательный! У нас в Германии привозной, из Индокитая. — Хуберт ни капельки не покривил душой. — С вашего позволения я покурю на крылечке? — Немец достал из кармана зелёную пачку сигарет «Экштайн № 5» и выбрался из-за стола.
— Подожди меня на улице, я тоже курить хочу, только позвоню в город, узнаю, освободился Александр Иванович на комиссии.
— А родители знают, что ты куришь?
— Конечно. Хуберт, мне двадцать лет уже, ты-то не занудствуй хоть, а то как на станции: Гоша, некрасиво! Гоша, вредно! Гоша, дай закурить! Мальцев часа через три будет, не раньше, останешься на ужин?
— Да он мне не особенно-то и нужен. Есть кто-то ещё из руководства?
— Есть начальник станции, но он со всеми в поле, беда у нас.
— Что случилось?
— Мы поле дренируем, здесь же междуречье Белой и Куджипса, они параллельно вдоль хребтов текут. Это плюс в плане полива, но весной и при дождях затапливается. Решили у Белой большой пруд сделать для регулировки, прям перед горами, и туда свести арыки с полей. Вчера наткнулись на большой валун гранитный на самом дне. Не достать никак и стороной не обойти, иначе промоина поперёк пройдёт. Наверно придётся к военным обращаться, а это долго, вот и мудрят, cнизу подкопать пытаются. Но грунт наносной, камень только проседает.
— Где они? Рукой покажи. — Ланц вынул из чересседельной сумки складную подзорную трубу.
— Километр севернее Жёлтой горы и пять километров отсюда по перпендикуляру. Видишь, я немножко знаю умные слова, тебе не будет стыдно со мной в хинкальной, я и вилкой пользоваться умею, и в нарды горазда, свободная женщина Северного Кавказа.
— Вижу. Камень точно гранитный?
— Точно. Я сама смотрела, а в академии у нас курс минералогии был, так что не у Пронькиных на именинах, под столом втихаря не пукнешь, гранит от базальта отличаем.
— Тогда нужны дрова, кувалда, трос и ёмкости для воды. — Хуберт сложил трубу и пошёл снимать с лошадей поклажу.
— Всё дома есть, в кузне и в стойлах. Тут рядом. Дров в старых садах навалом.
— Вот и хорошо. Куда моё добро сложить можно пока?
— В правление и занеси, давай помогу.
Ланц с нескрываемым удовольствием наблюдал, как ловко маленькая худенькая девушка управляется с тяжёлыми сумками, а когда в последний заход Гошнаг вынесла лошадям по большому куску колотого сахара и сразу подчинила их своим тонким, но сильным рукам, понял, что эта миниатюрная торпеда прошьёт насквозь любую броню.
— Спасибо, Гоша, я скоро вернусь. К кому мне там обратиться?
— К Cергею Сергеевичу. А ты разве без меня поедешь? — На ясные синие глаза девушки надвинулись хмурые тучи и в голосе слышалась плохо скрываемая обида.
— У тебя же работа, я и так у тебя много времени отнял, тебе попадёт от руководства.
— Здесь я решаю, кому попадёт. Скажи честно, что не нравлюсь или жены боишься, а то начал про руководство плести, даже слушать противно. Я в жёны не набиваюсь, если что.
— Ты чего разошлась? Мы друг друга полчаса всего знаем и уже такие претензии. Нравишься очень, в этом-то и дело. Что потом? Ты уедешь учиться в Краснодар, я рано или поздно уеду в Германию, тебе не пять лет, должна понимать. Я в первую очередь о тебе думаю, если что, как ты говоришь. Боюсь тебе судьбу сломать.
— А ты не бойся, я своей судьбе сама хозяйка. Завтра будет завтрашний ветер.
— Ты на лошади хоть держаться умеешь, хозяйка судьбы?
— Ещё как! У меня в детстве был поросёнок-недомерок, до центнера не дорос, ноги и шея длинные, сам худой, зато быстрый как пуля, умный, и жрал за троих. Еле отстояла его перед батей, предложила ему с Горбунком в крестики-нолики сыграть на жизнь, они и сыграли.
Короче, Горбунок не только уцелел, но и наиграл себе седло, упряжь, попону и отдельную будку во дворе. Папа его из кузницы подкованного привёл и сказал: если кто на хуторе узнает, что кузнец свинье проиграл, обоих в омуте утоплю, по глазам твоим бесстыжим вижу, что без тебя тут не обошлось. Учи Горбунка в шахматы играть, будем к Михельсонам по вечерам ходить и отыгрываться. А как твоих лошадок зовут, и какая из них моей будет?
— Выбирай любую, они обе одинаково послушны. С тёмной чёлкой — Тальма, со светлой — Таука.
— Чур, мне Таука! Имя как у лошади Талькава жюльверновского. К тому же я с блондинкой на контрасте интересней смотреться буду.
— Хорошо, как скажешь. Давай я тебе стремена по росту подгоню.
— Я сама!
Снисходительно улыбнувшийся немец не успел и моргнуть, как малявка, едва достающая Тауке до холки, откинула покрышку седла, отстегнула путлища вместе со стременами, убрала их в сумку, ухватилась за рожок передней луки и кошкой взлетела в седло. Короткое лёгкое движение ногами, и Таука, принявшая посыл, охотно потрусила по дорожке в сторону строящегося здания школы, послушалась чуть заметного натяжения поводьев, развернулась и поднялась в рысь, и довольная друг другом парочка остановилась рядом со старой грушей.
Гошнаг легко спрыгнула на землю, передала поводья Хуберту и стремглав побежала на опытную делянку, вернулась с двумя пучками моркови, которой с удовольствием немедленно захрупали обе лошади.
— Сдала зачёт? Могу теперь тебя сопровождать до арыка?
— Пока нет. — Ланц покачал головой.
— Почему? Я тебя и не тороплю
— Встань ровно и закрой глаза.
— Рот открыть?
— И так не закрывается вроде. Шучу, постой минутку спокойно, пожалуйста.
Хуберт клацнул застёжками одной из седельных сумок Тальмы, достал сложенную вдвое стетстоновскую шляпу из прессованной отбеленной соломы и красный шёлковый платок с ацтекским узором. Затянув на тулье кожаный ремешок с бронзовой бляхой, он снял свой синий шейный платок, повязал его на тонкую загорелую шею девушки и водрузил ей на голову лёгкую, но прочную ковбойскую шляпу.
— Смотри-ка, прямо под цвет глаз платок. Погляди сама. — Ланц щёлкнул футляром походного зеркальца. — Теперь можешь сопровождать.
— Это... Это мне? Навсегда?

2.

— Бог в помощь! — Хуберт и Гошнаг выехали из-за края поля высоких подсолнухов к дюжине ботаников, копошащихся в глубокой канаве и рядом с ней.
— Был бы Бог, он бы помог! — Идеологически правильно ответил сухощавый бородатый мужчина чеховского образа, в пенсне и с бородкой.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич! — Ланц легко угадал руководителя среди толпы перепачканных мокрой землей тружеников микроскопа, на нем единственном были брюки, хоть и закатанные по колено. — Хуберт Ланц, геолог из Германии. Документы Гошанг Платоновна проверила в правлении, но готов и вам предъявить.
— Пустое. ОГПУ, тьфу ты, не привыкну никак, НКВД пусть ваши бумажки изучает, мы по сорнякам да по корнеплодам со злаками. Чем мы, оторванные от цивилизации аграрии, можем пригодиться такому залихватскому гаучо? Мапуче и гуарани здесь не водятся, скальпы не с кого снимать, хотя если смотреть шире, то есть компактно проживающие цыгане... Не интересуетесь?
— Пока нет, но теперь буду знать к кому обратиться, спасибо! — Под дружный хохот присутствующих Хуберт спешился и крепко пожал руки всем по кругу. — Перекурите пока, а я посмотрю, чем вашей беде помочь. Пачка «Экштайна» пошла в народ, а сам геолог, закатав широкие штанины, сбросив с себя жилетку с рубашкой, достал из сумки геологический молоток-кирочку, ловко спрыгнул на валун. Жаркое июльское солнце нагрело камень, и грязь на нем высохла.
Растениеводы с интересом наблюдали, как здоровенный мускулистый детина ползает по валуну, прикладывая через платок ухо к поверхности и постукивая киркой в разные точки.
— Небось и Гошку нашу простучал мясным молотком, нашел слабое место! — зареготал на всю долину крупный светловолосый парень, видимо практикант или младший сотрудник. Шутка не нашла поддержки, а глаза Гошан, все еще сидящей в седле, буквально засветились от ненависти и презрения. Краем взгляда Ланц заметил, как ноги девушки сжали бока Тауки, а руки потянули поводья. Одним прыжком он выскочил из траншеи и встал перед Гошей, успокаивающе положив руку на по-детски угловатую коленку.
— Оставь это мне, пожалуйста.
Сергей Сергеевич тем временем отчитывал наглеца:
— Ты что себе позволяешь, Грицко? Человек к нам из-за рубежа помочь приехал, а ты хамишь. Что о нашем коллективе говорить будут?
— Детей своих воспитывай, дядя. Если они твои, конечно.
— Сергеич, гони его в шею! От этого рагуля все одно горя больше, чем работы. Сын героя Гражданской войны. Утром не поднимешь, вечером не уложишь, а днем ложку не отнимешь. Знаем мы таких героев. Небось батя в штабе Деникина в самовар на кухне плюнул, а сынок пожинает лавры теперь!
— С вами я потом поговорю, упыри картонные. Батю не замайте, его советская власть за дело обласкала. — Гриц сплюнул под ноги начальника станции и побрёл к хутору, по пути сильно толкнув Ланца плечом.
Никакой видимой реакции не последовало, немец всё также придерживал Гошнаг за колено и только прошептал ей на ухо:
— Здесь дюжина человек свидетелей, ты что? Никуда твой Грицко не денется, подожди до вечера.
— Простите, Хуберт. — Сергей Сергеевич нервно протирал пенсне видавшим виды носовым платком. — Не я утверждаю состав коллектива станции.
— Даже думать забудьте. Молодость, лето, пьянящий горный воздух... Что вы с булыжником этим делать собирались?
— Самогон это пьянящий цыганский, на курином гуано. Убрать хотели хоть как, чего же ещё, дренаж спрямлять же надо. Закопать хотели, да глубже скальный грунт сплошной между двумя хребтами. Вчера решили развернуть и на тросах вдоль по канаве протащить, так трактор только поломали, теперь Мальцев меня клизмирует кипятком из термальных источников. Есть хоть какая-то надежда?
— Есть даже уверенность. Если вам камень целиком не нужен, то за пару часов управимся, гарантирую.
— Да ладно, правда, что ли? Хотя немцы обстоятельные, слов на ветер не бросают. Командуйте, мой друг!
— Первым делом нужны сухие дрова и хворост. Не больше, чем в руку толщиной. Шесть человек по большой охапке. Два человека набрасывают камешки под валун на дно траншеи, чтобы дрова не мокли. Гошнаг Платоновна, давайте сухой травы и мелких веточек на розжиг соберём вокруг. Останется только пару молочных фляг наполнить холодной водой. Обычно рядом с горами родники есть, но можно на лошадях к реке съездить.
— Да тут рядом родник, в Дульной балке, шагов двести отсюда, так донесём, что там, по сорок литров-то.
Минут через двадцать в траншее полыхал жаркий костёр, Ланц длинной слегой ворошил горящие дрова.
— Сергей Сергеевич, отпускайте людей, дальше я сам управлюсь.
— Как скажете. — Начальник недоверчиво покачал головой, но всё-таки отдал распоряжение, и народ, наспех отряхнувшись и почистив шанцевый инструмент, нестройной шеренгой потрусил на базу, недовольный лишением сразу двух зрелищ, — уничтожения валуна и драки.
— Талько! Вам особое приглашение требуется? Держите, кстати, ключи от продсклада, приготовьте там повкуснее что-то для гостя, барана там зарежьте или свинью. Хуберт, вы что предпочитаете? Вино грузинское достаньте, тутовку. Что я вас всё время подгонять должен?
Ланц что-то сказал Гошнаг и шлёпнул Тауку по крупу.
— А что вы всех разогнали? Какой-то фокус будете показывать? — Сергей Сергеевич посмотрел вслед удаляющейся фигурке на лошади. — Или какая-то секретная технология?
— Отчасти. О вашем статусе руководителя больше забочусь. Сейчас сами всё увидите. — Геолог рассмеялся и стянул с себя белую майку, обнажив торс истинного атлета и страшный шрам на правой стороне грудной клетки, и ещё один, ближе к сердцу, с выходящим разрезом посередине спины.
— Где это вас так угораздило? Авария?
— Война.
— Под бомбёжку попали?
— Воевал.
— Ладно заливать! С пробковым пистолетиком и деревянной сабелькой ты воевал? Извини, что я запросто, не люблю врунов.
— Я не врун. С шестнадцати лет в армии, в четырнадцатом году получил фанен-юнкера. В конце августа был ранен в битве под Гумбинненом. Сначала осколком, потом русский солдат добил меня штыком. Лечился в госпитале там же, в Гумбиннене, потом город перешёл к вам, а я остался там работать в комендатуре и в магистрате переводчиком, в городе осталось много немецких хозяйств. В восемнадцатом году вернулся в Германию, проработал два года при штабе и вышел в отставку в чине лейтенанта. Учился, работал горным инструктором в Альпах. Я этнический австриец. Два месяца назад мне исполнилось ровно сорок лет. Ещё что-нибудь, Сергей Сергеевич?
— Ох, извините, Хуберт, на вид вы моложе смотритесь, вот и ляпнул. Зовите меня тоже просто Сергеем, у нас разница в шесть лет всего.
— Замётано! — Ланц протянул свою здоровенную ладонь. Теперь приступаем к секретным технологиям, хотя здесь ничего секретного нет, чистая физика и немного опыта.
Один за одним горный инструктор вылил оба бидона холодной воды на горячий камень. Даже шипения не послышалось, только маленькое облачко пара поднялось над траншеей и тут же пропало, унесённое ветерком.
— Не мало нагрели?
— Нормально, иначе ждать долго, пока залезть или подойти можно. Понимаешь, когда раскалённая магма изливалась из недр, то застывала на воздухе быстро и не совсем равномерно, отчего в твердеющем каменном расплаве появлялись линии внутренних напряжений и наоборот, участки с меньшей плотностью. Граница выдаёт себя звуком молоточка, звонким или глухим. Надо только понять, как идёт этот стык и помочь камню.
Ланц спрыгнул вниз, обмахнул глыбу пучком травы, высоко занёс кувалду и обрушил её на ранее сделанную отметку. Раздался почти человеческий глубокий вздох.
— Попал! И ещё разок!
— Пппооок! — Раздалось из траншеи, по поверхности камня змейкой пробежала трещина, и более чем пятнадцатитонный монолит разошёлся на две части, глухо осев на дно.
Дальше пошло быстрее, почти каждый новой кусок Хуберт откалывал с первой попытки, молотя кувалдой, как заведённый, останавливаясь только чтобы оттащить мешающие обломки.
Начальник ботаников не оставался в стороне, хватаясь за камни поменьше и отбрасывая их, веря точности напарника. За ударами и стуком труженики и не заметили, как вернулась Гошанг.
— Ничего себе! Да стахановцы просто дети в песочнице по сравнению с вами!
— Это заслуга Сергея Сергеевича в первую очередь, он правильно подкопался под валун, как бы вывесил его. Не пришлось шесть кубометров растаскивать, почти всё в яму и ушло. Помоги ему перемычку раскопать, только осторожней, а я тут дочищу. — Ланц подсадил начальника, тот проворно выбрался наружу, взял лопату, лом и отправился метров на сто вверх, к перемычке. Гоша схватила вторую лопату и вприпрыжку припустилась за ним.
Хуберт-то и геологом был не очень настоящим, но хотя бы имел опыт общения со специалистами в многочисленных экспедициях и штудировал литературу, а вот его знания по гидротехническим сооружениям сводились к постройке в детстве плотин и запруд на ручьях.
За хлипкой перемычкой дренажного канала, шириной в полтора метра и глубиной около двух, тянулись от Курджипского хребта без малого три километра наполненного водой арыка. Нетрудно подсчитать, что это почти десять тысяч кубометров или столько же тонн воды. Свыше ста двадцати полноразмерных железнодорожных цистерн, чтобы легче было себе представить.
Понятное дело, что сам канал отрывал траншейный экскаватор, с боями и литрами тутовки вырванный в аренду из лап Наркомата дорожного строительства. Небольшой переливной канал был выведен в ручей Ткачёвой балки и до поры до времени справлялся со своей работой, ибо лето стояло довольно сухое.
За двадцать пять миллионов лет, как стоят Къаукъаз къурш, наносные осадочные породы долины слежались и уплотнились, но конструкционной прочности и близко не набрали, а про подпорные стены, габионы, шпунты и прочие инженерные решения, селекционеры и слыхом не слыхивали.
Увлечённый своей работой, Ланц и не заметил, как Гошнаг и Сергей Сергеевич приступили к разрушению менее чем полутораметровой перемычки. Начальник станции стал выбирать грунт, стоя на краю траншеи, а маленькой Гоше было неудобно тянуться, и она начала рыть свою канавку в податливом верхнем слое почвы прямо посередине перемычки, вдоль русла дренажного канала...





гора Жёлтая в долине рядом с Шунтуком


траншейный экскаватор МК-1. Дмитровский завод

Tweet